Александр Пушкин - Старые годы
— Марта! — сказал он жене. — Дай мне скорее рюмку водки.
Пока жена наливала водку, взор старого плотника упал на корзину со щепками.
— Ого! — сказал он, наклонившись, и взял одну щепку. — Сейчас видно, что топор, рубивший эти щепки, был в искусной, сильной руке. Где вы их набрали? — спросил он, обратившись к детям.
— Возле русского, папенька, — отвечал Фриц.
Гаарден насупил брови.
— Этот выскочка обидел меня, — сказал он, выпив рюмку водки, — несмотря на то, я первый готов отдать ему должную справедливость. Славный работник! Встает с рассветом, ложится спать последний, неутомим, понятлив, воздержан; словом, таких работников мало! Он нанял себе маленький домишко у мастера, сам готовит себе кушанье, сам убирает себе квартирку н не принимает никогда участия в пирушках наших гуляк. Да, часто, смотря на благородное, открытое лицо молодого человека, работающего так усердно, что с него градом льет пот, я вздыхаю и сожалею о том, что Бог не дал мне такого сына вместо моего негодяя Вильгельма!
— Напрасно ты бранишь бедного Вильгельма, любезный муж, — возразила жена. — Что делать, если…
— Молчи! — вскричал Гаарден. — Первый долг сына есть беспрекословное повиновение воле родителей.
— Но, друг мой, если он не чувствует ни малейшей охоты…
— Вздор! Я ему желаю добра; он еще слишком молод и не понимает своей пользы; что за жизнь ведет моряк? Ему беспрестанно угрожает опасность; море ненасытно и ежегодно поглощает тысячи людей.
— Любезный муж, — возразила жена, — на все воля Всевышнего, и коли кому суждено умереть, так смерть отыщет его, где бы он ни был, на корабле ли, на верфи или в мягкой постели. Притом же, если б не было моряков, так не нужно было б строить и корабли.
— Пустяки! Я своего слова не переменю. Вильгельм будет плотником, или я его знать не хочу! Впрочем, я заболтался; сегодня суббота, надобно идти получать недельное жалованье. До свидания, жена.
В дверях Гаарден встретился с Михайловым и невольно нахмурился.
— Товарищ! — сказал молодой человек. — Я сейчас получил жалованье и принес тебе обещанное.
— Какое обещанное?
— Ты забыл, что я обещал отдать тебе свое жалованье за целый месяц. Вот за первую неделю.
С этими словами Михайлов положил деньги на стол.
— Не нужно мне твоих денег, я их не заслужил, — угрюмо отвечал Гаарден.
— А я никогда не изменял и не изменю своему слову. Ты должен взять деньги!
— Не возьму, говорят тебе! — с упрямством возразил старик. — Что ты пристал ко мне!
Глаза Михайлова засверкали; краска выступила на щеках его.
— Я приказываю тебе взять эти деньги! — вскричал он громким гневным голосом так, что Гаарден с невольным изумлением вытаращил на него глаза.
— Ты мне приказываешь? — повторил он.
Но вспыльчивый молодой человек успел уже оправиться и прийти в себя.
— Гаарден, — сказал он более спокойным голосом, — не стыдно ли тебе? Ты вдвое старее меня, а между тем упрямишься, как школьник; у тебя жена и дети, а ты не хочешь принять денег, которые я предлагаю тебе с таким удовольствием и радушием…
— Если я приму у тебя деньги, то скажут, что ты заплатил мне за оскорбление. Ты, вероятно, забыл, как обидел меня?
— Э, полно, Гаарден! Не ты ли сам, вместе с прочими, говорил при заложении корабля: «И прости нам долги наши, яко же и мы прощаем нашим должникам»? Неужели ты произносил эти слова бессознательно, или считаешь себя таким безгрешным, что не нуждаешься в прощении?
Все присутствующие были невольно поражены словами, голосом и выражением лица Михайлова. Старый плотник был до того пристыжен, что не смел взглянуть в лицо своему молодому товарищу; но после минутного молчания он протянул ему руку.
— Товарищ, — сказал он, — ты прав. Я сознаюсь, что ты обидел меня не по злобе, а по весьма понятному в твои лета честолюбию. Итак, дай мне руку и будем друзьями, но денег твоих я все-таки не возьму… Но извини, мне надобно идти за жалованьем.
— Пойдем, я провожу тебя, — сказал Михайлов.
— Да, но возьми сперва свои деньги.
— Экой упрямый! — сказал с досадой молодой человек, собрал деньги и спрятал их в карман.
— Вот так, — сказал Гаарден, — теперь мы можем остаться друзьями.
Оба вышли.
ГЛАВА V
ВИЛЬГЕЛЬМ
Когда не стало больше слышно шагов удалявшегося с Михайловым Гаардена, Вильгельм высунул голову из-под кровати.
