Алексей Смирнов - Мемуриалки - 2
"Вот! " - мы показали ему бутылку. И состоялся контакт. "Давай! " прохрипел гуманоид, взял бутылку, и его аппарат пошел на снижение, и больше не поднимался.
Сейчас у меня нет бутылки.
Я жду.
Потираю руки: они холодные.
НЛО
Люди редко обращают взор к небесам.
А я обращаю.
Поэтому летом 2001 года, на станции Васкелово, я видел НЛО.
Народ смотрел, кто куда: в пивной ларек, на автобусную остановку, себе под ноги. Никто не удосужился поднять глаза и восхититься увиденным. Между тем НЛО висел - очень далеко и высоко, совершенно неподвижно. Сначала мне казалось, что это прозрачный шар, но после я рассмотрел в его центре некую пустоту, превращавшую сферу в кольцо.
Оно провисело, не двигаясь ни на дюйм, около четырех часов.
Наверное, насыщалось информацией и просвечивало лучами билетную кассу и пивной шалман с плакатом, на котором был изображен Барон Мюнхаузен верхом на ядре и с пивной кружкой в руках. На ядре тот сидел, словно в гинекологическом кресле.
О пропаже людей не сообщали, хотя за посетителей шалмана я не ручаюсь.
Я, понимая, что лучше меня контактеров поблизости нет, пытался наладить телепатию. Подмигивал кольцу, улыбался, показывал средний палец руки. Очевидно, этих сведений было достаточно. Через четыре, как я уже сказал, часа НЛО, удовлетворенный, стал уменьшаться и вскоре пропал.
Напитавшись окрестным сознанием, он, многим подобно, полетел в Москву искать правды.
Об этом после усиленно врали по ТВ, где всячески оскорбляли НЛО, называя его то зондом, то воздушным шариком, за которым, однако, военные следили еще с границы.
Потом тему быстро замяли.
Я уверен, что НЛО сбили и заспиртовали на Лубянке вместе с анацефалами, Двуглавым Орлом и военными преступниками.
Танатос
Наш кот, уже привыкший к дому и не подозревавший о существовании иных измерений, был взят на поводок и перемещен в Зимнюю Сказку.
Поскольку снега он в жизни не видел, Сказка ему не понравилась. Вместо того, чтобы восхититься инопланетным пейзажем и задуматься над загадками бытия, он сразу начал выискивать всякую мерзость.
Движимый силами Танатоса, он устремился к продуктам распада: рвался к помойке, изучал собачье дерьмо.
Те же силы правят и человеком. Я немедленно получил тому наглядное подтверждение.
Ко мне подошло чудовище, одетое в подобие пальта и шапки. У чудовища был искусственный глаз и мало зубов, оно явно направлялось за боярышником.
- Привет, - сказало оно.
- Ты кто? - спросил я настороженно.
- Ну, как же, - ответило чудовище.
Оно рассказало, что давно меня знает и хорошо помнит.
Я пожал плечами, и чудовище ушло.
Судя по всему, в прошлом со мной происходили многие вещи, которые не запомнились по причине общего хмельного дурмана.
А сколького я еще не знаю?
Движимый означенными силами, я устремлялся к распаду и попадал в орбиту интересов странных существ.
Мне даже страшно представить себе вещи, которые могли нас объединить.
Дог-Шоу: Если Хозяин с Тобой
На задворках Павловской лаборатории, что при Институте Экспериментальной Медицины, стоит единственный в мире памятник собаке. Он очень маленький и невзрачный, его не сразу заметишь. Собака изготовлена в натуральную величину, и, может быть, она вовсе не памятник, а настоящая, просто с ней сделали что-то неслыханное и невиданное, а после, заметая следы, водрузили на постамент.
Это очень возможно, если принять во внимание изощренность и размах собачьего холокоста.
Однажды, на четвертом курсе, с нами занимался нервными болезнями один фрукт.
Он был ассистентом при кафедре и носил фамилию, созвучную с напитком "Тархун", этикетка от которого хранилась у него под настольным стеклом.
Ученый объявил нам об очередной годовщине Опыта Стенона. Насколько я сейчас помню, этот древний опыт заключался в перевязке каких-то собачьих артерий, которые питают спинной мозг, и без которых развивается паралич задних лап. Или всех четырех.
- И вот, - наш учитель мечтательно завел глаза, - Стенон поужинал и вышел в сад. Там бегало какое-то животное - может, собака, или что-то другое; он поймал его, нашел ремень и перетянул эти самые артерии. Тот день вошел в историю, и у нас на кафедре его празднуют ежегодно. Вчера мы с профессором Богородинским вспомнили о годовщине, пошли и, как всегда, успешно, по доброй традиции, повторили Опыт Стенона.
