Дан Маркович - Лиха беда начало (рассказы)
Вот момент моего торжества! Я делаю паузу - пусть порадуется, что поймала меня - и называю точные даты его рождения и смерти.
И мой удар дошел до цели. Пальцы длинной руки пришли в движение. Она подалась вперед и показалась из полумрака. "Вы любите Декарта?" Она не скрывала своего изумления. "Я была в его доме, молодой человек, когда жила во Франции..." Лицо ее стало живым и даже добрым. Она взяла мою зачетку и что-то начертила в ней: "Хорошо... хорошо".
Я вышел, заглянул в книжечку. Там было небрежно нацарапано - "пять". Видно, что-то другое она имела в виду, когда сказала - "хорошо..."
Первое дежурство
В районной больнице, куда меня направили, ночные дежурства совмещались с работой на скорой помощи. Пока врач на вызове, в больнице дежурит сестра. Я надеялся, что будет какая-нибудь молоденькая сестричка, а сестра оказалась пожилая и некрасивая. В больнице было тихо и делать нечего. Я вышел во двор. Маленький городок, кругом поля, жизнь тихая и скучная. Скоро, через месяц я уеду в большой город, буду учиться дальше и позабуду эту больницу...
Сестра позвала меня - есть вызов. Мне стало страшно. Пришел шофер, и мы поехали. Он знал дорогу и ехал молча. Луна слабо светила из-за облаков, дорога мерцала перед нами, травы и деревья спали. Наконец, появились огоньки - это хутор. Впереди качался светлячок - стояла женщина с фонарем и ждала нас. Я взял ящик с инструментами и пошел в дом. Пожилой женщине было плохо, ее тошнило, лицо серое с желтизной, пульс слабый... Я вспомнил сестру - женщин не везите, мест нет, в крайнем случае - коридор. Крайний это случай или нет?... По-моему, просто отравление... Руки у меня дрожали, я отвернулся и стал наполнять шприц. Дряблая кожа не поддавалась, наконец, камфора пошла. Я велел промывать желудок, пить воду из большого графина, а сам вышел к машине. "Ну, что там?" - спросил шофер. Я сказал ему, он кивнул - "здесь это часто бывает, пьют всякую дрянь..." Мне стало спокойнее - похоже, все делаю верно... Женщине становилось лучше. Мы поехали обратно. Луна выскользнула из облаков и засияла. Природа здесь хороша, а ночью просто удивительная местность... В больнице по-прежнему было душно и тихо. "Что там?" - спросила сестра. Я рассказал. Она говорит "Умер старик, который лежал в третьей". Мы вошли в палату. Старик сидел поперек кровати, зубы оскалены. "Ждали со дня на день - неоперабельный, надо было отправить домой, да некому там с ним возиться, вот и держали. Теперь вам писать."
Старика положили, а я пошел писать историю болезни. Когда написал, было уже семь. Мое дежурство кончилось.
Хирург Крис
Я пришел на дежурство и увидел Криса. Он сидел в ординаторской в единственном кресле, а ноги закинул на столик. Он читал газету. Мы, студенты, его любили - он не задавался, как другие, и позволял ассистировать ему. Крис высокий и худой, с очень худым длинным лицом, свои длинные ноги мог бы убрать со столика. Но ему наплевать, он читает газету. Раньше он работал на маленьком острове и пил от безделия, а потом ему повезло - сделал операцию заезжему боссу и тот вытащил его в эту клинику. Теперь Крис пьет по выходным.
- А, привет...- он насмешливо глянул на меня,- сейчас у нас будет язва, иди мойся... Я намылил руки. Он все сидел и читал. Я помыл руки и ждал, когда сестра подаст мне халат. Он снова посмотрел на меня, и говорит: "Что это у тебя?..." Я машинально поднес руку ко лбу. Он расхохотался - иди мыться снова - и подошел к раковине. Мы стали мыться вместе. Мимо провезли больного. Я его видел в палате, мужчина лет сорока, худощавый и очень бледный. Когда мы вошли в зал, он уже лежал на столе. Там была сестра и еще один ассистент, больного накрыли простынями и дали наркоз. Я зажимал мелкие сосуды, а потом держал инструменты и смотрел. Они добрались до желудка и принялись удалять его. Сначала все шло хорошо, Крис свистел, а потом что-то разладилось. Крис долго шарил пальцами в глубине, лоб его покрылся потом. Желудок удалили и выбросили в тазик, который подала сестра. Крис все еще что-то искал своими длинными пальцами... Наконец, он сказал: "Все, будем зашивать, готово." Зашивали молча, и мне не дали даже наложить верхние швы, как обычно делали. В ординаторской Крис снова завалился в кресло и закрылся газетой. Я подошел к окну. Снега в этом году мало, а ведь уже январь...
- Ну, что, парень, сделали операцию?...
Я обернулся. Крис смотрел на меня.
- Сейчас бы неплохо выпить, как ты?...