— Маменька, — сказал он, — слышали вы, как русский назвал папеньку упрямым!
— Слышала.
— Значит, я прав.
— Вылезай скорее, Вильгельм, — сказала мать, — покушай чего-нибудь да потом уйди; отец твой сейчас вернется.
Вильгельм стал вылезать на четвереньках из-под кровати, как вдруг дверь отворилась, и в комнату поспешно вошел русский плотник. Увидав молодого человека, выползающего из-под кровати, Михайлов невольно остановился и спросил с изумлением:
— Это что значит?
Никто не заметил входа Михайлова, а потому все вскрикнули от испуга, а Вильгельм хотел было опять спрятаться, но не успел, стукнувшись головою о край кровати.
— Ах! Это вы, Михайлов! — вскрикнула Марта. — Как вы перепугали нас!
— Но что это значит? — повторил русский, указав на Вильгельма, который был еще вполовину под кроватью.
— Это наш старший сын.
— Зачем же он прячется?
— Ах, герр Михайлов! Если бы вы знали, как часто я горюю и плачу о том, что мой муж так упрям.
— Да-да! — сказал Михайлов. — Муж ваш честный человек, но ужасно упрям.
— Представьте же себе, герр Михайлов, что Гаарден непременно хочет, чтобы старший сын его был плотником, а Вильгельм не чувствует ни малейшей охоты к этому ремеслу. Не хочу хвалить Вильгельма в глаза, но могу сказать, что он добрый малый.
— Кем же он хочет быть?
— Моряком! — с жаром вскричал Вильгельм, поднявшись наконец на ноги. — Море — вот моя стихия, моя отчизна! Со слезами умолял я отца не противиться моему призванию, но он не хотел меня слушать.
— И вследствие этого, — продолжала Марта, — раздор вкрался в нашу смиренную хижину. Каждый почти день Гаарден бранил Вильгельма так, что последний решился наконец покинуть родительский дом и, против воли отца, поступил на службу к одному из наших моряков. С тех пор отец знать его не хочет и даже нам запретил видеться с ним. Вот почему Вильгельм, услышав давеча голос отца и страшась гнева его, спрятался под кровать.
Михайлов серьезно смотрел в открытое, умное и смелое лицо молодого человека.
— Знаешь ли ты, — сказал он наконец строго, — что повиновение родителям есть первый священнейший долг детей?
— Знаю, — отвечал Вильгельм, смутившись и стараясь удержать слезы, выступившие на глазах его. — Знаю. Я долго молился и просил Господа, чтобы Он даровал мне силу исполнить волю моего отца… Потом я принимался за топор и работал прилежно, ревностно на верфи; но один случайный взгляд на море, на весело скользившие на нем суда внезапно разрушал все мои намерения, обращал мою решимость в ничто! Как полусонный, глядел я тогда на работу, лениво действовал топором или портил порученную мне работу. Что-то непреодолимое, необъяснимое влечет меня к морю, и не должен ли я думать после этого, что Господь Сам указывает мне путь, по которому мне должно идти?
Молодой человек замолчал и печально опустил голову на грудь.
Пока он говорил, Михайлов смотрел на него с участием, но, как бы желая скрыть это участие, он возразил прежним строгим голосом:
— Но разве ты не знаешь, что Господь даровал нам силу побеждать наклонности, препятствующие нам исполнять наш долг? Что такое добродетель, достигаемая без труда, без усилий?.. Я не говорю, что отец имеет право принуждать сына избрать род жизни, противный его призванию, нет! Я хочу только сказать, что часто одну прихоть мы принимаем за призвание или отвращение к чему-либо и что от многого можно отвыкнуть, ко многому привыкнуть, стоит только захотеть. Я, например, с самого детства чувствовал непобедимую боязнь при виде воды; ни за что в мире не сел бы я на лодку; но твердостью воли мне удалось победить эту слабость, и надеюсь, что вскоре я буду так же неустрашим на воде, как старый моряк. Попробуй, Вильгельм, может быть, и тебе удастся преодолеть свое отвращение к плотничному ремеслу.
— Ах, герр Михайлов! — отвечал Вильгельм. — Вам хорошо говорить, вы занимаетесь ремеслом, к которому чувствуете охоту… Я сам, пожалуй, готов выучиться плотничному мастерству, но с таким условием, чтобы отец позволил мне после вступить в морскую службу.
— Добрый герр Михайлов, — сказала Марта. — Теперь вы помирились с моим мужем; постарайтесь уговорить его, чтобы он не противился склонности моего бедного Вильгельма.
— Постараюсь, — возразил Михайлов, — когда представится удобный случай. Теперь пока прощайте, я не хочу, чтобы Гаарден застал меня здесь.