Тита, Настоящий Полковник
Я много написал про больных и совершенно забыл об их родственниках.
Между тем, это занятная публика, которая не всегда убивается и не всегда заламывает руки. Только что я наткнулся на стихи, не подлежащие цитированию - в них, право слово, нет ничего примечательного, кроме общих обстоятельств написания.
Эти стихи написал один полковник в отставке.
Сколько же ненужной, дрянной информации без пользы засело в моей башке! Я ведь помню зачем-то, что этот полковник приехал лечиться 1 июля 1993 года. Почему я это запомнил? Загадка.
Он, конечно, приехал не только лечиться, чего не доверил бы никому, даже мне, имея собственные виды на вещи, полезные для его здоровья. Мне же он доверил свою жену, в прошлом - видную и особенно яростную работницу здравоохранения. Она принадлежала к административному звену, чем вышибла из меня остатки сочувствия, так что коллегой я ее не считал. С ней (не поэтому) случился удар, и все, что она могла говорить, сидя в коляске, было "ита-ита", в различных интонационных вариантах.
После проведенного лечения я настойчиво доказывал, что ей стало лучше, потому что она уже говорила "тита-тита".
- Вы представляете, сколько нервных клеток пришлось оживить ради одной лишней буквы? - втолковывал я полковнику.
- Да, да, у нее и риторика изменилась, - соглашался тот.
Риторика, однако, менялась по другим причинам, о которых он знал гораздо лучше меня.
- Тита! Тита! Тита!! - такими воплями встречало меня больничное утро. Я бежал в палату (двухместную, для парного с мужем существования). Администраторша сидела вне себя от ярости и тыкала здоровой рукой в подушку.
- Тита!!
Расследование показывало, что настоящий полковник стянул кошелек с деньгами и отправился получать процедуры, которые сам себе прописал.
Процедуры оказывали на него замечательное воздействие. В нем просыпался поэт.
Он писал длинные поэмы, посвящая их лично мне, моему шефу, докторам, старшей сестре, массажистке - все получили по своему экземпляру. Поэмы были разные, в каждой указывались какие-то достоинства адресата. Уж не помню, чем пленил его я (свою-то поэму я как раз потерял). По-моему - живостью, кареглазостью, предприимчивостью. Эти произведения, вынужденно дружелюбные по форме, дышали затаенной солдатской агрессией.
При различном содержании подпись всегда была одна и та же.
Вот какая:
Николаев, полковник в отставке, ветеран Отечественной войны, участник блокады Санкт-Петербурга.
Атлетический Мемуар
Кофе литрами и дым кубометрами - это вредно, как ни крути.
Однажды я побежал за трамваем и почувствовал, что все, отбегался. А ведь когда-то выдерживал столько, что страшно подумать.
Когда я только поступил в институт и угодил в замечательный колхоз, о котором уже когда-то писал, мне удалось оттуда удрать. Я отпросился в город, в институтский здравпункт, и там рассказал старенькой бабушке в халате про то, как я теряю сознание, и какой у меня бывает беспричинный плач. Как ни странно, это сработало. Но когда я начал петь ту же песню спортивному доктору, тот людоедски осклабился: "Очень хорошо! Мы от этого как раз и лечим физкультурой! "
И вкатил мне основную группу, тогда как все мои буйволообразные товарищи попали в другую, специальную-лечебную, где спьяну кидали теннисные мячики и таращились на девиц. А мне было не до девиц. Помню, я отжимался, так мой сосед, припавши к полу, сподобился настроить свой нос на особенную волну, исходившую от трудившейся перед ним однокурсницы, весьма дебелой. Отжаться он не смог и так и остался лежать, ловя ртом потяжелевший эфир.
Так что я оказался в безраздельной власти существ, напоминавших своим видом роботов, которых зачали по пьяному делу, а хладнокровием подобных рептилиям. "Раз-два-три-четыре, раз-два-три-четыре", - пели они, механически выкидывая ноги на шарнирах.
Они погнали меня сдавать лыжный кросс, но я спрятался среди березок.
Это вскрылось, и мне пригрозили расстрелом. К концу марта, благо кросс был не пройден, дело запахло порохом. Я уговорил приятеля побегать за меня, и мы отправились очень далеко за город, на лыжную базу, 31 марта. Искали ее полдня, проваливаясь по грудь то в снег, то хуже, а когда нашли, никого там не обнаружили, и ветер свистал, и скрипели ворота. Мы выпили красного вина и поехали домой.
В конце мая лыжи все еще не были сданы.
Мне повязали мешок на голову, поставили к стенке и сосчитали до двух с половиной.
