Дан Маркович - Лиха беда начало (рассказы)
Я смотрел книги. "Если хочешь - возьми почитать... только не эту, не эту" - Ангелина испугалась и осторожно выдернула книжку из рук. "Эта непристойная" - подтвердила старушка и улыбнулась моей матери. У нее глаза были живей, чем у дочери. "Наверное потому что она в свое время родила ребеночка. А дочь не смогла" - подумал я, а потом спросил у мамы. "Они несчастные люди... И счастливые..." "А кто это пел?" "Вертинский, был такой певец..."
Потом мы часто ходили к ним. "Иди, погуляй с Карлушей". Я надевал ошейник на теплую жилистую шею, а поводок нес в руках, отдельно. Карлуша шел впереди и терпеливо оглядывался, как старший брат, который все знает лучше меня и показывает дорогу. Мы шли по редкому сосновому лесу, по гладким шелковым иголкам и курчавому мху, пересекали длинные муравьиные пути и нигде не встречали людей. Карлуша сам знал, когда хватит гулять, и вел меня домой.
Приходим, а на середину комнаты выдвинут стол с белой длинной скатертью, она блестит, переливается - старинная. Мы пьем чай и едим пирог. Он подгорел, но зато с малиновым вареньем. Ангелина подкладывает мне все новые куски, подливает чай и вздыхает. Потом мы снова слушаем голос из другой таинственной жизни, прощаемся. "Карлуша, проводим гостей ". Они идут до большой дороги, отсюда видна наша дача. У дома я оборачиваюсь - женщины с собакой уже нет, сумрак понемногу опускается, повисает на колючих деревьях... Становится прохладно... Давно это было.
ФАКТОР ИКС.
Фактор икс
Мне было еще шестнадцать, когда я уехал из дома и поступил в Университет в маленьком прибалтийском городке. Я ходил на лекции с толпой незнакомых людей, растерянно слушал, что-то записывал - и шел к себе. Я шел по длинным темным улицам с высокими заборами, за которыми спали одноэтажные домики. Я снимал комнату. Она была с двумя окнами, большая и холодная, зато с отдельным входом и маленькой ледяной передней. В углу за большим шкафом стояла кровать со старым пуховым одеялом, это было теплое место. Печь топилась из другой половины дома, где жила хозяйка, от нее зависело мое тепло. Но кровать не зависела, и я залезал в узкое логово между стеной и шкафом и здесь читал, просматривал свои неуклюжие записи - и засыпал. К утру слабое тепло от печки вовсе улетучивалось, и я сползал с кровати, дрожа от холода и сырости. Я каждый день ждал, что, наконец, начнем учиться: кто-нибудь из старших обратит на меня внимание и спросит - "ну, как ты усвоил вчерашнюю лекцию?..." Но ничего не происходило, экзамены были бесконечно далеко, и попрежнему непонятно, что же делать. Люди на курсе были старше меня, многие пришли из техникумов, и уже работали. А мне было шестнадцать, вернее, семнадцать без одного месяца. И в один холодный октябрьский день исполнилось семнадцать ровно. Но никто здесь этого не знал, и не поздравил меня. Теперь я почувствовал, что живу совершенно один, и никому не нужен. Но в этом чувстве, кроме печали, было что-то новое для меня, и я насторожился, потому что всегда ждал нового и хотел его. Я купил бутылку яблочного вина, крепленого, самого дешевого. Покупать вино было стыдно, потому что дома мы жили бедно, и вдруг такая роскошь. Но все-таки день рождения, и я купил. Еще купил хлеб, колбасу и сыр, и попросил нарезать ломтиками, как это красиво делали тогда в магазинах. Пришел к себе. Печь дышала слабым теплом. Я не стал раздеваться, сел за стол перед окном, нарезал хлеб, откупорил бутылку - и хлебнул вина. Сразу стало теплей. Тусклый желтый свет мешал мне, и я погасил его...
Передо мной раскачивались голые ветки, но скоро они слились с чернотой неба. Через дорогу над воротами раскачивалась лампочка, ее свет метался в лужах и освещал комнату, как фары проезжающих автомобилей. Какие здесь автомобили... все тихо, все неподвижно, только ветер и мерцающий свет... Когда-нибудь я буду вспоминать этот день - думал я, ел сыр и колбасу, закусывал хлебом и запивал вином. Тогда я больше всего боялся исчезнуть, сгинуть - ничего не сделать, не увидеть, не выучиться, не любить - пропасть в темноте и неизвестности, как это бывает с людьми. Я уже знал, что так бывает. Я называл все черное и неизвестное, что прерывает планы и жизнь "фактор икс". Неожиданный случай, чужая воля - и твой полет прерван. Нужно свести "фактор икс" к нулю - и вырваться на простор, чтобы все, все зависело от меня...
А пока я сидел в темноте, меня обступала неизвестность, и я должен карабкаться и вырываться на волю... Только бы не сгинуть, добраться до своей, настоящей жизни... Я постепенно пьянел, жевал колбасу, которой было вдоволь, шурша бумагой наошупь находил тонкие ломтики сыра. Как хорошо, что ничего еще не было, и все еще будет...
