Виктор Лихачев - Кто услышит коноплянку
- Вы даже имя мое знаете?
- Это не важно... это потом. Вас убьют.
- Милочка, - вступил в разговор хирург, - вы еще успеете наговориться, а пока поберегите силы.
- Вы же сказали, что я счастливая... Мне хорошо. А вот Михаила Прокофьевича... убить могут. Хирург посмотрел на Киреева.
- Так вы знакомы?
- Нет, уважаемый Вадим Алексеевич. Как оказывается, есть общие знакомые. И, наверное, общие интересы.
Михаил взял стул и поднес его к кровати Юли.
- Вообще-то, ей отдыхать надо. - Было видно, что хирург колеблется. - Ну, хорошо. Сегодня даю вам пятнадцать... нет, десять минут. И ни минуты больше. Если я буду нужен, Михаил Прокофьевич, спросите меня в ординаторской.
- Спасибо, - ответил Киреев. - За все спасибо.
- На здоровье. Кстати, я так и не спросил: вы где остановились? В гостинице?
- Сначала в гостинице. Даже одну ночь в ней переночевал. А потом меня оттуда забрал Федор Новиков, тот шофер... Славный человек.
- Понятно. Сегодня я ночью дежурю, а завтра вечером - милости прошу ко мне в гости.
- Вообще-то, я завтра уходить из Задонска собирался.
- Уйдете послезавтра. У меня есть альбом старых фотографий о Воронеже - пальчики оближете. Я же оттуда родом. А заодно и про Вейнингера договорим. У меня из его работ только "Пол и характер имеется". Вчера перечитал, но той мысли не нашел.
- Какой мысли, Вадим Алексеевич? - не понял Киреев.
- Да вы сами цитировали: никогда человек не бывает в такой степени самим собой, как тогда, когда он любит. Прекрасно сказано, но я - товарищ дотошный, все проверять люблю, а этой мысли, повторяю, не нашел...
- А, вот в чем дело, - догадался Михаил. - Это цитата из его работы "Пер Гюнт" и Ибсен".
- Вот оно что. Не читал.
- А у вас хорошая память, Вадим Алексеевич.
- Не жалуюсь. Ну, ладно. Значит, договорились?
- Спасибо, я с удовольствием к вам зайду.
- Я говорю сейчас о десяти минутах, уважаемый Михаил Прокофьевич. Ровно через десять минут сюда придет Маргарита Петровна, наша старшая медсестра, - и я не завидую вам, если вы вовремя отсюда не ретируетесь.
- Понял. Юля с трудом дождалась, когда словоохотливый хирург уйдет. Ей было не понятно, почему Киреев так спокойно реагирует на ее предупреждения.
- Он страшный человек... берегитесь.
- Кто?
- Гнилой.
- Гнилой Шурик?
- Просто Гнилой. Шурик - это другой. А еще Бугай... Они убьют вас.
- Это ваши друзья? - спросил Селиванову Киреев, глядя ей прямо в глаза. - Вы хотели... забрать у меня икону?
- Раньше хотела. - Юля не отвела взгляда. - Теперь - нет... И разве друзья могут так... поступить, как они со мной?
- Не могут.
- Они не люди. Особенно Гнилой. Я... я покалечила его.
- Покалечили? - удивился Киреев.
- Это... не важно. Вы самое главное услышать не хотите. Они убьют вас, а икону заберут. А что я покалечила его, так он от этого еще злей станет. Киреев взял ее руку в свою.
- Зовут вас как? Впрочем, давай лучше на ты. Похоже, икона слишком сильно нас связала.
- Юля. Селиванова Юля. Но я не могу вам на "ты".
- Как знаешь, а мне так легче. Опростился я в дороге - всем подряд "тыкаю". - А потом добавил:
- Ничего, Юленька, прорвемся. Все будет хорошо. Вот и Вадим Алексеевич, кстати, классный мужик, это он тебя оперировал, говорит, что ты счастливая.
- Как кобыла сивая.
- Ну, если юмор вернулся, значит, точно скоро выздоровеешь. Июль - твой месяц.
- Почему?
- Так он в честь тебя назван. Кстати, надо будет спросить, какое сегодня число... Так вот, Юля, продолжал Киреев, - никого Гнилой больше не убьет. Ни он, ни дружки его. - И замолчал. Глаза, ставшие вдруг незрячими, уставились куда-то поверх Юли. Потом Михаил словно очнулся: - Иван с Андреем последними их жертвами стали... Ты, слава Богу, выжила.
- Это те... из Галичьей Горы?
Киреев едва заметно кивнул.
- Я... не могла их остановить. Хотела, но не могла. Поверьте, Михаил Прокофьевич.
- Давай лучше по имени? А то пока мое отчество произнесешь - последние силы потеряешь. Да и время уходит, нам с тобой отведенное.
- Вы сказали, что Гнилой никого не убьет. Почему? Их задержали?
- Его уже нет. А ты и правда ничего не помнишь? Юля удивленно посмотрела на Киреева.
- Когда мы на грузовике тебя везли, смотрим, машина кверху колесами лежит. И пылает.
- Белый "Сааб"? - Юля боялась поверить своим ушам.
- Ты знаешь, я даже "Москвича" от "Жигулей" не отличаю. Но точно - иномарка. И когда-то была белой.
