Максим Горький - Пожары
- Но она с ним обошлась невежливо. Тогда я говорю ей совершенно почтительно:
- "Сударыня, позвольте предложить вам валерьяновых капель..."
- Она, не глядя на меня, шепчет:
- "О, идиоты..."
- Признаюсь, что, несмотря на мою скромность, это обидело меня. Но всё же как можно деликатнее говорю:
- "Сударыня, скандал, вызванный благородством вашего сердца, возмущает и моё..."
- Но и деликатность мою отвергла она, - кричит стремительно прямо в нос мне:
- "Уйдите прочь..."
- Ну, тут я, разумеется, отошёл, великодушно оставив пред нею рюмку с эфирно-валериановыми каплями. Встал в сторонку, слушаю, как она сморкается, хлюпает. Стою и чувствую: есть что-то очень обидное для меня в этих слезах о неизвестном китайце. Не может же быть, чтобы она всегда искренно плакала обо всех погибающих на её глазах от разных причин. В Сингапуре сотни индейцев от голода издыхали, - никто из наших пассажиров слёз не проливал. Положим, это - чужой народ, но однако на моих глазах десятки наших, русских, матросов, портовых рабочих и других людей рвало, ломало, давило при полном равнодушии пассажиров, если не считать страха и содрогания нервов, от непривычки видеть обильную кровь.
- Думал я, думал по поводу этого случая с женщиной, неприятно много думал, но так ничего и не решил...
Винокуров подёргал свои усы, прислушался, потом сердито сказал:
- Подозреваю в этом поступке бесполезность.
Ночь. В мутно-синем небе тусклые звёзды. Обломок луны куда-то исчез. Низенькая, тощая ель, недалеко от нас, потемнев, стала похожа на монаха.
Саша Винокуров предлагает идти в сторожку лесника и там подождать до рассвета, когда проснутся перепела. Идём. Тяжело шагая по мокрой траве, он внятно говорит:
- Когда очень горячо - не разберёшь: солоно ли?
