Александр Мелихов - Горбатые атланты, или Новый Дон Кишот
Милиционер стерег очередь, в которой волки по-овечьи жались к стене хоть с одного боку заслониться от чужаков. Головка этой полуверстовой глисты одного за другим извергала удачников, ронявших тугие прыгучие рулончики туалетной бумаги. После грызни за то, чем набить рот, начинают грызться из-за, можно сказать, противоположного, хотя не то оскверняет, что исходит из задних уст, а то, что из передних, и газета для глаз бывает оскорбительнее, чем для задницы.
Но эта давка, эта злоба свидетельствует не о распаде, а о сплоченности: пока все единодушно считают делом чести повесить у себя в сортире бублик промокашки - еще не все потеряно. Вот когда каждый возлюбит что-то свое, не интересуясь вкусом соседа...
Сегодня можно было не опасаться ни павианов, ни бабуинов (Сабуров унижения боялся больше, чем красивой смерти).
- А ты держи в кармане опаску, - посоветовал Шурка. - Он от тебя не ждет, а ты как писанешь его по роже!
Вырастил сыночка...
Но вчера после некоего телефонного звонка Шурка воспрял:
- Суржика посадили! - завопил он, и Аркаша, сбросив десяток годков, пустился в пляс - неумело, будто на раскаленной сковороде.
- Статья двести двадцать четвертая - хранение, изготовление и сбыт наркотиков, - захлебывался Шурка, - двести двадцать шестая - предоставление жилья в качестве притона и до кучи сто сорок шестая - разбойное нападение: дал кому-то по репе и часы снял. Я давно заметил, у него дома часы везде валяются! Всех заложил - свидетелей было как в Палермо!
- А тебя? - у Сабурова екнуло сердце.
- Он бы еще одну статью схлопотал за вовлечение малолеток.
И Сабуров впервые за много лет с теплым чувством подумал о государстве и его тюремно-милицейских службах.
- Все так друг друга закладывают!.. Я думал, у наркоманов братские отношения: сначала все тебе откраивают, зато когда подсядешь - еще и за старое бабки начнут требовать. Такое крысятничество! Все кидают друг друга: деньги возьмут, а не принесут, пообещают - не сделают... Никто даже не обижается, все такие!
Такая говорливость - видно, что-то страшное миновало.
- Приходишь в аптеку с поддельным рецептом, а она спрашивает: это кто выписал, Петренко? А вот мы сейчас позвоним ему и спросим. Или безо всяких: Танечка, позвони, пожалуйста, в милицию. И ты - бу-бу-бух! - с грохотом несешься!
Сабуров вновь почувствовал раздражение против Натальи, избавленной от этих откровений. Притащится с сумой на плечах, включит радио, обольется слезами над какой-нибудь идиотской песней - и давай наполнять кухню чадом, бульканьем, скворчаньем и урывками охать над газетой. А потом отправится пудрить воспалившуюся от сладкого горя и жары экзему. А потом закинется и... Чего ей!..
- Там вообще жизнь - как на фронте! - восторженно ужасался Шурка. Все время кто-нибудь кидается. Или передозняк, или сварят неправильно... На новой марганцовке сколько народу кинулось! Выпустили новую марганцовку и хоть бы предупредили...
- Надо было написать: Минздрав предупреждает?..
- Но джеферисты все равно долго не живут, - с горьким самодовольством провозгласил Шурка. - У Кристмаса весь организм разрушен, - с уважением припомнил он. - Он весь прыщами покрылся, как звездная туманность. На три ступеньки поднимется - и уже надо отдыхать. Он бы теперь все равно не смог мясником работать.
- Его выгнали уже?
- Ну. Обэхээсники потребовали вырезку, а он сказал: идите станьте в очередь. Они говорят: ладно. Директор по-хорошему сказал: лучше увольняйся, в любом случае тебе придется вешать до грамма, а какой тогда смысл? Кристмас знаешь какой хороший - всегда откроит. А когда вмажется - сразу хватает ручку и начинает стихи писать. Когда в Армении было землетрясение, он сразу сто рублей отправил. Он сейчас пошел сдаваться в психушку, но там еще хуже, чем на воле: и двигаются, и торгуют - через медсестер, через передачи... Бесполезняк.
- Больница... - с ненавистью фыркнул Аркаша. - Наркоманам желания надо лечить... - Усвоил.
- Джеф именно желания уничтожает. Я когда начал джеферить - такой подъем духа испытал, сразу брался читать, мечтать про что-то... Думал, захочу - брошу. А через две недели уже не могу захотеть. Уже и подъема никакого нет - просто становишься такой, как всегда - но и бросать не для чего.
- Захотеть вообще не в нашей власти, - пожал плечиками Аркаша. - Это другие нас заводят, как будильник. - И закончил, будто себе на ухо: - У меня очень короткий завод. Я не могу стараться, когда это никому не нужно...
