Инна Кинзбурская - Дорога на высоту
Какая у нее мудрая, все понимающая мама.
-- Мам, -- спросила Светлана, -- ты никогда не жалела, что ушла от отца? -Кажется, Светлана впервые назвала так чужого ей человека. Обычно она говорила: "этот".
-- Я не знаю ни одной женщины, которая бы не жалела об этом.
Светлане стало жаль маму, даже сердце защемило. А заодно и себя стало жаль, и она заплакала, не громко, не истерично, как, бывает, плачут женщины, просто слезы потекли сами собой. Светлана вытирала их ладонью, размазывая косметику.
-- Мам... а почему...
-- Ты хочешь спросить, почему я больше не вышла замуж. Наверное, ты думаешь, что из-за тебя. Чтобы тебя это не мучило, я скажу тебе, почему. Твоего отца я любила, а тех, кого встречала после -- нет. Не было любви, зачем же выходить замуж, строить вместе жизнь? Тем более, что у меня была ты, и вместе нам было неплохо. Верно?
Она помолчала немного, заглянула Светлане в лицо, рукой вытерла слезы.
-- Но я и ушла от него, потому что любила. Считают, что любить, значит прощать. Наверное, и надо уметь прощать. А у меня вот вышло наоборот. Надо было, конечно, иначе.
-- А как?
-- Ведь он тоже меня любил, у нас была любовь, надо было обоим спасать это хрупкое чудо, а мы бросили его на произвол судьбы.
Она впервые говорила со своей взрослой дочерью о своем прошлом. Они обнялись и тихо сидели в полумраке. Мама спросила:
-- Ты любишь Толю?
Светлана не ответила, только крепче прижалась к маме, как маленькая. Но тут пришла с улицы Светка-младшая и заявила, что ей обещано мороженое.
Она стояла под душем, благостная вода стекала по телу, смывала слезы со щек. Она вспоминала разговор с мамой и вопрос, на который она не ответила. И в который раз спрашивала себя: "Надо спасать?". "Можно ли еще спасти?" Как всегда, на такие вопросы не было ответов, и Светлана делала то, что делала. Как ее вело.
Она вышла из ванны, застегнув халатик на все пуговицы. Анатолий, увидев ее, спросил:
-- Может, кусок отрубить?
Он держал в руках индейку, завернутую в прозрачный пакет. Понятно. Почти месяц он обедал в институтской столовой, от этого не умирают, но и жить тошно, захотелось нормально поесть. Наверное, представил себе -- на тарелке кусок ароматного румяного мяса.
Неужели его не подкармливали?
-- Отруби, -- сказала Светлана.
Путь к сердцу мужчины ведет через его желудок. Какая пошлость... У нее всегда был дома обед, и не для завоевания сердца. Просто в доме должна быть еда, не обязательно что-то особенное, нормальная еда, этому ее научила мама. Это само собой разумелось.
И вот опять для чего-то она накупила разных вкусных вещей. Кухня была завалена банками, пакетами, свертками. Непонятно, как все это десять минут назад умещалось в сумке. Она привезла это домой. Но ведь она всегда так делала, когда бывала в командировках. И он тоже покупал и тащил домой все, что можно было купить, чем можно было порадовать ее, Светлану, и Светку, их дочь.
Но сейчас... Разве можно куском мяса кого-нибудь удержать? А чем можно? Анатолий разбирал пакеты, что-то жевал. В кухне пахло копченой колбасой.
Тогда от мамы она должна была вернуться в воскресенье вечером, но накануне Анатолий вдруг появился в маминой квартире, пыльный и взмокший. После работы добирался туда на попутных машинах, другого транспорта в это время не было.
-- Представьте, -- сказал он теще, обнимая ее, -- нет в доме света без моих Свет. -- Он был, как всегда, своим, веселым, любимым зятем.
-- Везет человеку, -- мама поддержала его каламбур, -- у него две Светы в окошке.
-- Окошка-то три, -- усмехнулась Светлана. В самом деле окон в квартире было три, это выглядело как продолжение каламбура. Но он посмотрел на Светлану насторожено.
Он не отходил от Светланы весь вечер, весь следующий день до отъезда, они гуляли втроем -- со Светкой -- по ее родному городу, Анатолий шутил и был ласков. Навстречу им шла пара.
-- Смотри, -- показал он, -- какие довольные собой упакованные советские граждане. А говорят, евреям плохо живется в нашей стране.
-- Кто говорит?
-- Разные злые языки. Это, наверное, чтобы поссорить нас с великим русским народом.
Пара поравнялась с ними, Светлана рассмотрела -- оба упитаны и дорого одеты. Она не любила таких.
-- Света! -- вдруг воскликнул мужчина и остановился.
О! Это же приятель ее юности, один из тех, кто, как говорила мама, смотрел на нее влюбленно. Невероятно. Тот юноша, что, сидя на ковре в ее комнате, читал, чуть завывая, стихи опального поэта, и этот сытый, рано полысевший господин -- одно и то же лицо? Нет, не может быть. Но это был он. Он.
