Андрей Назаров - Песочный дом
- Не я! Не я! - отчаянно выкрикивал Сахан, скользя по скату к перильцам и отдирая себя от того, кто бред его подсмотрел - и исполнил. - Не я!
Нестерпимо зудела щека, Сахан корчил лицо, а потом стал драть с себя повязку, бередя струпья, и почувствовал на шее кровь.
Взгляд все глубже проникал пропасть, все легче, охватистее виделось ему разверзшееся пространство, и боль отпускала, вся его зудящая боль, и, избавленный от прошлого, он все ниже склонялся над перилами, и сознанием его овладевала память о прерванном падении, затягивающем, как счастье, и он уже нащупывал ногой край ската, когда что-то сдержало его, уцепив, как сучок за полу.
Зазубренный свет упал на двор, охватом поглотят тени, и там, внизу, в разостланном конце его падения, Сахан углядел, что мелькнуло ему, когда шел от Ибрагима, себя не помня. Он отодвинулся от перил, сбил с ладоней кожуру ржавчины и сказал:
- Пойду наконец пацана посмотрю.
# # #
Отгремела жесть, и тишина, как холст, затянула Песочный дом.
- Слушай, Бабочка, а не страшно будет без войны жить? - спросил Болонка.
Авдейка задумался.
- Нет, нет, я ничего, - поспешил оправдаться Болонка. - Просто я не помню, как это - без войны. Что делать будем?
- Жить будем, - ответил Авдейка.
Болонка разочарованно вздохнул и полез в карман, где хранились разноцветные донышки ракетниц победного салюта.
- Жалко, Лерка больше не играет, - сказал Авдейка, прислушиваясь к тишине.
- Так переехали же они.
- Я знаю, но все равно, жалко.
- Черное! - воскликнул Болонка, вытаскивая из кармана разноцветные кружки. - Черное донышко! Откуда оно? И еще одно! Что это? Разве бывает черный салют?
Авдейка зажмурился и представил себе угольные снопы, сверкающие в ночном небе. Они сверкали так ярко, что он невольно поднял голову. Одинокая птица пересекала небо. Полет ее был долог, а усилия тяжелы и медлительны.
- Смотри, - встревоженно сказал Болонка.- Сахан к нам идет. В бинтах. Бить будет?
- Не знаю, - ответил Авдейка.
# # #
Птица набрала высоту и скрылась за срезом Песочного дома. Рисунки дяди Пети-солдата пожелтели и выцвели, а черные профили людей, проходивших летом тысяча девятьсот сорок четвертого года по площади Белорусского вокзала, свернулись в тугие трубочки. Развернутые через тридцать три года, они рассыпались в черный прах. Через тридцать лет и три года.
Москва, 1977-1979.
Копенгаген, 1990.