- А они?
- Сгорели. Жуткая смерть. Федор считает, что, когда машина перевернулась, они еще живы были.
- Есть Бог! Есть! - неожиданно воскликнула Юля. - Спасибо тебе, Господи!
- Юля, они, конечно, подонками были, но нельзя радоваться смерти...
- Подонки? Нет, это мягко сказано, - перебила Киреева Юля. - Считайте меня тоже кем угодно, но сегодня - лучший день в моей жизни. Сгорел! Сгорел! Киреев не стал с ней спорить. В конце концов, он не знает, что довелось пережить этой девушке. Мысль о том, что именно Юля навела бандитов на икону, а значит, и на него, особых эмоций у Михаила не вызывала. А вот себя он не переставал винить за гибель Ивана и Андрея.
- Знаешь, Юленька, наше время, похоже, истекло. Завтра, я надеюсь, мы поговорим побольше и обо всем договоримся.
- Обо всем?
- Да. Тут по твою душу местная милиция прийти желает. С таким покровителем, как Вадим Алексеевич, нам пока бояться нечего. Так что отдыхай, а я кое-какие вопросы постараюсь решить. Не скучай.
- Вы правда придете? Не бросайте меня, пожалуйста.
- Самое плохое осталось позади, девочка. Все будет хорошо, вот увидишь.
- Михаил, постойте.
Уже в дверях Киреев остановился.
- Да?
- Вы сможете... меня простить? Когда-нибудь?
- Как сказал тогда Федор Новиков: женщины - странный народ. Вас, как Россию, умом не понять. * * *
У дверей вороновской квартиры Наталья столкнулась с домработницей Софьи. Спросила:
- Хозяйка дома?
- Софья Николаевна? Вторую неделю сиднем сидит. Проходите, она вам рада будет. А я пойду на рынок сбегаю.
Наталья тихо вошла в прихожую, затем заглянула в комнату. Босая, одетая только в длинную клетчатую рубаху, Софья сидела на полу. Играла тихая музыка, голова девушки была запрокинута назад и лежала на диване, глаза закрыты. Воронова что-то говорила, но, как успела заметить Котеночкина, больше никого в комнате не было. Наталья прислушалась - Софья читала стихи: Ответа нет... Живые
Не так приходят к нам. Их поступь тяжелее,
И руки у живых Грубее и теплее
Незримых рук твоих.
- Где ты была? - Ответа
Не слышу на вопрос. Быть может, сон мой - это.
Невнятный стук колес Там, на мосту, за речкой,
Где светится звезда. И кануло колечко
В криницу навсегда.
- Ты думаешь, его уже нет в живых?
Софья вздрогнула.
- Наташа? Молодец, что зашла. Ты давно здесь стоишь?
- Душевно ты стихи читаешь... - Увидев, что смутила Софью, Наталья решила пошутить: - Только не подумай, отмычками не пользуюсь. Даша впустила.
- Проходи, - тихо сказала Софья.
"Какая она нежная стала, - невольно любуясь Софьей, подумала Наташа. - Неужто и вправду влюбилась?"
- Спасибо. Кстати, а можно я тоже на пол сяду?
- Ради Бога. Пить что-нибудь будешь?
- Мне еще к моим бабушкам ехать. Так что - увы. Но ты на мой вопрос так и не ответила. Софья пристально посмотрела на Котеночкину, потом улыбнулась:
- Знаешь, чем вы с Киреевым схожи?
- Чем же?
- О чем думаете, о том и говорите.
- Разве это плохо?
- Не знаю, - ответила Софья и почти без паузы продолжила: - Если б от моих думок что зависело... Надеюсь, жив он.
- Знаешь, я тоже, только... Не знаю, как сказать. - Было видно, что Наталья смущена. Софья обняла подругу:
- Я тебя поняла, Котик. Ты у нас сердцевед.
- Я права? Ты его любишь?
- Я когда-то читала, что в середине века рыцари и благородные дамы влюблялись друг в друга заочно, по портретам. Забавно, правда?
- Забавно.
- У меня получилось еще смешнее. Когда я увидела Киреева в первый раз, он мне показался ужасно нелепым. Затем этот человек стал меня все время удивлять. А когда он ушел в свое странствие... Софья умолкла, подбирая слова. - Не знаю, любовь ли это, но мне не хватает его голоса, глаз, улыбки. И еще я очень волнуюсь за него. Если что-то с ним случится - я себе никогда этого не прощу.
- Почему? - удивилась Наташа. - Ведь это был его выбор - идти пешком по России.
- Ты не знаешь всего, Котик. И я не уверена, должна ли...
- Разве мы не подруги? Разве мне Михаил не друг?
- Вот поэтому я ничего тебе и не рассказывала. Расскажу, а ты после этого меня не захочешь больше видеть.
- Обещаю: такому никогда не бывать, - торжественно произнесла Наталья.
- Ой, не зарекайся. Хорошо, слушай мою печальную повесть. И Софья рассказала Наташе о своем покойном дяде, о Юлии Селивановой, о том, как икона оказалась у Киреева. Закончив рассказывать, Соня замолчала. Они будто поменялись местами. Теперь Котеночкина обняла подругу:
