Александр Мелихов - Горбатые атланты, или Новый Дон Кишот
Михальский пробовал возражать, но его долбали святынями - человек из фильма - кисло, как сквозь изжогу ("Я, как говорится, человек труда, единодушно одобряю"), а человек с плаката - свирепо, он и Володю оттирал широким рабочим плечом: "Вы думаете, кто переболтает, тот и прав?! А мы, рабочие, еще подумаем, разрешить вам болтать или не разрешить!!!" И еще при нужде каждый раз из-под земли, словно зубы дракона, выскакивали нужные простые люди, своим чином освобожденные от обязанности не лгать и не кривляться - все больше бабы, у них жальче получается. Да еще инвалиды и старики. Раньше Сабурову казалось простой бессовестностью, когда от конкретных доводов защищаются чистым негодованием: оскорбляете Россию, армию, матерей, память павших... Но теперь он понимал, что для того святыни и придуманы, чтобы даже спрашивать, даже думать было нельзя: софизмами защищают лишь правдоподобную ложь, а совсем уж неправдоподобную обожествляют.
Сабуров почувствовал, что уже ненавидит простоту и чистосердечие, спокойно или взволнованно рассевшиеся тысячетонным задом на всем тонком, ищущем, небанальном... смертельно опасном.
- Рабочий класс, - завладел микрофоном Морж, - наиболее эксплуатируемая часть нашего общества. У рабочих нарушен температурно-белковый обмен, нарушена структура биополя. Из них отсасывается больше всего энергии.
Аплодисменты.
"Энергия", мать вашу... Развитие науки только увеличивает количество слов, которые люди употребляют без понимания. Чтобы поднять чемодан на десятый этаж, нужно больше энергии, чем потребовалось Сабурову для построения его последней теории. Но Сидоровы-Молотковы чтут только первобытные формы труда и не видят, что хуже всего приходится тем, кого никто не эксплуатирует и в ком, следовательно, никто не нуждается. "Да, да, это мне хуже всех, а не вам, товарищи рабочие и крестьяне!"
Отвлекшись, Сабуров не заметил перемены декораций. На заднем плане в ротонде развернулся плакат: "Через борьбу с сионизмом к национальному возрождению!" "Сионизм" был из тех же прозрачных псевдонимов вроде "очернительства" и "шельмования кадров". На ступеньках, твердо расставив ноги в сапогах бутылками, возник молодой мужчина с остро остриженной русой бородой и тонкими злыми губами, наряженный в черную косоворотку под черной жилеткой. Он держал на отлете черно-желто-белый флаг, безжалостно, словно пику, вонзив древко в мокрый снег и пронзительно-скучающе глядя поверх голов. Перед группой Корягина обнаружился стройный паренек восточного вида в казачьей форме (Дикая дивизия?), крашенной в черный цвет, но верх у папахи был празднично-алый. Черный казачок держал желтую хоругвь с силуэтом Георгия-победоносца, поражающего сионистскую гидру. В сторонке скромно держался офицер в полевой форме времен Первой германской - с гитарой через плечо, словно в каком-нибудь парижском ресторане "Распутин". Вся толпа оказалась густо нашпигованной людьми с нечистыми черно-желто-белыми повязками на рукавах и паукообразными двуглавыми орлами из черной штампованной пластмассы на груди. Кое-кто из них неповоротливо, как в гипсовый корсет, был увязан в картонные плакаты: "Подписывайтесь на патриотический журнал "Наш современник", в котором сотрудничают русские писатели-патриоты В.Распутин, Ю.Бондарев, В.Белов". У мужчин с повязками была написана на лицах суровая значительность, у женщин - возбуждение, граничащее с истерикой. Среди них было много бедных, потертых бабушек, но хватало и нестарых еще, с виду не то счетоводов, не то вечных старших инженеров, живущих на честную зарплату (как они называют государственную). Кое-кто из женщин истерически-оживленно торговал ксерокопированными листовками с размазанным двуглавым орлом, похожим уже на кляксу, и пристегнутым к бумаге эмалевым значком в черно-желто-белую полоску.
Еще одна тетка предложила Сабурову поставить подпись под призывом вернуть православные храмы верующим. Эпиграф из Лермонтова "Так храм оставленный есть храм" был перевран, но, взглянув на разводы лихорадочного румянца сборщицы подписей, Сабуров почел за лучшее промолчать. Она поспешила заверить: "Христианство - это не предрассудок. Посты помогают организму очищаться от шлаков, поклоны способствуют усилению перистальтики кишечника". И тут апеллируют к высшей святыне - к кишкам!
- Вроде не еврей, - сборщица указала на Михальского, - а хочет улицы переименовывать.
Жиды да полячишки - оне завсегда... Исконно русскую улицу Карла Маркса переделать в Архиерейскую - архиеврейскую!.. Конечно, евреи - враги: они источник сомнений. Но они же, в качестве общего врага, источник вашего единства. Берегите евреев!