Я заснул сидя и проснулся только на рассвете - барабанили в дверь. Пришла телеграмма из дома.
Осталось три дня
Аппетит приходит не во время еды - тогда он уже свирепствует вовсю он приходит, когда кончаются деньги. Я получал стипендию - двести девяносто рублей старыми бумажками, теперь это, конечно, не двадцать девять... ну, скажем, пятьдесят...- и деньги носил с собой, в заднем кармане брюк. Когда нужна была бумажка, я вытаскивал из кармана, что попадалось под руку, трешку или пятерку, если на современные деньги, и никогда не считал, сколько их
осталось. В один прекрасный день я тянул руку в карман, рассеянно доставал деньгу, но что-то меня беспокоило - я снова лез в карман - и понимал, что он пуст. Это происходило каждый месяц, и все-таки каждый раз удивляло меня. Но нельзя сказать, чтобы я огорчался. Обычно оставалось дней десять до стипендии. Ну, одна неделя "на разгоне": во-первых, совсем недавно ел досыта, а это поддерживает, во-вторых, не все еще потратились и можно прихватить рубль, то есть, десятку в те времена. И неделя пролетала без особых трудностей. А вот вторая, последняя, была потрудней. Мы с приятелем жили примерно одинаково. У него отец погиб на фронте, у меня умер после войны, и мы надеялись только на стипендию. И с деньгами обращались одинаково, так что кончались они у нас одновременно. Но мы не очень огорчались. Первую неделю вовсе не тужили, а вот вторую... Занимать уже было не у кого. Может и были такие люди, которые всегда имели деньги, но мы их не знали. Мы ходили в столовую, брали компот и ели хлеб, который стоял на столах. Но к вечеру хотелось чего-нибудь еще, и мы шли к соседу. Он старше нас, у него свои друзья. Денег, правда, тоже нет, но отец-колхозник привозил яйца и сало.
- Привет - привет... Слушай, дай кусочек сала, поджарить не на чем.
- Возьми в шкафчике - отрежь...- он говорит равнодушно и смотрит в книгу. На столе перед ним большая сковородка с остатками яичницы с салом, полбуханки хлеба... Хорошо живет... Мы шли отрезать.
В маленьком темном шкафчике жил и благоухал огромный кусок розовой свинины, с толстой коричневой корочкой-кожей, продымленной, с редкими жесткими волосками. Отец коптил и солил сам. Мы резали долго, старательно, и отрезали толстый ломоть, а чтобы ущерб не был так заметен, подвигали кусок вперед, и он по-прежнему смотрел из темноты розовым лоснящимся срезом. Ничего, конечно, не жарили, резали сало на тонкие полоски, жевали и закусывали хлебом. Сало лежало долго и чуть-чуть попахивало, но от этого казалось еще лучше. "Какая, должно быть, была свинья..." Ничего, сала ему хватит, скоро снова приедет отец-крестьянин, развяжет мешок толстыми негнущимися пальцами и вытащит новый, остро пахнущий дымом пласт розового жира с коричневыми прожилками... Везет людям...
Мы приканчивали сало, потом долго пили чай и доедали хлеб... в большой общей кухне, перед темнеющим окном...
- Осталось три дня...
- Да, три дня осталось...
Лепра
Я был на четвертом курсе, студент-медик, когда нас повезли в лепрозорий. Практика не практика, и экскурсией не назовешь, но один день мы там провели. Раньше я считал, что лепра, или проказа - это болезнь жарких стран. Тут же представлялись минареты, южные базары, ослепительный песок пустыни... И эти подобия людей, с колокольчиками на шее, чтобы заранее извещать о своем приближении. Говорят, что и на Востоке уже не так, но картина осталась с детства, а это навсегда... Теперь мы узнали, что есть очаги лепры, в которых неизвестно где, может в воде, или в земле, гнездится этот микроб. В Прибалтике один такой очаг, и из миллиона людей каждый год заболевает один или два. Предотвратить это невозможно - микроб может выжидать десять лет не проявляя себя, где-нибудь в носоглотке, а потом примется за дело. Но согласитесь - один или даже два на миллион - это немного. Конечно, надо лечить, но беспокоиться особенно нечего. Медицина сделала уже много для них...
Мы подъехали к деревянным домикам, которые стояли среди цветущих яблонь. Рядом с ними торчали какие-то странные каменные теремки, размером в одну крошечную комнату. Все было аккуратно и уютно. Сначала показали прием больных. Привели крепкого тридцатилетнего мужика, тракториста, с лицом упрямым и напряженным. Он два раза сбегал отсюда, потому что считал себя здоровым человеком. И действительно, он казался совершенно здоровым, только на спине маленькое белесоватое пятнышко. Врач взял иглу и уколол пятнышко. Больной не почувствовал укола, попрежнему мрачно смотрел в стену.