-- Ты здесь? Вернулась? -- в глазах его на миг появилось выражение, которое она помнила.
-- Нет. Мы на несколько дней приехали к маме. Знакомься, мой муж. А это моя дочка. Ее тоже зовут Света.
-- Моя жена.
Пожатие рук, произнесение имен, тривиальное: "Очень приятно". Кому приятно? Его жене это явно было не по душе, хотя она старалась вести себя прилично. Продолжая держать мужа под руку, она решила побеседовать со Светой маленькой.
-- Кого ты больше любишь -- маму или папу?
Светка надулась, опустила голову и не ответила. Она была уже взрослая для таких вопросов, а тетя этого не понимала.
Светлана же и ее приятель забросали друг друга вопросами. Она рассказала о себе: где работает, что делает, и все спрашивала об их общих друзьях, о нем самом.
-- Что делаешь? Написал диссертацию? Защитился? Ты был таким многообещающим.
-- Ну что ты! Разве дадут? Я понял, что это напрасная трата сил и времени. Работаю в проектном институте старшим инженером. Практически -- ведущим, но, сама понимаешь, кто мне даст "ведущего"? Но работу доверяют, приходится тянуть.
Ей было интересно узнать обо всех. Он сказал, что почти все женились, устроились, где-то работают. Жить-то надо. Один из приятелей, оказалось, уехал за океан. Сначала перебрался в Прибалтику, там женился тоже на "нашей", но тамошней. Вместе и укатили. Оттуда легче.
-- Но ничего. И мы живем, -- сказал приятель, -- как видишь.
Светлана видела. Интересно, подумала она, как ты на зарплату "старшего", это ведь сотни полторы, не больше, смог навешать на свою дорогую столько золота? Ей вдруг стало неприятно.
Стояла Светлана близко к Анатолию, казалось, их ничто не разделяет, она еще ближе придвинулась к мужу и придвинула к себе Светку.
С приятелем они расстались, обменявшись номерами телефонов. Но оба понимали, что никогда ни один из них не позвонит.
-- Какая глупая тетя, -- сказала Светка, когда они отошли.
Светлана и Анатолий рассмеялись, но это был не легкий смех, как прежде, ничего внутри не отпустило, близости не получалось.
Светлана не могла расслабиться. Но и не могла спросить: "Толя, что же происходит? У тебя -- другая?"
Спросить, это значило быть готовой услышать ответ. Ложь или правду. Ни того, ни другого ей было не нужно. Может, и ему было трудно, и он не хотел разрыва? Иначе зачем бы он мчался на попутных за ними к маме?
Но и так нельзя. Она не в силах играть в молчанку, будто ничего не происходит.
Они вернулись домой, он опять пошел в свой цех. И опять приходил поздно, усталый и чужой.
x x x
Анатолий жевал, в кухне пахло колбасой. Светлана тоже почувствовала голод. Она вспомнила, что целый день ничего не ела, только выпила стакан чая. Она устала и в поезде долго спала, а потом было не то что лень, а както скучно открывать сумку и доставать еду. Она попросила проводника принести чай и пачку вафель. Вафли оказались ужасными, и Светлана есть их не стала.
Жевал Анатолий аппетитно, запах дразнил, Светлана тоже отрезала себе кусок колбасы.
-- Хлеб у нас хотя бы есть?
-- Есть, -- сказал Анатолий, -- и даже свежий.
-- Тогда живем.
Слова были нормальные, обычные, но двигалась она, как неживая. Разложила по местам снедь, сделала бутерброды, заварила чай. Они сидели, пили чай, ели. В кухне все было, как прежде. Но раньше они любили поговорить за ужином, а теперь молчали. Иногда Анатолий произносил:
-- Что-то шпроты уже не те.
-- А сыр вкусный. Совсем как в доперестроечной Москве.
Что он думал, понять она не могла и пыталась сама себя веселить: "Перед тем, как развестись, они вместе пили чай с сыром и сервилатом".
Хватаешься за юмор, как за соломинку. Вместо шутки -- кислая гримаса. Анатолий нашел в пакете конфету, достал одну, развернул, запахло шоколадом.
-- Ничего, -- сказал он. -- Вкусно. Будешь?
Она кивнула. Он достал еще одну конфету, развернул, протянул Светлане. Она взяла. Съела.
Это становилось невыносимым. Еще немного, и она зарыдает. Или крикнет: "Ну что же ты! Давай что-то решать!"
Но и он, наверное, не может, и для него не все так просто -- повернулся, ушел, все перечеркнул, будто и не было. Что он решил?
А разве тогда... Тогда они -- не решили?
Как он понял, что ей плохо? Что, застегнутая на все пуговицы, она задыхалась. И нужен был воздух, нужно было расслабиться.
