Борис Фальков - Тарантелла
На середине каждого столика - литровая бутылка дешёвого вина. Тёмная жидкость вибрирует от подспудного, источник его найти нельзя, или он повсюду, гуда. Что верно, то верно: осиное гнездо. Все необходимые при игре переговоры ведутся зудящим шёпотом, почти закрытыми ртами, на карточном шутливом жаргоне, что ли... Или на местном архаичном диалекте, во всяком случае - ничего не понять, изредка проступающее из однородного гуда внятное слово так же запечатано, как и произносящий его рот, так же исполнено загадочного, секретного содержания. Но нас уже подносит к ближайшему столику, и мы, ещё днём освоив этот простой приём, сходу спрашиваем у первого попавшегося картёжника, не важно - что: то ли который час, то ли как пройти на почту. Он не отводит глаз от своих карт, даже не шевелится. Будто мы говорим на незнакомом ему языке, языке живых, а он - мёртв.
Cлава Богу, от повтора неуспешной попытки нас избавляют: вон, уже сюда бежит, запыхавшись, сам Архангел, приставленный к этому Эдему. Так что придержим теперь язык, всё покатится само собой, только не мешать ему.
- Чем могу служить? - подскакивает он совсем близко: одеколонный дух дополнительно обжигает наши ноздри.
- Спасибо, уже услужили, - вежливо отказываемся мы, останавливая его римским жестом: вывернутой навстречу ладонью. - Сэкономим на этот раз, обойдёмся без ваших услуг. Будет намного дешевле. Вы ведь не гоняетесь за чаевыми, не так ли?
Конечно, свободное место отыскивается и без всяких посредников, оно само бросается в глаза, само подаёт себя им. Вон там оно, в углу. Всё устраивается отлично, за тем столиком наверняка тот, кого мы и разыскиваем. Его легко узнать по седым засаленным волосам, прилипающим к плечам. И по грубому деревянному корыту, приставленному к ножке столика: явно скрипичному футляру. Никаких сомнений, это скрипач, собиравшийся днём на площади подыграть белой плясунье. Он за своим столиком один.
Нас переносит к нему, поплотней прижимая к стенке, чтобы преждевременно не зацепить нами горб какого-нибудь картёжника. Подошвы наших тапочек соскальзывают с плинтуса, звучно шлёпают по цементному полу. Ожидающий нас стул - из того же пластика, очень скользкое сиденье, но спинка корытцем, согласно бабушкиным традициям. Нас присаживает на него спиной к публике, укладывает нам сумочку и зонтик на колени, чтобы прикрыть их от чужих взглядов, хотя они сейчас и без того прикрыты: рубахой. Но результаты усвоенного урока - не должно самим сбивать разговор с нашей темы - не пострадают от лишнего повторения, даже если это повторение не имеет перед собой определённой цели. Сам в себе повтор как он есть, закрепление урока цель вполне определённая.
Встречая нас, скрипач откидывается на спинку стула: укладывает лопатки в корытце и раскидывает ноги врозь, так, что его левый сапог касается нашего правого тапочка. Ковбойский каблук сапога был когда-то высоким, а кожа голенища, возможно, называлась змеиной. Теперь надо присмотреться, чтобы обнаружить её первичное чешуйчатое строение. На ширинке штанов не хватает пуговицы, рубашка расстёгнута до пупа. Дряблые стариковские титьки блестят от пота, седые волосы между ними слиплись в пёрышки. Скрипач совсем не стыдится своей наружности, напротив: он возбуждён и весел, весёлый свадебный персонаж на этих похоронах. Да, этот - не то, что другие, никакой скованности, развязен профессионально, как и мы. С таким нам легко будет говорить. Больше того, пока мы отпыхиваемся после нашего бега, он начинает первым, поддувая в наши расширенные ноздри винным перегаром:
- Понял-понял, девонька, можешь ничего не говорить! Невеста? Что ж, отчего не поиграть на свадьбе... Попляшем ещё разок, пока живы. Знаешь, сколько это стоит? Деньги вперёд. Получишь всё, что закажешь, но больше - ни-ни. Это я к тому, что про меня всякое болтают. Что я, будто, всегда ко всем услугам. Мол, помогаю, и когда женишок не справляется с обязанностями. То, да сё, со сподним невесты пособлю, коли ему внове, и простынку окроплю, коли ей не внове, чтоб было что показать людям... Но это враки. Может, когда-то и бывало такое, да я не помню. Да, давненько всё это было, сегодня я уже старый мерин, сама видишь. Так что ты меня не бойся, невестушка.
Он подмигивает и игриво тычет носком сапога, окованным металлической пластинкой, в наш тряпичный тапочек. Из его ноздрей выглядывают слипшиеся кустики волос, их не отличить от кочек, торчащих из стыков плит на площади, если бы эти не были мокрыми. Капельки скатываются по ним на губу, скрипач регулярно присапывает, стараясь приглушить щекотку, а кустики от применения этого средства снова колеблются и сбрасывают на губу очередные дозы жидкости. Похоже, это всё - полностью поглощающее скрипача занятие, в свободное от заказов на его музыку время.
