Василий Шукшин - Там, вдали
-- Чем ты занимаешься?
Ольга очнулась от своих дум, выпила вина, крепко поста-вила рюмку на стол.
-- Поедем со мной? В деревню... ко мне, -- а дальше заго-ворила не с ним: -- Черт с ней, не вышло -- не надо! Начну новую жизнь. Правильную, -она насмешливо глянула на Петра, поморщилась и продолжала серьезно: -Только не такую правильную, от которой клопы дохнут, а -- правиль-ную!.. Понимаешь? Буду учить людей, чтобы они были сме-лыми, свободными, сильными... Не веришь?
-- Я ничего не говорю.
-- И ничего мне больше не нужно.
-- А кто я-то при тебе буду? Вроде шута горохового?
-- Нет, слушай меня, я серьезно. Я много об этом думала. Любви нет, не спорь со мной. Ты думаешь, ты любишь?
-- Понял.
-- Что понял?
-- Это в тюрьме такие учителя нашлись?
-- Я серьезно, Петро. Знаешь, как мы с тобой хорошо заживем! Я окончу наконец этот институт -- заочно, мне полтора года осталось, -- стану учительницей. Буду учить сибирячат... Я же училась в институте, бросила. Теперь кончу. Поедешь со мной?
-- Зачем я тебе нужен?
-- Нужен. Нужен же мне муж в конце концов. Я серьезно говорю: ты лучше всех, кого я встречала. Только не ревнуй меня, ради Христа. Я не тихушница, сама презираю таких. Буду тебе верной женой, -- Ольга встала и в неподдельном волнении заходила по тесной комнате. -- Нет, Пе-тя, это здорово! Какого черта мы тут ищем? Здесь тесно, душно... Ты вспомни, как там хорошо! Какие там люди... до-верчивые, простые, мудрые.
Почему-то Ивлев понял, что это не пустые слова, не блажь. И не то даже, что она побыла не на свободе, струси-ла и сломя голову кинулась мечтать -как можно хорошо, свободно, спокойно жить. Если так -- она доедет до Ново-сибирска, вернется и опять будет беситься и звереть от тос-ки. Нет, почему-то поверилось, что ее беспокойная, не совсем женская энергия, которая мучительно требовала ра-боты, дела, нашла выход.
И совсем как-то иначе, счастливо, по-девичьи, закинув руки за голову, Ольга сказала вдруг.
-- Я на сеновале спать стану. А по утрам буду бегать на речку купаться. У нас вода в реке ледяная. Поедем?
-- Поедем.
-- Я знала, что поедешь. Давай выпьем, за... счастье. Оно есть, я верю. Мне прямо не терпится скорей начать действо-вать.
Выпили.
-- Хорошо? Ты не кисни.
-- Хорошо, Ольга, ты же знаешь, хоть ты и натрепалась тут, что любви нет. Есть.
-- Ну и слава богу! И со спокойной душой заснем. Иди скажи хозяйке, что жена приехала... А то я не люблю так. А завтра проснемся и начнем действовать. Я готова. Будем ходить завтра за всякими бумажками, выписываться... Полу-чим самую глупую справочку -- уже что-то сделали, радость. Верно? А потом поедем. Будут мелькать деревеньки, малень-кие полустанки... Будут поля, леса... Урал проедем. Потом пойдет наша Сибирь... Я раздеваюсь. Иди говори. Мы поту-шим свет и еще поговорим. А потом заснем.
Петр пошел объявлять хозяйке, что приехала жена.
Он обалдел от счастья, самому не терпелось начать под-робно-подробно думать и говорить о том, какую можно пре-красную жизнь создать. "Господи, послала же мне судьба та-кого... непутевого, родного человека!"
Дорогой Ольга смеялась и дурачилась, рассказывала Петру в коридоре анекдоты. Петр, чтобы не обижать ее, сме-ялся. Смешно было не всегда. Беспокоила некая надсадность ее веселья; Ольга как будто заставляла себя веселиться. А то подолгу молча сидела у окна. О чем думала, непонятно. Петр уставал от этих перемен, сам тоже частенько задумывался. "Ненадолго ее хватит", -- приходила мысль. Но все забыва-лось, когда Ольга ласково смотрела на него.
-- Славный мой... -- говорила она. -- Все бросил -- по-ехал. Куда!
В Крутоярское с дороги дали телеграмму. Подписали: "Ольга. Петр".
На вокзале их встретил Фонякин.
Петр не сразу узнал его. Стоял на перроне высокий, бо-лезненно худой человек в легком кожаном пальто. Смотрел на них веселыми внимательными глазами.
-- Здравствуйте, здравствуйте, -- сказал глуховато. Не-ловко обнял дочь, ткнулся ей в щеку, Ивлеву подал руку и тут только сам едва узнал его. -- А-а!.. Вот как? Ну, вот... ви-дишь. Здравствуй. Пошли.
Петр нес чемоданы, наблюдал сбоку за Ольгой. Ольга присмирела, не смеялась. Зато ему сделалось отчего-то ве-село.
"Какого черта я унываю?" -- подумал он.
До Крутоярского доехали за час с лишним. Дорогой ма-ло-помалу разговорились.
-- Как приехали-то? -- спросил Фонякин.
-- В смысле -- на чем, что ли? -- не поняла Ольга. -- На поезде.
-- Насовсем или в гости?
