Антон Чехов - Том 18. Гимназическое. Стихотворения. Коллективное
По всей своей поэтике, стилистической манере рассказ «В чем причина?» был Чехову вполне чужд. Но далеко не всегда он исправлял то, что противоречило его собственной стилистике и литературным вкусам.
Существеннейшая черта манеры Гольдебаева, сохранившаяся у него и в более поздних вещах, — развернутые авторские характеристики персонажей: «Все эти условия не приучили Василья Петровича к самоуглублению <…> Эта общественная оценка не ускользала от сознания Василья Петровича, педагогически невозделанного, но очень чуткого». Не менее типичны для нее прямые оценки вещей, явлений, выраженные в отдельных словах. В ряде случаев подобные оценки Чеховым исключались, но в основном он их сохранил; одну такую характеристику Чехов даже вписал собственной рукой, взяв оценочные эпитеты из текста автора: «Он гордо гнушается сделок с казнокрадами, и бессовестные сослуживцы его побаиваются». Не тронут излюбленный прием Гольдебаева — включение в авторское повествование отдельных стилистически чуждых ему слов героев (и вообще «чужого слова») не в форме несобственно-прямой речи, а в виде прямых цитат, кавычками показывающих, что автор отмежевывается от такого употребления и исключает какое-либо стилистическое «прямое» усвоение его: «по совести», «вверенных», «хохликом». Этот способ введения чужого слова, обычный для очерковой литературы и малой прессы 1880-1890-х годов, Чеховым был преодолен уже в первые годы работы, позже он к нему не прибегал (ср., например употребление слова «по совести» у Гольдебаева и в рассказе Чехова «В ссылке»). «Кавычки употребляются двумя сортами писателей, — замечал он еще в 1888 г., — робкими и бесталанными» (Письма, т. 3, стр. 39).
Особенно неприемлемы для Чехова были узкоспециальные термины (он вообще был против «специализации» писателей в определенной тематике — военной ли, как И. Щеглов, «ссыльной», как В. Короленко). Еще в первой своей пародии Чехов высмеивал литераторов, норовящих «употребить кстати техническое словцо» (Сочинения, т. 1, стр. 18). Но, редактируя рассказ о машинисте и его помощнике, Чехов только в двух случаях исключил технические термины. А их в рассказе много; автор настаивает на них, они важны ему — герои его живут в этом мире и для них подобные слова полны глубокого смысла, они с нежностью относятся к деталям машины, этими терминами обозначаемым: «Поршни молодца-паровоза, любимца, балованного сына наших друзей, частили своими штоками <…> назойливый для всякого машиниста немчура-гаусгельтер вел свой пунктир почти без размахов <…> Не спеша делал дело помощник, лаская вентильки, умасливая лубрикатор…» Кроме этих терминов, в рассказе есть и не более понятные «шиберы», и «бандажи», и «бегунки», и «форсунка». Все это Чеховым в тексте оставлено.
Таким образом, исправляя рассказ, Чехов не подчинял манеру редактируемого автора целиком своей собственной. Правка высветлила наиболее удачные приемы автора, сделав текст рассказа компактней и выразительней.
Чеховский урок, сколько можно судить по дальнейшей продукции Гольдебаева, не оказал существенного влияния на его манеру. Вступив в литературу почти на четверть века позже Чехова и пережив его на двадцать лет, он и в поздних своих вещах остался гораздо более архаичным, чем его редактор, благополучно сохранив те черты, от которых пытался помочь ему избавиться Чехов. Судя по авторской: правке рукописей некоторых опубликованных произведений, Гольдебаев пытался иногда делать перемены в направлении, показанном Чеховым. Так, в рассказе «Мама ушла» исключено обширное обращение в начале: «Пора, читатель, отдохнуть от деловой суеты…» и аналогичное в конце (ЦГАЛИ, ф. 133, он. 2, ед. хр. 35). Но все остальное не менялось. Это, прежде всего, пристрастие к разного рода литературным красивостям. Ср., например, пейзаж в рассказе «Галчонок»: «Широко развертывалась даль от спящих, черных избенок полевой улицы, и вся белая, искрометная, нежно льнула к горизонту, навевая ему свои знойно-холодные, алмазные сказки; и он, задумчивый, глубокий, казался внемлющим трепету блестящих искр, томливых, ярких, неисчислимых пылинок изумруда, рубина…» (Сборник «Знание», XXIX. СПб., 1909, стр. 31). Эту особенность отметил рецензент I тома «Рассказов» Гольдебаева, Ф. Д. Крюкова[77]: «И чего только нет в этом раздолье словесности: и властный голос святой плоти, и темь, провалы, изгибы, извивы, изломы… <…> Героиня „вырешает“ вопрос о поездке в Австралию, „задумчиво внюхиваясь в какой-то желтый цветок“ <…> Когда героиня любуется на свое отражение в воде, оно „кажет ей белые зубы в пунцовом атласе“» («Русское богатство», 1910, № 4, стр. 81). Сохранилось многословие, любовь к подробным описаниям. Об этом через шесть лет после правки Чехова, писал Гольдебаеву М. Горький: «Посылаю Вам оттиски Ваших рассказов, читал их дважды и нахожу: они нуждаются в сокращениях <…> Сделайте это по методу „чтобы словам было тесно, мыслям — просторно“. Очень прошу, это равно полезно и в Ваших интересах, и в интересах читателя» («Архив А. М. Горького», т. VII. М., 1959, стр. 71). «Как писатель, — отмечал современный критик, — Гольдебаев был представителем старых течений и при всем желании никак не мог приспособиться к новым запросам: он писал бесконечные повести и романы, которых никто не хотел печатать» (Н. Н. Фатов. А. С. Неверов. Л., «Прибой», 1926, стр. 66). В архиве литератора сохранились неопубликованный роман «Зеленый клин» (1912), повесть «Как я стал коммунистом» (около 1920?), рассказы, стихи. Все эти вещи — и напечатанные, и нет — в полной мере сохранили и дидактизм, прямолинейность, и склонность к морализированию, и литературную несамостоятельность, от которой он не смог избавиться до конца. Рассказ «Ссора» остался лучшим произведением Гольдебаева.