Нам следует поскорей преодолеть отвращение, вызванное этой сценкой для ушей и глаз, по меньшей мере не проявить его. Мысль, что болтливость этого типа нам только наруку, должна облегчить такую задачу. Скорее всего, он болтает потому, что на особом тут положении, может многое себе позволить без оглядки на других, тогда это его свойство полезнo вдвойне. Подумав об этом, мы украдкой оглядываемся: за нашей спиной без видимого движения длится карточная игра, игра - без собственно игры. Так покойники в могиле с картами в руках могли бы пародировать развлечения живых.
- О свадьбе поговорим потом, - покупаться на отвлекающие маневры мы вовсе не намерены. - Сначала про то, что случилось сегодня днём на площади. Я хочу взять у вас интервью... Для радио. Знаете, что это такое - интервью? И что такое радио?
- Знаю, - ухмыляется он, - мне это делать не впервой. Ещё при дуче приходилось. А тебе, девонька?
- Вообразим, что дуче ещё жив, - смеёмся мы, и наш хриплый смех сразу переходит в надсадный кашель. - Я имею в виду, договоримся не врать. Всё равно это у вас не выйдет, я ведь видела вас на площади собственными глазами. Вы было уже начали играть, да... конкурент помешал, padre.
- А начто мне врать? - удивляется он. - Padre... да куда ему с нами тягаться! Они все в этом деле ничего не смыслят. Наш-то padre всё-таки поумней других, хоть и твердит всё про какое-то изгнание сатаны, а по крайней мере стал понимать, что у меня всё получается лучше. Может быть, поэтому он и был сегодня смирный? А может, кто-то его уже с утра успел укоротить... Да и случай, правду сказать, просто смешной, пара каких-то минут и всё само собой устроилось. Как раз на таких случаях и держится репутация padre, и его право вмешиваться не в своё дело. А я думаю, и без него сегодня играть бы не пришлось. Э-э, такие времена худые... А вот когда-то, бывало, играть случалось долго. Один раз - так десять дней подряд, не веришь, дочка?
- Десять дней! Вот бы мне тогда приехать...
- Да, к тому случаю ты маленько припоздала, - хихикает он. - Лет на сорок.
- Похоже, вы честно потрудились в жизни, - подхватываем мы, придавая словам гибкие, обольщающие интонации. Волосы наши закручиваются в спирали, подобно змеям на голове ехидны, мы и всем телом следуем за этим их движением, показывая старикашке, как это делается, какими приёмами сбрасывают старую шкуру. Тем самым мы ясно предлагаем и ему последовать за нами, раздеться перед нами вполне, до костей, показать нам всё спрятанное глубоко внутри, все секреты. Открыться нам.
- Что да, то да, - самодовольно подтверждает он, стараясь перенять наш тон и, насколько это возможно, движения. - Мне и роды приходилось принимать, так что не забудь меня и тогда, мамочка. Или уже пора? Тогда давай поторопимся, нечего тут болтать...
- В этой войне с каноником я на вашей стороне, - пресекаем мы его очередную попытку обойти нашу позицию с фланга. - Я на своей шкуре исчерпывающе познакомилась с этим его правом, весь сorpus juris canonici на ней отпечатан, полюбуйтесь... А кто такой тот парень в клетчатой рубашке, который поддерживал женщину, ваш партнёр?
- Вот так-так! - качает головой он. - А ты и вправду всё видела? Не-а, мой партнёр тот, который с тамбурином. А парень в клетчатой рубашке - Тони, сын той женщины. Так принято, кому ж ещё поддерживать, если не сыну. Стыдно, если такое случается с собственной матерью...
- Почему стыдно, объясните! - требуем мы. - Вот мою маму, например, не раз кусали комары. И меня саму тоже. Но стыда мы, ни я - ни она, не испытывали, клянусь.
- Так ведь не про комара же тут разговор, - закатывается скрипач, брызгая слюной. Пенные крошки запутываются в седых кудерьках на его груди. - Я уж и не помню, когда в последний раз комара видел.
- И не про свадьбу, - подбрасываем мы дровишек.
- И не про свадьбу, девонька, верно. Про то, что после свадьбы, про роды, а рожать при людях и тебе будет стыдно.
- Не знаю, в Европе уже многие так делают, и без всякого стыда. Ладно, а про кого же у нас разговор, если не про комаров?
- В мае яд у всякого сильней, чем в сентябре, не только у комара. Дело весеннее, всякая тварь оживает, готовится к родам, разве нет, невестушка? А перед родами, на свадьбе полагается хорошо выпить. Кто - что, кто водички, кто крови. Винца не желаешь?
