Сулейман Рагимов - Орлица Кавказа (Книга 2)
И за все это от тебя требуется такая малость - укажи, где Гачаг Наби! Тогда - прочь оковы, прощай тюрьма, ты свободна, как божья птаха!"
Но - могло ли подобное предложение соблазнить вольную и чистую душу Ханали-кызы? Да пусть не только его превосходительство губернатор, пусть сам царь явится, сияя своей короной червонного золота! И ему гордая Хаджар плюнет в лицо!
"Нет, нет и нет! Я не предам своего мужа, что бы вы мне ни сулили! Даже если верность ему означает неминуемую смерть!"
Пока Хаджар-ханум так готовилась к беседе с генерал-губернатором, которая должна была неминуемо состояться, спина ее распрямилась, плечи подались назад, орлиные очи засверкали.
Вот бы увидал сейчас ее Гачаг Наби! Посмотрел бы, как хороша его львица, даже опутанная цепями, даже под мрачными сводами тюрьмы!
Ни слезинки в ее глазах - только отвращение к коварному врагу и ненависть. Не перепуганную перепелочку увидели бы его глаза, а рассерженную пантеру.
Ах, конечно, доведись Ало-оглы увидать эту картину, он улыбнулся бы с гордостью за свою подругу, похвалил бы ее за бесстрашие и смелость. Он и сказал бы лишь несколько слов:
- Я вижу тебя, Хаджар! Я вижу тебя, сердце мое! Вижу, жизнь моя!
А, может, все же лучше, чтобы Гачаг Наби так и не повидал Хаджар, пока она в тюрьме? Как-никак, она здесь похудела, осунулась, почернела... Хотя нет, пусть все же увидит. Вся жизнь Хаджар прошла на его глазах, пусть же и сейчас он смотрит на любимую. Может, та Хаджар, которая предстанет его взору в этот суровый час, покажется ему прекрасней, чем в день, когда она пела и танцевала у родного очага, когда руки ее обвивали не наручники, а золотые браслеты...
Пока так размышляла Хаджар, ее любимый все ближе и ближе подходил к дверям каземата, замешанный в толпу чиновного и служилого люда, сопровождавшего торжественный губернаторский выезд.
Встреча двух героев была уже не за горами.
Глава семьдесят четвертая
Как это ни странно, но еще один человек не мог сдержать взволнованного биения сердца. Трудно в это поверить, но так волновался человек, которому это менее всего пристало - новый начальник тюрьмы Татарыбек.
Его отбирали среди сотен ему подобных и выбрали именно потому, что он славился хладнокровной жестокостью. Это был безжалостный зверь, и все злодеяния давались ему легко; во всех его темных делах ему неизменно сопутствовала удача.
А тут происходило нечто необъяснимое - внезапно палач почувствовал, что волны разыгравшегося шторма захлестывают его с головой, он потерял узду и уже не управляет событиями; скорее наоборот, он думает теперь прежде всего о том, как бы выплыть и уцелеть во что бы то ни стало.
Кроме того, пугало неожиданное обстоятельство - сидевшие в гёрусском каземате разбойники, обычно очень храбрые лишь темной ночью на дальних тропах и терявшие весь боевой задор в стенах тюрьмы - здесь никак не хотели забыть свои привычки, и их боевой дух был поразительно высок. Если кто-либо вдруг пасовал и начинал лебезить перед Татарыбеком - пристальные взгляды остальных как бы холодной водой отрезвляли слабодушного и тот брал себя в руки.
Каждый в одиночку и все же все вместе сражались узники за свое человеческое достоинство. И побеждали!
Тон всему, конечно, задавала "кавказская орлица" - Гачаг Хаджар. О ее мужественном поведении среди заключенных ходили легенды. Каждая ее успешная стычка с надзирателями в мгновение ока становилась известной всем, словно не толстые каменные стены разделяли здесь людей; а легкие перегородки из тонкой кошмы, за которыми немудрено услышать каждое слово, даже произнесенное шепотом.
Когда Татарыбека призвали к высокому начальству и объявили о возлагающемся на него поручении - навести порядок в гёрусском каземате, он рассыпался в заверениях, что выполнить это
- для него раз плюнуть. Но дни шли, а изменить хоть что-либо жестокий Татарыбек был совершенно не в состоянии. Он стал плохо спать по ночам, его мучали кошмары, и дошло дело до того, что пришлось обратиться за помощью к извечному соучастнику
- фельдшеру.
- Дай-ка мне, братец, какого-нибудь зелья, чтобы спать ночью, не просыпаясь...
Фельдшер развел руками:
- Мне тоже давно уж сон нейдет.
- Да что так?
- Одно и то же нас гложет, господин начальник.
- Что же нам спать не дает, по-твоему?
- Огонь разгорается все ярче, господин мой...