Я не знал, что сказать, но и не отказался. Он достал из шкафчика пузырек со спиртом и два пластиковых стаканчика, налил себе, выпил, не разбавляя, и запил остатками кофе. Я налил чуть-чуть и разбавил водой.
- Немного нам не помешает,- он сказал.- А парень этот,- и он кивнул в сторону операционной,- скоро умрет, там все проросло до самого позвоночника.
Я хотел спросить, почему не сделали рентген, но вспомнил, что аппарат уже неделю не работает.
- Он умер бы от потери крови через пару дней, а теперь проживет несколько месяцев, это мы можем. Ты кем будешь?
Я сказал. Он кивнул одобрительно:
- Правильно, иди в лабораторию. Медицина - мутное дело. Может лучше бы ему умереть сейчас - потеря крови, туман... легкая смерть. А он будет лежать, слабеть, кричать от боли...
Он снова взялся за газету. Я вышел в коридор. Здесь было совсем темно, только чуть-чуть светилось окно в глубине - пошел снег.
Кролик
Студентом я работал в научном кружке, и мне приходилось убивать животных. Надо так надо - и я их не жалел. Когда шел к ним - как-то собирался и думал только о деле, и никогда не заходил в виварий поиграть с ними и покормить, как делали другие студенты, которые не убивали. И потом я не жалел об этом, и вообще не думал, а убивать перестал, потому что необходимость отпала: теперь я работал по-другому - изучал молекулы животных, а убивал кто-то другой. Я получал мутноватые растворы -и ни о чем не думал. Дома у меня жили собака и кошка, я их любил, и не мог представить себе, что кто-нибудь убьет их.
Однажды мне вдруг стало нужно убить кролика и взять его мясо для опытов. Так случилось, что вокруг меня не было в тот момент людей, которые брали это на себя, с нужной сноровкой и не размышляя, и мне пришлось взяться самому. У нас не было ничего для убийства, никаких приспособлений, облегчающих это дело, как было у меня раньше, и я решил усыпить его эфиром и во сне перерезать горло, чтобы он не мучился. Никто мне не стал помогать, хотя всем нужен был этот мертвый кролик не меньше, чем мне. Я давно знал, что многие любят плоды черной работы, и неприглядной, но руки оставляют чистыми. Все знали, что убить нужно, но помогать никто не хотел. Я умел это делать - вот и делай...
Я вошел в пустую комнату и положил кролика на пол. Он сидел тихо, не шевелился. Что-то изменилось во мне за эти годы, само по себе... может, думал о чем-то, страдал, и, наверное, стал взрослее, а может еще что-то произошло... только я не мог его убить, и не умел, и признаться в этом не мог... Почему?... ведь столько убивал - и ничего, а теперь - не могу... Я усыпил его, и все подливал эфир, и у меня закружилась голова - вот сейчас я упаду здесь, рядом с ним... Я взял нож и начал перерезать ему горло. Он дернулся, я испугался и отпустил его. Кровь текла медленно, так он долго будет умирать. Я стиснул зубы и с остервенением стал перепиливать горло, с тупым отчаянием, руки у меня дрожали... Наконец, я убил его и вырезал кусок мякоти из бедра. Ради этого он умер... Моя вера в необходимость его смерти была поколеблена. Он лежал на полу серой тряпочкой, голова откинута. Кровь я вытер...
Веревочка
Однажды я три года жил в Ленинграде. Теперь уже я могу не кривя душой написать - "однажды", так давно это было, что три года кажутся одним длинным днем. Я много работал и старался доказать себе, что чего-то стою в деле, которое мне трудно давалось. Тем больше чести, если я добьюсь своего - так я думал. Для молодого человека это может быть и так, и я не жалею о том времени.
Ходить по знакомым я не любил. Иногда мне хотелось куда-нибудь пойти, но отвечать на вопросы не хотелось. "Как твои дела?..." - а на самом деле никого не интересовали мои дела, может быть, одного-двух интересовали результаты моих дел, а результатов не было... Но я чувствовал необходимость куда-то пойти, чтобы свободно смотреть на людей, и на меня поменьше смотрели. И я ходил по улицам и смотрел в лица, которые сильно отличались от тех, к которым я привык... Но это особый разговор. Потом я шел в Эрмитаж. Мне казалось, что я неравнодушен к живописи, потому что много читал о художниках, и мне тоже хотелось жить так, свободно, создавать что-то свое... Но я ни на что путное не был способен, так мне казалось.
Я ходил по залам и добросовестно смотрел. Я уже понимал, что дело не в сюжетах, но в чем дело, что главное в картине - не мог понять. В общем я скучал, отмечал мысленно галочки - видел, видел... такие галочки ставят себе очень многие люди, которые регулярно ходят в музеи, а некоторые даже что-то записывают, бросит взгляд - и в книжечку. Эти всегда меня раздражали - о чем тут писать, если я не отличаю одного художника от другого, и плохое от хорошего. Потом я понял, что плохое от хорошего сами могут отличить немногие, а хорошее от очень хорошего - почти никто, и картины стоят годами и десятилетиями, пока не появится такой человек...
