Валентин Иванов - Златая цепь времен
Так вот уверяю Вас, что в книге меня всегда интересовала только книга, а не написавший ее. Писатель замечается читателем — я разумею «простого» читателя, то есть того, для которого только и пишутся книги, — лишь тогда, когда он, писатель, начинает врать, то есть заставляет читателя отрываться от книги либо психологическими несообразностями, либо болтовней о том, чего он, писатель, не знает, ну, и еще многими грехами…
О себе, как о читателе, скажу, что как только я начинаю ощущать «композицию», «лепку характеров», я начинаю критиканствовать.
Но ведь Вы, человек ученый, дипломированный, преподающий другим, чего доброго обвините меня в проповеди анархизма. А право же, я не проповедник. Я просто в силу своего возраста, как многие мои сверстники, проломился через штампы.
Вот Вы пишете — «неприязнь к критике» «объясняется ее невниманием». Вы судите меня по штампу, врешь, мол, ты лично обижен. Ну, а если я из тех голодных, которые не крадут? Или — вообще не голоден? Со стороны, да еще постороннему, в строю все солдаты одинаковы. Но для старшины, для взводного, для ротного они куда как разные: за полкилометра в спину узнают.
Вы, говоря о том, что сейчас у всех нет интереса к минувшему, создали себе личный штамп. Вы говорите: «Все интересуются лишь собственными страстями, своим «я». Эти «все» чрезмерно обобщены. Читатель многослоен. Книготорг дает заказы на исторические романы в количествах, во много раз превышающих посильные для издательства 65 — 75 тысяч экземпляров всего тиража. В магазинах исторический роман продается в два-три дня, в библиотеках не только читается, но и зачитывается, то есть иной читатель, ссылаясь на утрату, возмещает цену, чтоб осадить книгу на свою полку: все это известно мне не от одних библиотек, но и по читательским письмам. Не берусь определить численность тех, кто интересуется историческими вещами, но их довольно много. В библиотеках популярность создается не статьями, но читателями: достаточно двух слов, чтоб взяли книгу.
Вот так-то. Повторяю мой совет не писать о моих романах. Даю его искренне, от чистого сердца.
У меня есть правило считать каждого встречного добрым человеком, пока он сам не докажет обратного. Рекомендую и Вам это правило, с ним проще жить. Это не значит, конечно, что следует пускать в дом первого встречного, но не обязательно же считать прямую речь шифром.
Все мы, по человеческой слабости, детерминисты, хоть и знаем, как трудно, в общем-то, устанавливать казуальные связи. Европейская криминалистика установила для второй половины XIX века, что половина преступлений против собственности совершалась людьми с пустым желудком. Казуальность была очевидна, выводы просты. XX век показывает иное.
Критика, точнее, распространенное у нас литературоведение хочет изучать искусство научными методами; хотя искусство не наука, парадоксальность положения не замечается, как, впрочем, было всегда. Потому что всегда находились усидчивые, способные люди, которые писали по правилам.
Но пора кончать, так как я съезжаю в скучную, всем известную область.
7.I.1969
*
Дорогой Валериан Николаевич, очень благодарю Вас за внимание, горячо желаю Вам в наступившем году благополучия и здоровья.
Виноват перед Вами, не ответил вовремя и не поблагодарил за большое Ваше письмо, за Дельбрюка: увлекся и тем, и другим и в текучке как-то не заметил, что не откликнулся вовремя.
Удивительно, вернее, вовсе не удивительно совпадение наших мыслей с мыслями других людей о нашем прошлом, в данном случае, об особенностях «собирательства» земли, как дела собственно общенародного. Мне уже давно кажется, что происшедшее после конца гражданской войны «срастание» страны почти точно в староимперских границах свидетельствовало о большом центростремительном потенциале, созданном исторически, а не административно. Англичане, называвшие нас в XIX веке «гениальными колонизаторами», неверно употребили второе слово — не «колонизаторы», а присоединители.
Очень интересен Дельбрюк, типичный деятель того самого германского Генштаба, который должен был быть разрушен. Его анализы и критика историков-«филологов» весьма сильны, хотя, конечно, и сам Дельбрюк не защищен от критики. Кстати сказать, судя по фамилии, он, очевидно, потомок одного из дворян-гугенотов, нашедших убежище в Пруссии после отмены Нантского эдикта. Потомки этих французов традиционно служили в армии, у них был свой клуб-землячество до самого 1914 года, кажется, в Констанце, члены которого отличались непримиримым франкофобством. Такова-то жизнь…
Мне было очень дорого узнать о популярности «Руси» в Саранске. Спасибо Вам. А то, что в так называемой провинции часто думают и чувствуют напряженнее, чем в столицах, я знаю.
7.I.1969
*
Дорогой Дмитрий Иванович, большое спасибо за письмо, мне очень дорого было узнать, что «Русь Великая» пришлась по душе Вам и Вашим друзьям.