А. С. ПИСАРЕВА. «СЧАСТЬЕ»Впервые — ЛН, т. 68, стр. 845–854.
Печатается по автографу, с правкой Чехова (ГБЛ).
Молодая писательница А. С. Писарева, жившая в Петербурге, впервые обратилась к Чехову 8 августа 1903 г., отправив тогда рукопись повести «Капочкина свадьба». «Мне 26 лет, — писала Писарева, — я напечатала только три рассказа и не знаю, что выйдет из этого; повесть, которую Вам посылаю, была в редакции „Русское богатство“. В. Г. Короленко не принял ее, найдя (его слова) интересной и живо написанной в деталях, но интересной лишь в бытовом отношении. В общем отзыв его был мягок и кончался словами: „быть может, она найдет себе место в другом журнале“. Мне хочется надеяться, что повесть будет прочтена Вами и что в отрицательном или положительном смысле Вы отзоветесь о ней, хочется надеяться, потому что это слишком интересно и важно» (ЛН, т. 68, стр. 845).
Дальнейшая судьба «Капочкиной свадьбы» неизвестна. Скорее всего, рукопись была возвращена автору. В письме того времени (5 августа 1903 г.) редактору «Русской мысли» В. А. Гольцеву Чехов выражал готовность просматривать рукописи и редактировать их для журнала, но тогда же в другом письме — К. Д. Бальмонту — заметил: «Я состою редактором пока лишь in spe <в будущем>, рукописей не читаю и начну читать их и определять их судьбу, вероятно, не раньше будущего года».
Рукопись рассказа Писаревой «Счастье» была прислана уже редакцией журнала, вероятно, в начале 1904 г. 22 февраля Чехов сообщил Гольцеву: «А. Писаревой, авторше „Счастья“, я написал, рукопись ее тебе посылаю».
Письмо Чехова к Писаревой остается неизвестным; рукопись ее рассказа хранится в его архиве. На последней (чистой) странице М. П. Чеховой помечено: «с исправлениями А. П. Чехова». Рассказ напечатан не был, хотя на первой странице автографа типографское указание: «цицеро» (о шрифте) и далее имеются пометки, сделанные тем же синим карандашом. В письмах Гольцева к Чехову от 11 марта и 17 апреля 1904 г. (ГБЛ) имя Писаревой не упоминается.
Редакционная работа Чехова, как обычно, свелась к сокращениям длиннот, повторов, лишних деталей и авторских сентенций. Оставлено, например, лирическое размышление героини: «Как сделать, чтобы огромная любовь к ребенку и еще к одному человеку не помешала ей относиться справедливо ко всем другим людям?» Но дальнейшие, «общие» ее рассуждения удалены: «И как согласить переполнявшую ее душу любовь и желание счастья с тем злом, которое существовало и, вероятно, будет существовать и в ней и кругом нее?» Особенно характерно устранение заключительной фразы: «Да и не в том ли счастье, чтобы обманываться и не знать будущего?..»
Поправок немного. Упрощен стиль («это молчаливое страданье окончилось» изменено на: «роды окончились»). Устранены просторечные вульгаризмы (вместо: «на сиське висить» стало: «сосет»), в иных случаях «народные» слова и сочетания заменены на литературные (вместо «сюды» — «сюда», «ево» — «его») или зачеркнуты («куды», «здеся нету», «глазы», «папенька»). Уточнены психологические характеристики («задели ее» изменено на: «почему-то не понравились ей», «знакомое лицо» — на «милое лицо»); портретные описания стало более лаконичными («стриженая молоденькая бледная девушка в белом переднике» сохранено, но дальше зачеркнуто: «со смешно падающими как у мужика волосами»). Вставок нет вовсе. В нескольких случаях изменен порядок слов для придания стилю большей ясности и музыкальности.