- Ты говоришь о тех огнях, которые вспыхивают поздно ночью у троп, ведущих через перевалы? О таинственных кострах хорошо видных отсюда, из Гёруса?
- Можно и так сказать, господин начальник тюрьмы.
- А если ты зря паникуешь? Если это мирные костры пастухов?
- Нет, господин мой, не обманывайте себя! Это страшные костры, и их с каждой ночью становится все больше.
- О чем же они говорят, по-твоему?
- О том, что большая сила собирается на выручку "кавказской орлицы"! А она не где-нибудь, здесь, за стенами, которые мы обязались защищать.
- Ну, и пусть так! Пусть собираются в горах шайки разбойников! Что ж, генерал-губернатор на них не найдет управу?
- Да вы и сами знаете, 'господин мой, что генерал-губернатор совершенно бессилен.
- Тогда нам нужно самим действовать, пока не поздно. Подсыпь этой орлице, как я тебе уже говорил, такое зернышко, которое она склюнет - и отдаст богу душу...
- Не получается, господин мой.
- Почему?
- Надо полагать, что не клюнет она отравленного снадобья.
- Так надо заставить!
- Сделаем...
- Когда же?
- Да вот побывает у нас генерал-губернатор, потом, потом...
- А если генерал заставит нас усадить Хаджар в фургон для перевозки арестантов и отправить ее в другую тюрьму? И нам повелит сопровождать ее в качестве конвоя?
- Вряд ли он это сделает. Он и сам не слепой, он тоже видит костры, горящие вдоль всех дорог от Гёруса до Шуши.
- Чего ж ему опасаться?
- Того, что мы упустим Хаджар, и император велит снять с генерала шкуру, набить ее сеном и сделать из нее чучело, на которое, кстати, наш генерал-губернатор уже очень похож.
Услышав это, Татарыбек нервозно потянулся и заметил:
- Сколько лет служу в тюрьмах, ничего подобного никогда не видывал. Но делать нечего. Тут уже наши головы ставкой в игре.
- Вполне согласен с вами, господин начальник.
- Но до появления здесь у нас губернатора, которое может последовать в любой день, нам ничего предпринимать рискованного не стоит.
- Генерал-губернатор так долго собирается...
- Видно, страх его обуял!
- И потом он понимает, надо полагать, что его приезд в тюрьму - признание важности той, которую он собрался здесь навестить, признание ее значимости...
- А может, он понимает все не хуже нас, и от этого ему еще горше приходится, чем нам, его маленьким слугам.
- Вы правы, господин начальник. После его посещения слава "кавказской орлицы" приобретет новые крылья и тогда...
- Что?
- А то, что попробуйте тогда уморить ее! Подымется такой шум, что небу тошно станет!
- Тогда нужно действовать немедля! Фельдшер опустил глаза.
- Что ж ты молчишь, плут?
- Если правду сказать, боюсь я, господин начальник. Никогда не боялся, а тут боюсь.
И тут прибежал вдруг стражник с неожиданным известием:
- Едут! Его превосходительство генерал-губернатор едут сюда!
Пока строилась стража у ворот тюрьмы, чтобы принять с почетом важного гостя, Татарыбек и фельдшер все поглядывали друг на друга и думали одно и то же:
- Опоздали! Ах, опоздали! Не нашли в себе должной решимости исполнить сразу поручение, данное свыше, дабы вернуться потом в Петербург за наградами, почестями и новым, почетным назначением. Теперь все станет намного сложнее...
Конечно! Решись они на преступление еще вчера - и, смотришь, сегодня у бездыханного трупа орлицы сошлись бы два стервятника, довольные исходом, и Татарыбек положил бы на шею подручного свою красную руку с толстыми пальцами, похлопал бы вечно пьяного подручного - ай да молодцы мы! Хорошо провернули дело! А теперь...
Служители тюрьмы замерли в неровном строе у дверей каземата, пожирая глазами приближающееся начальство. Аллах его знает, выглядывал ли заранее генерал-губернатор из своей коляски, чтобы оценить их выправку и прилежание видит начальство или не видит, подчиненному все равно надобно стоять на фрунт и тянуть руки по швам. Пройдет генерал мимо, не взглянув - проводи его верноподданническим взглядом, не дыша от восторга; взглянет на тебя - замри и жди, не угодно ли будет его превосходительству к тебе обратиться с вопросом. Ежели выпадет тебе такая честь - отвечай кратко и по существу, не выпадет - не вздумай сам- подать голос!
Все эти истины уже давно въелись в кровь и плоть людям, много лет тянувшим лямку царской службы, но Гачагу Наби, затесавшемуся в их ряды, было явно не по себе. Ему странно было представить себе, что может человек всю жизнь находиться в столь униженном состоянии и даже не понимать всю глубину своего падения.
