Александр Грин - Том 6. Дорога никуда. Рассказы.
— Я у Лея. Все ли благополучно?
— Да. Но… что с тобой?
— Так я приеду, — сказал Брентган, избегая ответа.
— Ну да… Я так жду…
Вдруг он почувствовал, что не в состоянии продолжать разговор, и, медленно опустив трубку, с болью внимал быстрым словам, мелко и неразборчиво отдающимся в сжатой руке. Что-то живое и бесконечно преданное трепетало внутри мембраны, только что перенесшей к нему сдержанное огорчение Джесси.
Догадавшись, с какой целью Брентган хочет ехать в квартиру девиц, Лей, несколько струсив, пытался его отговорить, ссылаясь на более интересное место, но Брентган почти не сознавал, что говорит Лей. Два раза Брентган сказал: “Да… Конечно… Ты прав”, — и вышел от него в дикой тоске, стремясь иметь точные доказательства. Приятели ужаснули его.
II“Если произошло то, что я считал немыслимым в моей жизни с Джесси, — думал Брентган, когда такси вез его по мрачному адресу, — я должен буду ей об этом сказать. Иначе как бы я смог переносить ее взгляд? Я не виноват, я стал только внезапно и тяжко болен стыдом. Я стал болен тем, что стряслось”.
Он вспомнил свою жизнь с Джесси, их любовь, понимание, близость и доверие. Над всем этим раздался злой смех. Брентган и Джесси были теперь такие же, как и все, с своей маленькой грязноватой драмой, до которой нет никому дела.
Брентган обратился к философии, именуемой парадно и гордо: “сеть предрассудков”. Философия эта напоминала отлично вентилируемый пассаж, с множеством входов и выходов. На одном входе было написано: “Особенности мужской жизни”, на другом: “Потребности в разнообразии”, на третьем: “Наследственность”, на четвертом: “Темперамент” и так далее; каждый вход помечен был хитрой и утешительной надписью.
— Все это хорошо, — сказал Брентган, — но все это не приложимо к той правде, какая соединяет меня и Джесси. В области желаний все может стать “предрассудком”. Я могу выйти из такси и почесать спину об угол дома. Я могу не заплатить своих долгов. Могу сказать незнакомой женщине в присутствии ее мужа, что я ее хочу; если же муж вознегодует, — сошлюсь на искренность и естественность своего желания. Так же всякий другой может подойти к Джесси, а я выслушаю его желания и буду продолжать разговор о красивых ногах Эммы Тейлор.
Чувство глубокого одиночества, совершенной, беззубой пустоты охватило его при этих образных заключениях.
— Но такая жизнь — только в танцах, — сказал Брентган. — Человечество изобрело танцы, как рисунок своих вожделений.
Между тем решение вопроса лежало не в логике, а в прекрасном и редком чувстве Джесси к нему. Это чувство нельзя было трогать ни грубой, ни жестокой рукой.
Такси остановился у недурного подъезда, и Брентган взошел на второй этаж, к двери с номером 3. Впервые он задумался над тем, что он скажет? Это естественное колебание было подавлено тревогой обокраденного, разыскивающего пропавшую вещь. Он вздохнул, выпрямился и позвонил.
IIIЕму открыла женщина, которую Брентган не успел разглядеть, так как она тотчас убежала, кутая голые плечи в меховую накидку. Он прошел к раскрытой двери гостиной и остановился. Никто не появлялся, лишь в соседней комнате слышался шепот. Затем раздался смех и появилась девушка лет двадцати трех, в цветной пижаме и желтой юбке. Эта пижама и гладко остриженные черные волосы придавали ей больной вид. По равнодушию ее взгляда Брентган видел, что она знает его, но сам ничего не помнил. Зевнув, она протянула руку.
— Ах, это вы, — сказала девушка, рассматривая посетителя в тоне раздумья. — Других нет? Вы один?
— Один и не надолго, — ответил Брентган с волнением чрезвычайным.
— Дело в том, что я адски хочу спать, — заявила она, идя за ним в гостиную и поигрывая пальцами в карманах пижамы. — Вы нас разбудили, молодой человек… а ваше имя? Ах, да… вы… этот… этот… Ренган? Если хотите, сидите и дожидайтесь, пока я пополощусь в ванной.
— Послушайте, Грета…
— Грета еще не встала. Вы перепутали.
Никакие усилия не помогли Брентгану вспомнить ни девушку, ни маленькую гостиную ярких тонов с роскошным трюмо и с концертино на низком столике рядом с конфетной коробкой, полной окурков. Запах вина и духов угнетал Брентгана.
— Послушайте, — сказал он, — со мной произошла дикая вещь. Я ничего не помню: ни вас, ни эту квартиру. Но мне сказали, что я был здесь…
— Да. — Девушка мрачно смотрела на посетителя; она испугалась. — Но вы не были со мной. Также и с Гретой. У вас что-нибудь пропало?
