Максим Горький - Русские сказки
Он им и говорит:
– А вы – бросьте всё! Потому сказано: «Всякое существование есть страдание, но в страдание оно обращается благодаря желаниям, следовательно, чтобы уничтожить страдание – надо уничтожить желания». Вот! Перестанемте желать, и всё само собою уничтожится – ей-богу!
Люди, конечно, рады: и правильно и просто. Сейчас же, где кто стоял, там и лёг. Свободно стало, тихо...
Долго ли, коротко ли, но только замечает Игемон, что уж очень смиренно вокруг и как будто жутко даже, но – храбрится.
«Притворились, шельмы!»
Одни насекомые, продолжая исполнять свои природные обязанности, неестественно размножаются, становясь всё более дерзкими в поступках своих.
«Однако – какая безглагольность!» – думает Игемон, ежась и почёсываясь всюду.
Зовёт услужающего кавалера из жителей.
– Ну-ка, освободи меня от лишних...
А тот ему:
– Не могу.
– Что-о?
– Никак не могу, потому хотя они и беспокоят, но – живые, а...
– А вот я тебя самого покойником сделаю!
– Воля ваша.
И так – во всём. Все единодушно говорят – воля ваша, а как он прикажет исполнить его волю – скука начинается смертная. Дворец Игемона разваливается, крысы его заполнили, едят дела и, отравляясь, издыхают. Сам Игемон всё глубже погружается в неделание, лежит на диване и мечтает о прошлом – хорошо тогда жилось!
Жители разнообразно сопротивлялись циркулярам, некоторых надо было смертию казнить, отсюда – поминки с блинами, с хорошим угощением! То там житель пытается что-нибудь сделать, надобно ехать и запрещать действие, отсюда – прогонные! Доложишь куда следует, что «во вверенном мне пространстве все жители искоренены», – отсюда наградные, и свежих жителей пришлют!
Мечтает Игемон о прошлом, а соседи, Игемоны других племён, живут себе, как жили, на своих основах, жители у них сопротивляются друг другу кто чем может и где надо, шум у них, бестолочь, движение всякое, а – ничего, и полезно им, и вообще – интересно.
И вдруг догадался Игемон:
«Батюшки! А ведь подкузьмил меня житель-то!»
Вскочил, побежал по своей стране, толкает всех, треплет, приказывает:
– Встань, проснись, подымись! Хоть бы что!
Он их за шиворот, а шиворот сгнил и не держит.
– Черти! – кричит Игемон в полном беспокойстве. – Что вы? Поглядите на соседей-то!.. Даже вон Китай...
Молчат жители, прильнув к земле. «Господи! – затосковал Игемон. – Что делать?» И пошёл на обман: наклонится к жителю да в ухо ему и шепчет:
– Эй, гражданин! Отечество в опасности, ей-богу, вот те крест – в серьёзнейшей опасности! Вставай – надобно сопротивляться... Слыхать, что будет разрешена всякая самодеятельность... гражданин!
А гражданин, истлевая, бормочет:
– От-течество моё в боге...
Другие же просто молчат, как обиженные покойники.
– Фаталисты окаянные! – кричит Игемон в отчаянии. – Подымайся! Разрешено всякое сопротивление...
Один какой-то бывший весельчак и мордобоец приподнялся несколько, поглядел и говорит:
– А чему сопротивляться? Вовсе и нет ничего...
– Да насекомые же...
– Мы к ним привыкли!
Окончательно исказился разум Игемонов, встал он в пупе своей земли и орёт истошным голосом:
– Всё разрешаю, батюшки! Спасайся! Делай! Всё разрешаю! Ешь друг друга!
Тишина и покой отрадный.
Видит Игемон – кончено дело!
Зарыдал, облился горючими слезами, волосья на себе рвёт, взывает:
– Жители! Милые! Что же теперь – самому мне, что ли, революцию-то делать? Опомнитесь, ведь исторически необходимо, национально неизбежно... Ведь не могу же я сам, один революцию делать, у меня даже и полиции для этого нету, насекомые всю сожрали...
А они только глазами хлопают и – хоть на кол их сажай – не никнут!
Так все молча и примерли, а отчаявшийся Игемон – после всех.
Из чего следует, что даже и в терпении должна быть соблюдаема умеренность.
XIНаконец мудрейшие из жителей задумались надо всем этим:
«Что такое? Куда ни глянь – кругом шестнадцать!»
И, солидно подумав, решили:
– Всё это оттого, что нет у нас личности. Необходимо нам создать центральный мыслящий орган, совершенно свободный от всяких зависимостей и вполне способный возвыситься надо всем и встать впереди всего, – вот как, например, козёл – в стаде баранов...
Некто возразил:
– Братцы, а не довольно ли уж претерпели мы от центральных личностей?..
