Игорь Черницкий - Ай эм эн экта !
- Прежде всего смотрим на рост. Не ниже ста восьмидесяти, ну, в крайнем случае сто семьдесят пять, это предел.
- У меня сто восемьдесят пять, - поспешил вставить я, демонстрируя ликование по поводу увеличения моих шансов.
Но это никак не оживило моего собеседника. Он процедил в самый микрофон:
- Язык чтобы был подвешен: женщины не всегда сразу начинают с интима.
- Понимаю, - еще более загорелся я. - Главное - радость человеческого общения. Очевидно, в рамках конкурса будет прежде всего такое как бы общение? - Я уже просто издевался. Вошел в роль и получал невероятный кайф. Поиграть для меня - все равно что рыбе с мелководья нырнуть в достойный водоем, родная стихия. - Будем считать, что первый тур я уже прошел. А позвольте узнать, ваш второй директор тоже мужчина?
- Тоже.
- Ну и чудненько, ну и чудненько! Когда мы встретимся?
- Можно завтра. - в голосе секс-директора, мне на радость, зазвучала наконец растерянность. - Кстати, ваша ориентация?
- Как у всех, - безмятежно ответил я. - А вы что-то заподозрили?
- Ладно, выясним, - мрачно буркнул директор. - Звоните завтра в девять.
- И сразу конкурс, - не отставал я. - Сразу будете выяснять? Ой, а как? А где?
- Мы назначим - где и когда.
- А справки нужны какие-нибудь?
- Возможно. Потом. Справку о здоровье.
- То есть если подойду по внешним данным?
- Да.
- А сколько платят?
- Вы будете довольны.
- Ну а все же?
- Для начала - тридцать долларов за два часа, потом - пятьдесят. До свиданья.
Я не отставал:
- Ой, я очень хочу подойти вам... по внешним данным. Я подойду, я подойду... Именно вам... Сугубо по внешним.
- Все, до завтра, звони...
- Ой, не бросайте трубочку! Мы так сроднились!
И тут он сорвался - не вынесла душа поэта:
- Слушай, ты, придурок! Я вот сейчас достану тебя и засуну тебе твою трубку в задницу! Ишак ты недотраханный!
Он бросил трубку, а я вволю нахохотался. Впрочем, потом стало так тошно на душе. И почему-то подумал о Наташке, доцюле своей. Так всегда: начнут коготки душу скрести - сразу Натка моя перед глазами. И голосок ее слышу: "Папацька, длатуй".
Пролетело лето. Осень настала - холодно стало. Три летних месяца я провел как муравей, потерявший свой муравейник. Бегал, суетился, хватался за все подряд - ничего не заработал и ничего не приобрел. Видимо, у моей Тамарки появился "спонсор": в августе она укатила с Наташкой в Крым. И я не смог раздобыть хотя бы сотню баксов, чтобы дать им на дорожку. А это значило, что Наташку я теперь не увижу по меньшей мере полгода. Такой приговор мне будет вынесен как отцу, цитирую, "не желающему позаботиться хотя бы о здоровье своей бедной доченьки".
К началу сентября я вдруг почувствовал себя старым, уставшим и никому не нужным. А тут еще, как на грех, грянул день рождения. Воскресенье, в доме ни хлебной корочки, позвать никого не могу, и самому пойти некуда. Зина в экспедиции в Ивано-Франковске.
Позвонила мама из Нижнего Тагила:
- Здравствуй, сынок! Поздравляю! Как ты? Ты не голодаешь? Почему не пишешь?
- Мамочка, я написал большое письмо, ты жди, сейчас письма знаешь как идут?
- Ой, сыночек, как бы свидеться-то?
- Мам, как ты? Как ноги?
- Ой, да ходют пока. Ты чё там ешь-то?
- Мам, наговорим много. Целую! Береги себя.
- И ты, ты - береги...
И слышу, плачет. Повесил трубку, а то ведь так и будет плакать, молчать и плакать.
Вышел на балкон, закурил. Внизу поблескивал на солнышке "вольво". Я поднял со дна коробки подгнившую луковицу и запустил ее в перламутровую крышу иномарки. Изысканное авто совершенно не по-аристократически заверещало, залаяло, закукарекало. Надо же, как талантливо многоголоса эта импортная противоугонная сигнализация! Я стоял и удовлетворенно выдыхал тонкие струйки дыма. Даже колечки удавались. И в этот момент раздался второй междугородный звонок. Это, конечно, была она, Зина.
- Привет, чучело! - кричала она, будто с самого краешка земли. Поздравляю! Расти большой - не будь лапшой.
- Спасибо, Зинуля, спасибо! Ты вторая после мамы.
- Ну а кто ж тебе еще сопельки подотрет? Слушай, Никита, готовься в первых числах выехать сюда. Я недели через две позвоню, точно скажу день съемки. Билет бери в СВ, не стесняйся: из итальянцев надо выкачивать по максимуму.