- А я за это время так к химии прикололся, - вдруг застенчиво признался Шурка. - То был солутан - а то стал джеф. Самые видные нобелевские лауреаты последнего времени - химики и биологи. Я решил - только наука! И спорт. А то начнешь искусство всерьез воспринимать... Вон Аркашка одни депрессняки.
- Искусство помогает любить то, что никому не нужно.
- Ученые, я проверял, дольше всех живут.
- Сейчас и в политике стало меньше лжи, - с сомнением произнес Сабуров. - Вот твой Бобовский...
- Сейчас стало в десять раз больше лжи, - торопливо перебил Аркаша и побледнел - только прыщи засветились. - Вернее, раньше, если угодно, ничего, кроме лжи, и не было, но мне и в голову не приходило воспринимать ее всерьез. А сейчас начинаешь уже прислушиваться - и тут тебе ляп! "Не нужно все очернять", "нужно мыслить на пользу социализму..." Истина настолько никого не интересует - из-за копейки готовы врать! Перестройка эта нам еще отрыгнется: стереотип по всем швам ползет, а никакой совести взамен не видать. Я слово "национальное" уже слышать не могу - только этой приставки к социализму нам и не хватало.
- Оттепель, - уныло развел руками Сабуров. - Все помойки оттаивают... Плюрализм - это все запахи сразу: и роза, и...
- Значит, запах розы мы скоро вообще позабудем.
- Вот они, искусства, - Шурка указал на Аркашу жестом лектора в анатомическом театре и засел составлять список книг по химии - двести семьдесят три наименования на четырех языках.
У гостиницы "Советская" холеная девка в дубленке и пыжиковой шапке (униформа-то у них общая...) продавала с лотка польскую пудру, купленную, разумеется, в магазине и перепродаваемую с тройной наценкой. Если уж ему, которому на все это начхать, оскорбительно, что его держат за дурака... Впрочем, современный кодекс прогрессиста чувство справедливости и брезгливость непреклонно именует завистью.
Пляжные кабинки свободы, в которых всю зиму гадят...
Ультрасовременное здание гостиницы, нагло улегшееся рядом с прелестной - индивидуальной - узорчатой кадушкой, своей типичностью неопровержимо свидетельствовало, что он проживает все-таки в дыре. Зато на роскошной помойке кипела жизнь: мальчишки карабкались на могучие мусорные цистерны, складывали баррикады из пустых ящиков, по очереди прыгали на мокром пружинном матраце...
- Папа, чего он меня трогает! - притворно-жалобно крикнул Сабурову пацан, которого за ногу тащили с цистерны.
- Это не твой папа, - полувопросительно возразил тащивший, однако ногу выпустил.
- Мой, - ну и хитрющие, смеющиеся глаза.
Нет ничего радостней любви к людям... Если бы не проклятый талант... Мальчишки обжили, очеловечили помойку и счастливы на ней не хуже, чем на каком-нибудь Лазурном берегу, потому что именно люди - главная наша окружающая среда, а не так называемая природа. Но он не настолько безумен, чтобы проповедовать это вслух.
Оттепель достигла несусветных размеров: пруд в парке был покрыт льдинами, истончившимися до прозрачности растекающегося по воде плевка. Лишь несколько угрюмых реликтов сибирского мороза, угрюмо сбившихся в углу, были спасены от солнца наросшими на них стихийными помойными кучами, на которых восседали вороны. А среди тающих льдинок плавала трогательная уточка.
Мороженые нечистоты - лучшая защита от апрельских веяний.
Микрофон в ротонде теперь торчал на никелированной журавлиной ноге, и динамики уже не превращали ораторов в сифилитиков. Руководил дискуссией стройный молодой человек, девически миловидный, как Ален Делон, но главной компонентой его обаяния была очевидная расположенность к публике. Дискуссия была все та же: из чего растут добродетель и справедливость из богатства или из бедности, из казенного порядка или из рыночной свободы, - неуловимую Психею по-прежнему пытались взнуздать какими-то механизмами, лежащими вне человеческой души.
Здесь было много болельщиков, готовых аплодировать каждому, кто ловчей подденет противника. Были энтузиасты, упоение своим энтузиазмом принимавшие за упоение делом. Люди спорили, чтобы чего-нибудь не узнать, перебивали, чтобы даже не услышать, - кто-нибудь стал бы перебивать врача, ожидая услышать свой приговор? Но сюда приходили не узнавать, а объединяться вокруг чего-то бесспорного - бесспорными же бывают только эмблемы: Рынок, Россия, Социализм, Права Человека, Демократия, Приватизация...
Недалеко от Сабурова несколько энтузиастов горячились, чтобы случайно не услышать возражений. Интерес к Истине непрестанно рождает новые вопросы, а лидер должен нести в массы несомненность. Ученый - сомнения, а лидер - уверенность.
