Лидия Чарская - В глуши
Анютка кричит. Ее лицо так и пышет жаром… Глаза нестерпимо горят.
— Душно! Душно! Камень на груди! Возьми камень, мамка! возьми! возьми! — стонами и воплями несется из груди больной.
Марья проснулась от этих криков и, как безумная, ринулась к дочери…
— Никак помирает? Барышня? а барышня? — шепотом срывается с ее губ. Но Вавочка не слышит и не видит ее. Вавочка низко наклонилась над Анюткой, обхватила дрожащими руками ее худенькое тельце поверх всех платков, одеяла и теплых полушубков и так и впилась взглядом в лицо больной.
Анютка уже не мечется, не кричит, не стонет. Только короткое частое дыхание со свистом вылетает из ее груди. На исхудалое, вымученное личико легли темные тени. Запекшийся, как у бедного, голодного птенчика, ссохшийся ротик жадно хватает воздух… Вот тише, глуше становится дыхание… Вот почти затихло оно.
— Умирает! — яркая и страшная, как молния, мысль пронизывает мозг Вавочки…
— Отходит… За батюшкой бы… За отцом Паисием! — глухо рыдает Марья и бьется головой у ног своего ребенка.
Вавочка наклоняется еще ниже, почти к самому лицу больной, касается щекою ее маленького лба, и легкий крик срывается с дрогнувших губ молодой девушки.
Лоб Анютки стал влажным от пота. Жар спал. Девочка была спасена…
Глава X.
Перелом.
Ночь миновала.
Раннее темное зимнее утро встало над Александровкой и тускло заглянуло в заиндевевшие от мороза окна Антоновой избы. Анютка спала.
Слабое, но ровное дыхание поднимало худенькую грудку девочки. Лицо приняло спокойное выражение. Спала и Вавочка, прикорнув пепельной головкой к подушке подле своей маленькой пациентки.
Это был ее первый, подкрепляющий тело и душу сон с первого дня страшной Анюткиной болезни. И Марья, успокоенная за жизнь своего единственного детища, уснула как мертвая, на печи.
К восьми часам вернулся хозяин. Стук в дверь разбудил его жену. Она пошла открыть сени и тут же вполголоса сообщила мужу радостную весть.
— Ангел Божий! Спаси ее, Господь, барышню нашу! — истово крестясь на образ и роняя счастливые слезы, произнес тот, входя в избу и окидывая быстрым взором спавших крепким сном Вавочку и Анютку.
Только к десяти часам совсем рассвело. Вавочка проснулась, когда белый день уже смотрел в окна избушки. Быстро вскочила она, подняла голову и тревожно взглянула на спящую Анютку.
Ровное спокойное дыхание девочки раздавалось теперь сладкой музыкой в разом просветлевшей Вавочкиной душе… Личико больной лоснилось крупными каплями пота… Жара не было. Испарина все более и более проступала на худеньком, ослабевшем от недуга тельце малютки. Она была окончательно спасена.
Шумная, ликующая радость охватила вмиг ожившую душу Вавочки… Сердце ее забилось утроенным темпом… Слезы счастья брызнули из глаз.
— Господи! Господи! — могла только пролепетать она и молитвенно подняла на образ затуманенные глаза.
Она не слышала, что говорили ей Антонов с женой, как горячо благодарили ее, как призывали на ее голову благословение Божие, ничего этого не слыхала она. Вавочка была как в чаду. С радостно закружившеюся головой, с бьющимся сердцем, вся взволнованная, счастливая выбежала она на крыльцо. Там, давно поджидая ее, стояла толпа школьных ребятишек.
Ликующим, загоревшимся взором обвела она все эти, ставшие ей родными в эту сладкую минуту общей тревоги и общей радости лица и закричала громко, замахав им издали с крыльца рукой:
— Легче Анютке!.. Легче! Поправляться стала! Выздоровеет теперь скоро Анютка наша.
И заплакала вдруг недавняя гордая, великолепная Вавочка, заплакала неожиданно для самой себя от разом нахлынувшего в сердце чувства сладкого сознания содеянного добра и пользы.
Глава XI.
Судьба сроднила.
Отец Паисий с матушкой сидели под навесом своего крошечного домика и радушно угощали чаем прибежавшую к ним дорогую гостью.
Эта гостья, в простеньком светлом платьице, со скромно и гладко причесанной пепельной косой, с задумчивым, немного грустным личиком, с удовольствием прихлебывала чай, заедая его земляничным вареньем, собственной матушкиной варки нынешнего лета, и внимательно слушала, что говорил ей седой и ласковый отец Паисий.