Ольга посмотрела на мужа, сказала твердо:
-- Насовсем.
Фонякина, чувствовалось, обрадовал такой ответ. Он си-дел впереди, разговаривал не оборачиваясь.
-- Ну вот, -- сказал тихо.
-- Мама здорова?
-- Ничего.
-- А ты?.. Худой какой-то. Не болеешь?
-- Работы много, -- уклончиво сказал Фонякин. -- Я те-перь директор совхоза.
Петр заметил, как смотрит на Ольгу шофер Фонякина, крепкий парнина лет двадцати пяти -- двадцати шести: с изумлением. Ольга раза два перехватила взгляд шофера, усмехнулась сама себе.
"Ах, как нравится, когда на тебя так смотрят!" -- не без досады подумал Петр.
...Вечером собрались к Фонякиным гости.
Ивлев отвык от сельских людей. Впрочем, к таким сель-ским людям он и не привыкал никогда -- это было район-ное начальство: парторг совхоза, ветврач, директор школы, второй секретарь райкома... Все с женами. Были какие-то родственники Фонякиных. Всего человек двенадцать. Петр с интересом присматривался к ним; и к нему тоже присмат-ривались.
Особенно весело не было. Мужчины разговаривали о предстоящей партконференции, про общих знакомых, о командировках. Женщины колготились на кухне. Ивлев рас-сматривал толстый семейный альбом Фонякиных. Перелис-тал один раз, закурил и стал листать сначала. Ольга в ка-кой-то из комнат (их в доме было четыре) приводила себя в порядок.
За столом оживились. Выпили. Фонякин тоже выпил, хо-тя жена пробовала удержать его.
-- Что ты? -- сказал Фонякин. -- Сегодня положено.
Петр пил много, чем неприятно удивил тещу, полную молодящуюся женщину. Пил, но почему-то не пьянел. Лю-ди нравились ему. Он только не знал, о чем говорить с ними. Старался улыбаться, поддакивал.
Ольга была весела. Ивлев пригляделся и понял: притво-ряется, не хочет обижать родных.
Завели патефон, пошли танцевать.
Фонякин с Ивлевым ушли в соседнюю комнату, неза-метно прихватили с собой бутылку вина.
-- Потолкуем, -- сказал Фонякин. -- Вот тут жить будете. Ничего?
Петр оглядел комнату.
-- Хорошо, чего еще надо.
-- Пока... А там видно будет. Садись.
Закурили. Выпили молча по рюмке.
-- Что делал это время?
-- Работал.
-- Столярничал?
-- Да.
-- Сама нашла тебя?..
-- Сама.
-- Ну и как? Как теперь думаешь? -- Фонякин имел в ви-ду дочь.
-- Если в двух словах: по-моему, дело идет к лучшему. Не сразу, наверно... Не знаю, по-моему, она взялась за ум. Я ве-рю. Учиться хочет.
-- Здесь тоже столярничать думаешь?
-- А что еще?
Фонякин налил по рюмке. Оглянулся на дверь.
-- Не прихватят нас с тобой?
-- Нельзя пить?
-- Дэ-э... Давай.
Выпили.
-- Кхэ... А где столярничать хочешь?
-- В МТС.
-- В РТС. Эмтээсов нет теперь.
-- Ну в РТС. Какая разница.
Помолчали.
-- Рад, что приехали, -- сказал Фонякин. -- Старею, на-верно... Сны какие-то дурацкие вижу.
-- Одна она у вас была?
-- Она не говорила?
-- Нет.
-- Сын был... Убит под Курском. Николай. Ступай позови ее... Пусть споет. Охота послушать.
Ольга вошла в комнату, вопросительно посмотрела на отца.
-- Садись, дочь. Давно не виделись... -- просительная нотка прозвучала в голосе Фонякина; и весь он был ка-кой-то беспомощный перед крупной, красивой дочерью.
"Оба мы перед ней какие-то... маленькие, -- признался себе Петр. -- И не знаем, что делать. Вот человечина!"
-- Спеть?
-- Спой. Сейчас я гитару принесу, -- Фонякин встал и вышел из комнаты.
-- Сдал крепко отец-то, -- сказал Петр.
Ольга, уперев руки в бока, задумчиво смотрела в темное окно. Ничего не сказала.
-- Покажи брата, -- попросил Петр.
Ольга показала глазами на портрет (увеличенную фото-графию) молодого круглолицего, до удивления похожего на Ольгу парня в офицерской форме. Взгляд такой же -- пря-мой, твердый, открытый. Петр вгляделся.
"Он бы сумел с ней поговорить", -- подумал невольно.
Фонякин принес гитару, неумело тренькнул струнами, подавая ее дочери.
-- Твоя. Помнишь?
-- Помню, -- Ольга взяла гитару, села на стул, положи-ла ногу на ногу. Тесная юбка чудом не затрещала.
-- Что желаете? -- посмотрела с усмешкой на отца и му-жа. Когда она так усмехалась, у нее отчетливо обозначались темные усики над ярким, капризно очерченным ртом.
-- Чего-нибудь, -- сказал Фонякин.
Петр всего раза два слышал, как она поет: хорошо, ему очень нравилось.
Ольга настроила гитару, подумала. Посмотрела на отца, на мужа... И запела негромко:
Мне помнится сказка,
Забытая сказка:
О том, как влюбился в огонь мотылек,
