Сергей Максимов - Денис Бушуев
Слушая музыку, он задумался. Вот уже минуло почти два месяца, как он покинул Отважное, и жизнь его, внешне ровная и спокойная, была все так же полна тревог и мучительных размышлений. И больше всего его мучил вопрос о том, хорошо ли он поступил, так грубо и неловко порвав свою любовь? Стараясь отвлечься, он с головой ушел в творческую работу, и творчество стало его единственным утешением. За два месяца он написал много мелких стихотворений и начал работу над большой исторической поэмой «Царь Грозный». В Саратове он купил несколько интересных книг и увлекся эпохой Иоанна IV. И странные и беспокойные сомнения стали одолевать его в его собственном мироощущении. Далекая и страшная эпоха бросала, словно от зеркала, какой-то отраженный свет на современность. Кровь, тюрьмы, казни, а в центре – большая идея, долженствовавшая облегчить судьбы народа и осчастливить Россию. «Неужто, – думал Денис, – неужто к своему счастью человечество должно идти непременно через казни и кровь?» И, размышляя дальше, он ставил под сомнение и саму идею о всеобщем счастье как идею мифическую, не реальную, но за которую человечество может поплатиться ценой своего существования…
Пианист встал, шумно захлопнул крышку рояля и вышел на палубу. Бушуев поднял голову и посмотрел на незнакомца за столом. Незнакомец выпил рюмку коньяку, крякнул и закусил розовым балыком.
– Не угодно ли за компанию? – предложил он громким и каким-то скрипучим голосом, подымая тяжелые красные веки. Он был, видимо, уже сильно пьян.
– Благодарю. Я не пью, – ответил Бушуев и хотел было встать и уйти, но что-то удержало его, какое-то странное желание узнать поближе этого человека.
– Музыку, видать, любите?
– Музыку?.. Люблю, – ответил Бушуев.
– Да-а… музыка вещь приятная… – согласился незнакомец, подпирая щеку рукой и прикрывая до половины глаза красными веками, словно знал, что взгляд его неприятен и что лучше притушить его. – Музыка не только наслаждение, но в некоторых случаях и целебное средство. Я вот недавно где-то читал, что в Америке сумасшедших лечат негритянским джазом…
– Как джазом? – удивился Бушуев.
– А вот так: какой-то известный профессор объезжает с джаз-оркестром дома́ для сумасшедших и дает там концерты. Если верить прессе – сумасшедшие в необыкновенном восторге, очень щедры на аплодисменты и довольно стройно подпевают во время исполнения той или иной пьесы.
– Да как же это так? – усумнился Бушуев, улыбнувшись. – Ежели в сумасшедший дом, да привезти еще джаз… так что же это будет?
– Однако факт остается фактом… – пожав плечами, серьезно сказал незнакомец. – Джаз играет, сумасшедшие ликуют, и, по словам профессора, мозг их светлеет. А я вот подумал: зря их лечат…
– Как это – зря? – удивился Бушуев.
– Зря… конечно, зря. И смирительные рубашки на них зря одевают, и на бритые головы жгучие мушки зря ставят, и джаз-концерты зря им устраивают. Ни к чему все это, – как бы с сожалением заключил он. – Я вам сейчас это объясню… Простите, а как вас звать, молодой человек?
– Бушуев.
– А меня Арсений Георгиевич Берг…
– Вы не русский? – спросил Бушуев.
– Нет, русский. И я русский, и прародители мои были русскими. А фамилия? шут ее знает, почему она такая… Так вот, почему не надо лечить сумасшедших? Вы посудите сами, товарищ Бушуев: что такое сумасшествие? Это заболевание какой-нибудь навязчивой идеей, сложное и возвышенное заболевание. А что такое идея? Идея – это смелое проявление сильного человеческого духа. Следовательно, сумасшедшие со своим возвышенным заболеванием олицетворяют собой мощь человеческого духа. Нет ничего приятнее в жизни, как ощущать присутствие идеи. Ах, как это приятно!.. Ну к чему, к чему лечить сумасшедших? Они очень и очень счастливы, по-своему, конечно. Так к чему же отнимать у них это своеобразное иллюзорное счастье?
Берг сокрушенно покачал головой и снова выпил коньяку. Теперь уже Бушуев совсем не хотел уходить. Он даже поближе подвинулся к Бергу. Услышав оживление на палубе, Бушуев взглянул в окно и увидел, что уже Куйбышев и что пароход подходит к пристани.
– Семенов! – крикнул он матросу, проходившему мимо открытого окна.
– Я! – быстро ответил матрос, останавливаясь.
– Сходи на почтамт и принеси почту. Возьми общую доверенность на всю команду у капитана.
– Есть! – ответил матрос.
Бушуев снова сел на диван. Его беспокоило отсутствие писем из дома. Ни в Горьком, ни в Астрахани для него писем не было. Оставалась еще надежда на Куйбышев.
