Олег Блоцкий - Стрекозел
- Постой. Успеется. Со Стрекозлом решить надо.
- Что решать? До бригады доберется - поздно будет.
- Может, ему медаль устроить?
- Не согласится. Прополощи мозги. Он, если нас сдаст, перед комбригом больше прогнется. Тот ему в следующий раз - орден. Комбриг новенький - ему тоже гнуться надо. А тут доклад наверх - боремся с преступлениями, отмываем позор. Нет. Стрекозел на него пашет и пахать будет. Ты думаешь, он праведник? Он только прикидывается. Ему Звезду Героя подавай. Я вижу. Ты ему ее сделаешь? Так-то. А в следующем году, говорят, разнарядка на бригаду придет, причем на командира взвода. Стрекозел знает, поэтому он нас удушит. Для него нет забора. Он все протаранит. А ты - медальку?!
Баранов задумчиво массировал рукой щеку, покрытую короткой жесткой щетиной.
На улице громко хохотали солдаты. Кто-то с силой бил кувалдой по металлу. Звук напоминал назойливые и частые удары колокола.
- Есть одна мысль! - И хоть подслушивать было некому, разведчик из осторожности склонился к уху ротного и зашептал.
Демеев слушал, приоткрыв рот. Время от времени он колотил себя кулаком по коленке. Не выдержав, захохотал, откидываясь к стене.
- Вот, бляха-муха, ну ты, Коля, молоток. Варит у тебя башка!
- Если бы не варила - на начальника разведки не выдвинули бы, - сказал Баранов и прибавил: - Ты иди. Хватит лясы точить. Не то Стрекозел что-нибудь заподозрит. И волком на него смотри, волком, будто жену твою он пользует, а ты знаешь об этом.
- Будь спок, - пообещал Демеев, и продольные морщины взрезали ему лоб. - Насчет жены ты верно заметил. Моя-то и в самом деле спуталась с каким-то хреном моржовым. Соседка пишет - на развод подала. Черт с ней, с бабой, - ей что потолще и подлиннее надо. Но как я без пацана буду? - Голос ротного предательски дрогнул, и капитан повернулся спиной к разведчику. Как же Пашка без меня? Это при живом-то отце?
Демеев махнул рукой и выскочил за дверь.
9.ВЫХОД
- Слышь, расскажи еще раз, как все там было? - попросил Баранов Стрекозова.
Взводный вытянулся, чеканил слова, будто в очередной раз докладывал обстановку. Разведчик делал пометки на мятом листке бумаги. Затем вздохнул.
- Мало.
- Что мало? - не понял Стрекозов.
- Доказательств мало. Отпирается Демеев. Изворачивается. Врет. По глазам вижу, а доказать не могу.
- А я? Мои показания?
- Что твои показания? Скажет, завидуешь ему, вот и клевещешь.
- Клевещу?
Баранов был раздосадован не меньше Стрекозова.
- Понимаешь, здесь особые факты необходимы. Вещественные, что ли. Слова к делу не подошьешь. Что слова? Воздух. Приедем в бригаду, упрется Демеев: докажите. Как мы это сделаем? Трупы принесем? Смешно и не поверят. Здесь что-то другое надо.
Стрекозов впился глазами в фотоаппарат "Смена", висящий на груди у разведчика.
- Сфотографировать надо, - сказал взводный. - Тогда не открутится. Одолжите аппарат. Я с ним бережно, не бойтесь. Быстро в кишлак схожу. Они еще висят. Я их щелк - и обратно.
Разведчик оживился.
- Дело предлагаешь. Молодец, догадался. Да, - он коротко хохотнул. Теперь Демеев не выскользнет. Только знаешь, с собой возьми тех, кто подтвердить это сможет, кто разбирательств не испугается, кто честно все расскажет. Есть такие?
- Есть. Мухамадиев, Клеткин, Локтионов, Сироткин, Абрамцев!
Баранов передал фотоаппарат Стрекозову.
- Больше и не надо. Туда пойдешь - никому не говори, зачем. Чтобы бандит этот, Демеев, не учуял. Лады?
Стрекозов кивнул головой, поднес ладонь к виску, развернулся и, как мальчишка, бросился к своим, сидящим вдоль стены.
...Небольшая группа вышла из дувала и начала спускаться по дороге вниз. Справа стояли темно-зеленые приземистые машины. Под их остроугольными носами сидели полуголые солдаты. Вскрытые банки консервов валялись вокруг, пуская веселых солнечных зайчиков.
- Так и не дожрали, - с завистью вздохнул Клеткин.
Группа почти бегом вырвалась из кишлака. Кругом лежали маковые поля. Солнце падало вниз, прячась за демеевский кишлак. Люди бежали навстречу солнцу. Длинные тени скользили за ними жирными хвостами. Жара спадала.
- Куда идем? Куда идем?
Мухамадиев догнал Стрекозова.
- В кишлак, Муха.
- В кишлак?
Сержант остановился, хватая взводного за руку. На них тут же налетели Локтионов с Клеткиным.
- Стойте! Не ходите туда! Не надо!
Мухамадиев упирался и тащил лейтенанта обратно.
- Ты что, Муха, очумел?
Стрекозов толкнул его в грудь, да так, что у таджика слетела с головы панама.