— Не был?! — вскричал Брентган, схватив ее руки. — Не был? Говорите, говорите! Я хочу знать правду. Правду о себе. Только это! Повторите еще!
— Прочь! — Она вырвала свои руки и отскочила. — Что вы хотите?
Он молчал, и она поняла его.
Ее крашеный рот двинулся неопределенным, жалким движением. Деланно рассмеявшись, она указала на кресло:
— Тут вы спали, и вас ничто не могло разбудить. Эти ваши приятели — дураки. Еще больший дурак — вы. Это они сговорились, — понимаете? — сговорились водить вас за нос. Я слышала.
— Я так и думал, — сказал Брентган, сердце которого одним сильным ударом вышло из угнетения.
— Думал? Тогда вы не приехали бы сюда.
— Сюда? О, это не то… Простите меня. Я не мог представить, что… Но вы понимаете.
— Конечно, я понимаю, — сказала она, вся потускнев и смотря взглядом побитой. — Теперь идите к вашей жене и не беспокойтесь… Ваши приятели… о, они не любят вашу жену. Они говорят, что вы “пресноводное”.
— “Пресноводное”? — Брентган весело рассмеялся. — Ну, пусть их…
Его охватила теплая, искренняя признательность к этой девушке с зачеркнутым будущим, которая поняла его состояние и не поддержала глупую травлю.
— От всего сердца благодарю вас! — сказал Брентган, снова беря ее руку и крепко сжимая узкие холодные пальцы. — Вы — благородное существо.
Ответом ему был неожиданный щелчок в нос, нанесенный так метко и зло, что Брентган вскрикнул.
— Зачем вы это сделали? — спросил он, потерявшись и задыхаясь от унижения.
— Уходите! — Она стояла в слезах, обозленная и растерявшаяся до того, что едва не кинулась на него. — Ступайте вон!
Не помня себя от стыда, Брентган вышел, вздрогнул от грома хлопнувшей двери и подозвал такси.
Стыд долго не покидал его. Лишь входя в свою квартиру, Брентгану удалось вернуть чувство веселья и счастья быть невиновным, говоря с Джесси.
IVОн застал ее в кабинете, на самом верху лестницы, у книжного шкапа. Взяв нужную книгу, Джесси спустилась, опираясь рукой о плечо мужа, и сказала:
— Вот, ты вернулся, и я спокойна теперь. Я знаю, — что-то произошло.
— Да, произошло. Я расскажу, пока еще взволнован, чтобы ты видела, в каком я был состоянии. Оно окончилось. Я был очень… очень пьян. Как животное.
— Да? Печально. — Джесси шутливо покачала головой и, видя, что Брентган затрудняется говорить, положила на его рукав свою руку. — Мне все можно сказать, дорогой Кай. Мой дорогой!
— Да? Конечно. О-о! Ну… Мы были у женщин, знакомых Бутса или Томаса, я не знаю наверное, — быстро говорил Брентган, желая скорее передать сущность, чтобы успокоить Джесси. — Я ничего не помнил. Утром мне сказал Лей. Он и остальные выдумали, что я… не помня себя… тоже. Все перемешалось во мне. Я раздобыл адрес, отправился в то место и узнал от… одной из двух, что все ложь. Оказывается, я проспал ночь, сидя в кресле, и был увезен к Лею бесчувственный.
— Ты боялся, что?.. — тихо спросила Джесси.
— Да, я боялся, что… в таком состоянии мог.
— Разве ты не знаешь себя?
— Знаю.
— Как же ты мог бояться?
Брентган молчал. Приветливая улыбка Джесси ввела его в заблуждение: он мало всмотрелся в ее замкнувшиеся глаза.
— Я тебя не узнаю. Ты ли это, Кай?
— Это я, Джесси. Я сам.
— Но даже я сообразила, что это не могло быть. Бутс сказал, что ты стыдишься ехать домой. Разве то, чего ты боялся, меньше появления в пьяном виде?
— Сама мысль ужаснула меня. Внутренний голос молчал. Я не мог прийти к тебе с такими сомнениями. Теперь ты видишь, что все это — пустяк, пусть даже все было связано с попойкой.
— Пустяк? Допустим. Да, ты прав, конечно… Пустяк. Но в этом пустяке ты не был мужчиной.
Брентган так изумился, что выронил папиросу, которую собирался закурить дрожащей рукой. Настойчивость и прямота действий, совершенных им, вполне удовлетворяли его. Он затосковал, взял неподатливую руку Джесси и склонился к ее чистой прохладе горячим лбом.
— Так что же, что же? — простонал он, зная, что ни за что не сможет признаться, теперь и никогда, в унизительных подробностях сцены у спасшей его женщины.
— Надо было рассмеяться и дернуть, даже больно, Лея за ухо. Тогда он и все узнали бы, что ты, мой муж, знаешь себя во всем и всегда.