Вот Вы пишете о себе, что Вы «простой» рабочий. А чем определяется эта «простота»? Допустим, что я, литератор, не «простой» человек, а какой-то такой особенный. Но почему же тогда книга, в которой я весь, попросту сказать, выкладываюсь, Вам понятна и доступна? Больше того, Вам книга нравится, то есть мои мысли, мои убеждения также и Ваши. Значит, общего между нами очень много. Ведь в основе своей человек состоит из своих убеждений, чувств, привязанностей. И это главное.
А то, что у меня есть способность излагать на бумаге свои убеждения и чувства, которые, как мы с Вами убедились, есть также и Ваши чувства и убеждения, — то эта способность нечто второстепенное. Ибо, если бы мы с Вами различались в главном, Вы не стали бы читать мои книги, так же как никакая бригада не станет держать рабочего, которого нужно обрабатывать.
Вообще же эта наша русская простота есть вещь совсем не простая. Мне доводилось близко общаться с людьми, которые едва могли расписаться. И не был одинок, ибо меня понимали и я понимал — требуется одно: говорить по-русски.
Наш язык создали не ученые, не университеты, а наши с Вами неученые деды. И где слово — там мысль, где язык — там мудрость.
Я перед образованием преклоняюсь, однако ума ни в каком вузе не добудешь. Помните поговорку: дураку и грамота вредна.
Большое спасибо за Ваше письмо.
25.IV.1969
*
Уважаемый товарищ Абросимов, отвечаю на Ваше письмо, пересланное мне «Литературной газетой».
Разница во мнениях естественна, и это, конечно, хорошо в том смысле, что из споров рождается истина — простите тривиальность. Известно также, что можно, опираясь на одни и те же источники, делать разные выводы. Так и сейчас: Вы упоминаете работы академика Рыбакова и считаете славян VI века дикарями, я опирался также и на эти работы и не считаю, как и их автор, славян дикарями.
Мне по источникам жизнь Византии VI века представилась крайне тяжелой, если не сказать больше. Вы видите ее светлой. Но коль сам роман Вам ничего не дал, чего же ждать от письма его автора.
Мнения естественно различны. Естественно и мне стоять на своем.
Возражу лишь в одном: Вы неосновательно аргументируете цитатой с последней страницы романа. Вырвав ее из контекста, Вы придаете ей конечное значение. Но ведь следующий абзац, объясняя сказанное, говорит обратное Вашему толкованию.
Кто-то сказал: «Так же, как по двум и даже по двадцати волосам, вырванным из головы критика, нельзя судить о его шевелюре, так же по двум и даже двадцати цитатам нельзя судить о книге». Все это очень остроумно, но цитаты выхватывали и всегда будут выхватывать.
26.III.1971
*
Уважаемый Иван Васильевич[64]!
…Историки давно условились считать годом основания любого поселения первое о нем упоминание. Условность остается условностью. Археологические поиски в городах трудны, находки случайны и поэтому не всегда обобщаются. Да и само обобщение в сущности никого не интересует. Однако же даже для наибольших формалистов очевидно, что любой, впервые упомянутый в летописи город уже существовал до упоминания. Тем более что дошедший до нас путем многократных копирований документ не только редактировался, дополнялся, перерабатывался. Он, данный документ, с самого начала мог быть неполон, а какой-либо другой документ до нас совсем не дошел.
Подавляющее большинство наших древних городов было посажено с отличнейше полным пониманием значения места, что и обеспечивало им долгую жизнь. Успешно, на нужное место, сел и Мценск, существовавший полнокровно до проведения железной дороги. Реки же тогда, да и до недавнего, в сущности, времени, были куда полноводней. Маршрут первого «пути» Владимира Мономаха проходил этими местами. Еще в начале нашего века на водоразделе, за верховьями Орлицы, существовало урочище Девяти дубов, где Илья Муромец побил Соловья Разбойника: предание еще держалось! И до самой революции крестьяне, по древней традиции, спали на дубах в полатях, специально для этого устроенных, коль работа или случай задерживали их на ночь. (Древние византийские писатели говорили об умении славян забираться на деревья с помощью ременных или веревочных лестниц.) Подобное и многое другое, накопленное мной за долгую жизнь, дало мне возможность реконструировать детали прошлого с уверенностью, что пишу правду. Романисту разрешено больше, чем профессиональному историку. Но и экспертиза историков, которую в наше время неизбежно проходит исторический роман, была благоприятной для меня. Как видите, к сожалению, я не могу сослаться на документ. Но что Мценск и все мною о нем написанное — истина, на том я стою. И если когда-либо и кто-либо сумеет заняться настоящим археологическим исследованием в наших старых городах, то откроются даты и обстоятельства изумительные.