- Нужно писать не "есть храм", а "все храм", - не удержался Сабуров.
Сборщица подозрительно глянула на него и сделала движение убрать подписной лист: простой русский человек не должен такого знать. Сабуров достал ручку и со вкусом подписался: Рабинович. Сборщица читала и одевалась в пурпур так долго, что он успел пожалеть о своей выходке. Но, вероятно, и Рабинович был вправе просить о возрождении православных храмов - всякое дыхание...
А в ротонде уже работали люди понимающие, действующие по правилу "ничего для мысли - все для глаз и ушей".
Молодой человек в похоронной черной паре на складном закусочном столике выкатил магнитофон и пригнул к нему микрофонную головку.
- Сейчас вы услышите песни на слова великого русского поэта Николая Рубцова, - скорбно возгласил молодой человек. - Поэта-мученика, - после многозначительной паузы прибавил он, и призыв бороться с сионизмом скорбно затрепетал на ветру.
Слов было не разобрать. Офицер из ресторана "Распутин" задумчиво перебирал струны. На деке его гитары был тоже оттиснут черным страшенный двуглавый орел.
- Вон, выставились, - со сдержанной гадливостью произнес непреклонно добродетельный мужчина, - ни стыда, ни сорома.
Трое молодых людей кучерявыми бородами и дерзким прищуром глаз явно подчеркивали свою внешность семитских красавцев. На их куртках были пришпилены круглые пластмассовые значки с пламенными завитками еврейского алфавита. ("Да у нас совсем даже не дыра...") Женщина с геральдическими листовками не находила слов от негодования, но, так и не найдя, накинулась на своего же, русского парня (снова жиды натравили русских друг на друга!):
- Сейчас же бросьте сигарету! А я вам говорю - бросьте!
Парень медлил, но, сообразив, что гнев на него направлен не какой-нибудь, а священный, с напряженной улыбкой разжал пальцы.
- Раздавите! Я вам говорю - раздавите!
И парень с еще более напряженной улыбкой вдавил сигарету в раскисший снег.
- Куришь, пьешь вино и пиво - ты пособник Тель-Авива, - наставительно сказал непреклонно трезвый мужчина с повязкой.
Из динамиков звучал церковный хор - разобрать можно было лишь "господи, помилуй". На лицах людей с повязками проступило агрессивное благочестие, на прочих лицах - почтение и, пожалуй, зависть к чужому автоматизму.
- Сейчас перед вами... диакон русской православной церкви.
Рядом со служащим похоронного бюро диакон выглядел безутешным родственником - борода свисала плоско, будто намокшая от рыданий. Черный берет алхимика лежал на голове горизонтально.
- ...Новые супостаты... В ночь перед Куликовской... к святому русскому праведнику... - и вдруг пламенно возвысил голос: - Покуда Русь стоит на православной церкви, не страшны ей!..
Взрыв аплодисментов - даже Сабуров почувствовал что-то подмывающее. Страсть, страсть, а не ее жалкая служанка логика!
Породистый и хайрастый директор филармонии, он же композитор с какой-то двойной и почти знаменитой фамилией - что-то вроде Гулаг-Артемовский - зарокотал с клокочущей ненавистью, тоже апеллируя к высшему суду: медициной доказано, что рок-музыка вредна для здоровья.
- ...Ударить кулаком по американской агрессии в искусстве!
Аплодисменты. Да ведь ударами любовь не выстучишь.
Туго надутая женщина - "драматург и режиссер", - состоящая из множества шаров, обтянутых стеганым горнолыжным нейлоном (чувствовалось, что она даже до половины не погрузится в воду, если ее туда опустить), впилась в шею микрофона, словно это была гидра сионизма, и завопила таким голосом, после которого оставалось только забиться в конвульсиях:
- Рруссский народ... над пропастью!.. русофобии.. последним куском... Союз неблагодарных республик... диверсии... взрывы атомных электростанций... истребление царского семейства... - дальше посыпались Мееровичи-Хаимовичи.
- Смерть жидам! - придушенно раздалось в толпе.
- А вот имена руководителей НКВД и ГУЛАГа! - новый поток Мееровичей-Хаимовичей.
- И нас же они призывают покаяться!..
Сабуров не считал себя глупее ни эллина, ни иудея, и оттого ему было плевать и на тех, и на других - его можно было одолеть только организованным строем, а потому он любил не нации, а организации. И организаторов. Но ему никак не удавалось привыкнуть к поруганию истины: живя среди тысяч доносчиков и палачей, не выказывающих и тени раскаяния, среди миллионов холуев и государственников, находящих им оправдания, эти патриоты рассчитывают отмыться пригоршней Мееровичей-Хаимовичей. Да и от чего отмываться, если лично ты никого не убил?