— Вот и Петровок дождались… И сенокоса. Ин теплынь-то какая!.. Даст Господь, до дождей сенце уберут… Завтрашний день-то праздник великий… работать грех… ан в поле все же пойдем… На сенце душистом полежать… Чайку попить на лоне матушки природы. Славно! Мать, самовар с собой прихватить, разве? а? Правильно говорю я, мать? — шутливо обернулся о. Паисий к своей далеко не старой, но полной и рыхлой от деревенской жизни супруге.
— Ты уж у меня, известное дело, затейник… — добродушно усмехнулась она.
— А завтра по покойному папаше Варвары Павловны панихидку отслужим. Ведь память, чай, покойнику завтра, барышня? В Петра и Павла именинник был? — обернулся, чуть прищурившись от солнца, к не ожидавшей этого вопроса Вавочке, священник.
— В Петра и Павла, батюшка, — тихо проронила та, пораженная этой чуткостью чужого ей и совсем далекого человека.
— То-то мне Вавилыч говорил! Не ошибся, значит, старик! — довольным теплым голосом снова произнес священник и заботливо придвинул к Вавочке корзинку с домашним печеньем.
Глубоко задумалась Вавочка.
Жаркий летний день, канун великого деревенского праздника, приветствовал сегодня своей теплой лаской природу. Нарядно и пышно убралась по-летнему степь. Молодая рожь и пшеница наливались в ярких солнечных лучах. Спела белокудрая гречиха… Пышно пестрели зеленые поля… Зеленел овес и трава, разукрашенная на диво кашкой, кукушкиными слезками, полевой гвоздикой и дикой ромашкой, прелестной, как мечта. Там дальше, на горизонте, темнела гряда холмов, и небо, сливаясь с землею, синело, как море далеких и тихих воздушных стран. Ласково смеялось солнце и точно заглядывало в душу Вавочки, стараясь пригреть, приласкать ее.
Сладко и грустно было на сердце девушки. Чуткая предупредительность доброго о. Паисия, заботливое внимание Вавилыча, доброе отношение к ней новых деревенских друзей, смущало, трогало и бессознательно радовало размягченную, обновившуюся за эту последнюю зиму душу Вавочки.
Ей хотелось сейчас уронить голову на стол, и горько и сладко заплакать, как поправившемуся от продолжительного и тяжкого недуга ребенку.
Она наскоро поблагодарила гостеприимных хозяев, к которым частенько забегала теперь, и тихонько направилась к себе домой, в школу.
Встречные мужики и бабы ласково и добродушно кивали ей головою… Кое-кто из них останавливался перемолвиться словечком. Говорили о будущем урожае, жаловались на заботы, отягощавшие эти трудолюбивые, усталые головы, просили совета и лекарства, осведомлялись, наконец, о том, как преуспевали зимою в школе их вихрастые, белокурые Ваньки, Митьки, Анютки и Машутки.
И для всех этих людей, простых и сердечных, был готов у Вавочки такой же, как и они сами, простой и сердечный ответ. Словно подменила за зиму проказница судьба прежнюю гордую, надменную Вавочку на эту милую, ласковую и простую девушку. Болезнь Анютки и пережитые у ее одра мученья переродили окончательно и бесповоротно недавнюю светскую гордую куколку…
А даль смеялась, и степь пышно пестрела в золоте начинающих зреть хлебных злаков, в роскошном уборе нарядных радужных июньских цветов.
Внимание Вавочки было невольно привлечено царившим оживлением около школы. Посреди довольно густой толпы ребятишек стоял на своей неизменной деревяшке Вавилыч и оживленно толковал им что-то. Увидя подходившую Вавочку, он еще оживленнее замахал руками и поспешил ей навстречу.
— Барышня, матушка, выручите! — закричал он ей еще издали, — совсем "вихры" меня наши одолели… Явите таку Божеску милость, не допущайте их в школу, ораву эту. Ин, только что полы отскреб к завтрашнему празднику, а они вишь опять напачкать норовят… Ведь с запруды пришли, пострелята… Вишь, карасиков вам наловили. Покажь карасей, Антипка! — скомандовал, обращаясь к неизменному главарю толпы и коноводу ее, Вавилыч.
Антипка с торжествующим видом выступил вперед. Его белобрысая рожица так и сияла. В засаленном картузе мальчика, сверкая на солнце серебристыми телами, беспомощно трепетали четыре живые карася.
— Вот тебе гостинчик от меня! — с победоносным видом произнес Антипка, протягивая Вавочке своих карасей.
— А это землянички малость! Сама насбирала! — произнесла робкая, миловидная Машуха, всегда дичившаяся всего и державшая себя в стороне от ребят.
— А ты, Анютка, што ж ты… — вдруг неожиданно засуетился Антипка. — Она тебе, Варвара Павловна, живого воробья приволокла. Ей-Богу! — весело прыснув, расхохотался он.