Не понравилось.
– Это, кажется, нечто от политики и даже с гражданской скорбью?
Некто всё тянет:
– Да ведь как же без политики, ежели она всюду проникает? Я, конечно, имею в виду, что в тюрьмах – тесно, в каторге – повернуться негде и что необходимо расширение прав...
Но ему строго заметили:
– Это, сударь мой, идеология, и пора бросить!.. Необходим же новый человек и более ничего...
И вслед за сим принялись создавать человека по приёмам, указанным в святоотческих преданиях: плюют на землю и размешивают, сразу по уши в грязи перепачкались, но результаты – жиденькие. В судорожном усердии своём все цветы редкие на земле притоптали и злаки полезные также изничтожили, – стараются, потеют, напрягаются – ничего не выходит, кроме буесловия и взаимных обвинений в неспособности к творчеству. Даже стихии из терпения вывели усердием своим: вихри дуют, громы гремят, сладострастный зной опаляет размокшую землю, ибо – льют ливни и вся атмосфера насытилась тяжкими запахами – дышать невозможно!
Однако же время от времени этот кавардак со стихиями как бы разъясняется, и – се выходит на свет божий новая личность!
Возникает общее ликование, но – увы, кратковременное оно и быстро разрешается в тягостное недоумение.
Ибо – ежели на мужицкой земле произрастёт новая личность, то немедля же становится тёртым купцом и, входя в жизнь, начинает распродавать отечество иноземцам по кускам, от сорока пяти копеек ценою, вплоть до страстного желания продать целую область купно с живым инвентарём и со всеми мыслящими органами.
На купеческой земле замесят нового человека – он или дегенератом родится или в бюрократы попасть хочет; на дворянских угодьях – как и прежде всегда было – произрастают существа с намерениями поглотить все доходы государства, а на землях мещан и разных мелких владельцев растут буйным чертополохом разных форм провокаторы, нигилисты, пассивисты и тому подобное.
– Но – всё это мы уже имеем в количестве весьма достаточном! – сознались друг другу мудрые жители и серьёзно задумались:
«Допущена нами какая-то ошибка в технике творчества, но – какая?»
Сидят, размышляют, а грязища кругом так и хлещет волною морскою, о, господи!
Пререкаются:
– Вы, Сельдерей Лаврович, слишком обильно и всесторонне плюётесь...
– А у вас, Корнишон Лукич, мужества на это не хватает...
А новорождённые нигилисты, притворяясь Васьками Буслаевыми, – ко всему относятся презрительно и орут:
– Эй, вы, овощи! Соображай, как лучше, а мы вам... поможем наплевать на всё...
И плюют, и плюют...
Скучища всеобщая, взаимоозлобление и грязь.
На ту пору проходил мимо, отлынивая от уроков, Митя Коротышкин, по прозванию Стальной Коготь, ученик второго класса мямлинской гимназии и знаменитый коллекционер иностранных марок, идёт он и – видит: сидят люди в луже, поплёвывают в оную и о чём-то глубоко мыслят.
«Взрослые, а пачколи!» – подумал Митя с дерзостью, свойственной малым годам.
Рассмотрел, нет ли среди них чего-нибудь педагогического, и, не заметив оного, осведомился:
– Вы зачем, дяденьки, в лужу залезли?
Один из жителей, обидевшись, вступил в спор:
– Где тут лужа? Это просто подобие хаоса довременного!
– А чего вы делаете?
– Нового человека хотим создать! Надоели такие, как ты вот...
Заинтересовался Митя.
– А по чьему подобию?
– То есть – как? Мы желаем бесподобного... проходи!
Будучи ребёнком, ещё не посвящённым в тайны природы, Митя, конечно, обрадовался случаю присутствовать при таком важном деле и простодушно советует:
– Сделайте о трёх ногах!
– Это к чему же?
– Он смешно бегать будет...
– Поди прочь, мальчик!
– А то – с крыльями? Вот ловко бы! Сделайте с крыльями, ей-богу! И пусть бы он учителей похищал, как кондор в «Детях капитана Гранта», – там, положим, кондор не учителя утащил, а лучше бы учителя...
– Мальчик! Ты говоришь вздор и весьма даже вредный! Вспомни молитву до и после учения...
Но Митя был мальчик фантастический и всё более увлекался:
– Идёт учитель в гимназию, а он бы его – хоп! сзади за воротник и понёс бы по воздуху куда-нибудь – это всё равно уж! – учитель только ножками болтает, а книжки так и сыплются, и чтобы их не найти никогда...
– Мальчик! Ступай уважать старших!
– А он кричит жене сверху: «Прощай, возношусь в небеса, яко Илия и Енох», а она стоит среди улицы на коленях и ноет: «Воспитательчик мой, педагогчик!..»