– Вы что – помощник капитана? – спросил Берг, глядя на китель собеседника.
– Нет, лоцман… Так как же насчет сумасшедших-то… – напомнил Бушуев.
– А вам не скучно меня слушать? – спросил Берг, с усмешкой глядя на Дениса своим холодным и острым взглядом.
– Нет… отчего же? Я с удовольствием…
– Да вы выпейте! – опять предложил Берг, – а коли коньяку не хотите, так, может, чего другого спросить? Официант! – крикнул он заглянувшему в салон официанту. – Принесите жигулевского пива!.. Две… нет, три бутылки!.. Так, про что я там говорил? Ах да, про идею… Ведь эдакая радость ощущать ее, особенно для людей, ничем другим, кроме нее, не занятым и не имеющим ни способностей, ни дарований, и еще, я думаю, для слабых физически. Ведь эдакое грандиозное сознание: «Я, ничтожный, бездарный человек, которого можно пришибить соплей, иду наперекор всему… я буду кроить мир не так, как хотят сильные и талантливые, а так, как я, маленький и незаметный человечек, но сильный своей идеей». Да ведь за одну только эту радость идти наперекор всему на свете сто́ит сумасшедшему жить и срывать с себя все смирительные рубашки докторов… Как по-вашему, товарищ?
Бушуев ответил не сразу. Ему показалось, что этот их, на первый взгляд, отвлеченный разговор, принимает какую-то в высшей степени интересную внутреннюю окраску, и ответить на вопрос Берга надо было так, чтобы не рвать этой внутренней и трудно уловимой для него самого нити. В этот момент пароход пристал к дебаркадеру, и по палубе застучали каблуки пассажиров.
– Это что за город? – как бы приходя в себя, спросил Берг.
– Куйбышев. А вы далеко едете?
– В Астрахань… а может, в Сталинграде слезу, не знаю еще… Нет, вы мне ответьте, товарищ, сто́ит ради этого жить?
– Да ведь это в больном состоянии… радость-то эта… – негромко и нерешительно сказал Бушуев. – А ведь у сумасшедших-то бывает, я думаю, просветление в голове… Вот что они тогда чувствуют, когда просветление это находит на них?
– Ах-ха-ха… – раскатисто рассмеялся Берг, тряся толстыми, ожиревшими щеками и показывая рот, полный золотых зубов. – Ах-ха-ха… Просветление! – и вдруг, мгновенно оборвав смех, он с какой-то злобой тихо сказал: – Тогда они вешаются… или вот в Волгу бросаются.
Вошел официант и молча поставил на стол перед Бергом бутылки с пивом.
– Открыть? – осведомился он.
– Не надо… я сам, – мрачно ответил Берг.
Официант ушел. Берг налил в стакан пива и протянул Бушуеву. Пухлая, покрытая густыми черными волосами рука его чуть дрожала. Бушуев отпил глоток и поставил стакан. Долго, минут пять-шесть они молчали. Берг сидел насупившись, опустив красные веки.
– Где-то, когда-то, от кого-то я слышал рассказ об одном горбуне… – вдруг тихо сказал он, все еще не открывая глаз. – Этот горбун жил в маленьком русском провинциальном городке. Он остро и больно сознавал свое уродство, свое ничтожество. И как ни старался он щеголять новыми костюмами, как ни старался показать свою ученость, как ни прельщал девушек ловкой игрой на гитаре – все же он оставался горбуном, маленьким и ничтожным уродцем. И тогда в его голове родилась идея… Однажды вся Россия была потрясена страшной железнодорожной катастрофой. Экспресс, битком набитый пассажирами, скатился под откос с десятиметровой насыпи. К месту катастрофы стеклись со всех концов тысячи людей. Под стоны раненых и плач женщин люди вытаскивали окровавленные тела из разбитых в щепки вагонов. И вдруг… – Берг глубоко вздохнул и открыл глаза, – вдруг где-то наверху раздался протяжный визгливый голосок. Люди подняли головы. На откосе стоял горбун. «Это я отвинтил рельс!..» – крикнул он вниз, обводя толпу сверкающими от счастья глазами. Он упивался своим счастьем, счастьем от сознания того, что вот он, маленький и всеми презираемый горбун, теперь в центре внимания всей России. «Это я, слышите – я отвинтил рельс!..» И кто мог измерить его счастье!.. Кто из этих обывателей мог заглянуть в его окрыленную душу! Теперь они были ничтожества, а он – всесилен и могуч… Товарищ! – вдруг крикнул Берг, ударяя по столу кулаком. – Да ведь горбун-то был умнейший человек! Умнейший!..
– Он не только был физический урод, а и моральный, горбун-то ваш! – невольно вскрикнул Бушуев.
Берг секунду молчал и пристально смотрел на него и вдруг расхохотался.
– Ах-ха-ха… Моральный урод. А об обиде-то вы забываете!