- Нельзя туда! Нельзя туда! - словно заклинание повторял сержант и с силой прикусил нижнюю губу. Капелька крови выкатилась из-под зуба и побежала по подбородку. - Что там делать?
- Так я тебе и сказал! Выполняй приказание. Чего стал? Вперед!
Мухамадиев покачал головой. Темно-красные капли полетели вниз и утонули в пыли.
- Нельзя туда! Духи там! Мстить будут!
- Муха, ты оборзел! - Взводный вцепился в плечо сержанту. - Ты что голову морочишь? Сначала старики, потом у тебя духов в кишлаке нет. Сейчас они есть. Что, устал? Жрать, как Клеткин, хочешь? Струсил? Марш назад! Мы с тобой потом поговорим!
- Не поговорите. Убьют нас, - сказал Мухамадиев тихо.
Если бы таджик кричал, Стрекозов дал бы ему в морду - и все. Но такая тоска и безысходность были в голосе Мухамадиева, что лейтенант смешался и разжал пальцы.
По части повадки и хитрости духов сержант никогда не ошибался. Только при Стрекозове он два раза отыскал склады, которые другие солдаты в жизни бы не нашли, а он посмотрел на стену и камни, из которых она сложена, и пальцем ткнул: "Здесь склад". И оказался прав.
"Вдруг не врет? Вдруг все так и есть?" - мелькнуло в голове взводного, и ему стало страшно. Он твердо знал, что молодым не умрет, что станет генералом, будет самым молодым генералом в армии, да вдобавок ко всему Героем Союза. И добьется этого сам, без папочек и мамочек.
Еще на первом курсе училища понял Стрекозов простую истину - блатным всегда дорога и постоянное снисхождение: к глупости, незнанию, неумению, а то и просто неприкрытому разгильдяйству. Понял и возненавидел блатных. Возненавидел так, что всю жизнь решил посвятить тому, чтобы не просто обойти их, но и управлять ими, выдвигая исключительно порядочных и трудолюбивых офицеров.
А здесь смерть. СМЕРТЬ! Это как же? Он не будет жить? Не будет видеть ничего вокруг? И вообще ничего не будет?
Страх не отпускал.
"Вернуться?" - подумал Стрекозов.
- Может... правда... того... не надо... ну... это... значит... ходить? - глядя в сторону, почти равнодушно выдавил из себя Клеткин.
Сироткин, широко распахнув большие глаза, закивал головой.
"А глаза у него еще детские, - подумалось почему-то Стрекозову. Неужели в самом деле убьют? Это что - мои последние минуты? Вернуться? Но там Демеев и капитан Баранов. Капитану я обещал. Надо сделать. Как потом докажем? А если нет? Тогда всей службе конец! И комбриг мне так верит. А разнарядка? - лейтенанту стало еще страшнее. - Неужели не я буду Героем?"
Стрекозов отпрянул от Мухамадиева и рявкнул, прикладывая руку к виску:
- Смирно! Слушай боевой приказ! Приказываю выдвинуться в населенный пункт Гарахана. Цель - проведение разведывательных действий. Построение колонна. За мной - Клеткин. Далее - Локтионов. Потом - Сироткин, Абрамцев. Замыкает Мухамадиев. Вопросы есть? Нет. Напра-во! За мной шагом марш!
Лейтенант развернулся и, широко шагая, пошел в сторону солнца, которое из белого диска превращалось в красный шар. Солдаты переглянулись и, потолкавшись, двинулись в указанном порядке.
Мухамадиев стоял и смотрел, как все дальше уходит от него группа. Алишер проклинал Стрекозова по-русски и таджикски.
Стрекозов перешел на бег. Он торопился.
Мухамадиева затрясло - взводный уверенно вел себя и ребят к смерти. Алишер родился в вырос в таджикском кишлаке, сродни тем, какие видел Мухамадиев здесь, в Афганистане: природа была та же, обычаи и язык похожие.
Алишер честно отпахал два года. Он был хорошим солдатом: когда надо убивал, друзьям помогал, молодых бил только за дело, командиров слушался.
За все время, проведенное здесь, никто и никогда не упрекнул Мухамадиева в трусости. Может быть, иногда говорили, что бывает мягок. Но это те, кто не понимал Афгана, не знал его законов и не мог по-настоящему разобраться, кто в самом деле настоящий враг. На духов у Алишера был острый нюх. Почти сразу он мог сказать, кто перед ним: мирный или дух. С последними Мухамадиев расправлялся жестоко и всегда сам. На то она и война. На то он и Восток.
Порой Алишера бесила тупость афганцев. Они не хотели никак признать, что живут плохо, совсем не так, как люди в Таджикистане. Нищета крестьян ужаснула Мухамадиева: зимой ходят босыми или в рваных калошах, света нет, вода - из грязных речушек, соль, мука, сахар - в пригоршнях унести можно, дети в школу не ходят, врачей нет, болезней вокруг - море. И Алишер не раз благодарил про себя советскую власть, которая избавила его от таких мучений. Он из себя выходил, когда старики согласно кивали головами, вдумываясь в его рассказы о жизни Союза, но стремления к подобному не высказывали. Мухамадиев жалел этих людей: тупые, забитые, серые, еще не понимают, что им только добра хотят.