И тут я обнаглел. Впрочем, наверное, просто такое настроение было: ничего не хотелось, не хотелось никуда ехать. Скорее всего, именно поэтому я и спросил, ничуть не из жадности:
- Зин, а можно по двести баксов за съемочный день?
Она подумала и ответила:
- Попробую. Ладно, пока! Жди звонка.
И ждать пришлось долго. Она не позвонила через две недели, не позвонила через три. Уже заканчивался сентябрь, и я решил, что, заломив слишком большую цену, разочаровал в себе не только Джакомо Доницетти, но и его Франческу. Я перестал ждать и дал согласие Юрке Никулищеву поработать с ним на пару сторожем во вторую смену. И тут раздался вожделенный звонок. Нужно было срочно выезжать в Ивано-Франковск.
У вагона меня встретила Зина. Мы расцеловались, уселись в арендованные киногруппой "жигули" и отправились в гостиницу. Возле гостиницы стоял огромный памятник Ивану Франко. Как пояснил водитель, его ловко переделали из незаконченного очередного Владимира Ильича. Я подумал, что врет. Но впрочем, это идея: создать такой универсальный памятник, чтобы он трансформировался, как кубик Рубика, и менял свой облик в зависимости от политической ситуации и новых приоритетов. Чтобы было скромненько и со вкусом. Опять же экономно. А для нас, вечных геростратов, такой вариант был бы просто чудесным подарком.
В тот же день повезли меня на площадку. Декорацию построили довольно далеко от города, и я даже задремал, пока мы больше часа тряслись по дорожным ухабам. Проснулся, смотрю - в поле снег лежит.
- Вот это да, - говорю. - Здесь уже настоящая зима.
- Да нет, - засмеялся водитель. - Это синтепон. Материал такой, на вату спрессованную похожий. Его подкладывают в куртки легкие, демисезонные. Это итальянцы... Вон площадка.
Невдалеке уже действительно виднелись вышки "концлагеря".
- Здорово, - оценил я искусство итальянских декораторов.
- За деньги что не сделаешь! - весело, с чувством человека, хорошо в киноделе информированного, рассказывал водитель. - Они тут вообще все вокруг хотели солью засыпать. Мелкой такой, "Экстрой". Видно, председателю местного колхоза хорошо забашляли. Ну и навезли гору мешков пятидесятикилограммовых. А тут агроном молодой. Нет, говорит, не дам поля портить, не дам, и все тут. Ну ни в какую! Видно, не заплатили ему как следует. Или дорого он слишком стоит, тот агроном. Не дам, говорит, землю поганить: она потом родить не будет. А? Есть же у нас еще такие сквалыги! Так и не дал.
- Да-а, - задумчиво протянул я, все мрачнея по мере приближения "концлагеря".
- Есть же такие люди, - скривил рот водитель. - И сам не гам и другим не дам. Ведь, я уверен, у него у самого в доме жрать нечего, а вот гляди-ка, уперся рогом. Вообще-то синтепон тоже ничего. Оно для итальянцев дороже, конечно, такие рулоны раскатать, но зато убеждает, правда?
- Конечно, - согласился я. - Отлично сделано.
Мое замечание относилось еще и к приближающемуся "концлагерю". Профессиональный глаз не мог не отметить, что декорация выполнена мастерски и действует впечатляюще. Все: и разъезженная грузовиками грунтовка возле ворот с немецкой надписью - я немецкий не знаю, но, очевидно, там было написано что-нибудь вроде "Каждому свое" или "Добро пожаловать в ад", - и черные вышки с торчащими пулеметными стволами, и высокий забор - загнутые вовнутрь квадратные толстые столбы с немыслимо переплетенной, зло ощетинившейся колючкой, - и длинные крепкие бараки, сложенные из узкого красного кирпича, и черный дым из высокой трубы - все подействовало на меня ошеломляюще. Я вдруг почувствовал себя таким маленьким и беззащитным, таким зыбким показалось мне не ценимое мною до сих пор мое относительное благополучие, хрупким - мир, меня прежде окружавший, такой теплый, такой родной... Захотелось крикнуть: "Мама!" Честное слово, даже не думал, что я такой малодушный. Готов был вцепиться в водителя и умолять, чтобы вез меня обратно в гостиницу. А он, как мне показалось, с эдаким самодовольством, будто сам был комендантом этого лагеря, представлял мне сооружения, из коих сложился пейзаж, или, как говорят кинооператоры, картинка с единственно подходящим названием - "Memento mori".
- А бараки классные, - куражился водитель. - Это ж обыкновенные коровники! Их только таким штампованным под кирпич пластиком обклеили.
Я молчал, вмятый в сиденье автомобиля. Он глянул на меня и расхохотался. Так и заливался, пока мы не остановились посреди выложенного булыжником плаца.
- А соль, - вдруг бодро выкрикнул он, - наш народ всю по хатам растащил. По мешку, по два... На телегах, на великах... Теперь тут по селам у людей запас лет на сто. До самого расцвета экономики.
