Вячеслав Шишков - Пейпус-озеро
- Что-о?! - и Масленников сжал кулак. - А ты ейный пачпорт видал?!
Писаря ответили дружным ржаньем, даже слеза на хохлацком носу смешливо задрожала и упала в пиво.
- Все видали, все до одного!.. Ейный пачпорт...
- Даже читывали по многу раз...
- Даже после этих чтеньев я две недели в больнице пролежал. Не баба, а оса... Жалит, чорт!..
Началась ругань, потом сильный мордобой. Николай Ребров помнит, как он бросился разнимать, как его ударили по затылку и еще помнит чьи-то вошедшие в его мозг слова:
- А сестра Мария, слыхать, обженихалась.
Глава VI
У поручика Баранова
Николай Ребров за два дня до Рождества зашел поздно вечером к ад'ютанту, поручику Баранову, снимавшему комнату у управляющего имением, эстонца Пукса. Его впустила маленькая женщина с сердитым ничтожным лицом.
- Погодить! Шляются тут. Тьфу!.. Тибла! - и удалилась.
Через минуту Николай Ребров стоял на вытяжку пред ад'ютантом.
- Что угодно? - сухо спросил поручик и приподнялся с кушетки. Он был в одном белье и шинели, в руках газета.
- А, это ты, Ребров? Садись.
- Мне бы хотелось, господин поручик, на праздник в отпуск. Дней на пять.
- Ладно, могу. А ты не удерешь.
- Что вы! Нет...
- А почему? - и поручик, быстро откинув голову назад, прищурился. Юноша мял в руках картуз. Поручик вздохнул и щелкнул рукой по газете: Вот!.. Плохо, брат... Парижская "Фигаро". Плохо пишут из деревни. Колчак бежит. Бежит!.. - он схватил валявшийся на полу сюртук, достал платок и громко высморкался. - Я не понимаю... Хоть убей не могу понять, чем они, дьяволы, берут?.. То-есть... Поразительно... Что?
- Да-а, - произнес юноша, - но я думаю, что большевикам не укрепиться.
- Ого! - желчно воскликнул поручик, торопливо шагая от стены к стене, шинель моталась, шелестя подкладкой и оборваная штрипка кальсон волочилась по полу. - Да еще как укрепятся-то. А штык-то на что? Они умеют править... Это тебе не Керенский, чтоб ему на мелком месте утонуть!
- Да-а, - опять произнес юноша. И вдруг с языка полезло. - А вы не знаете, господин поручик, аккуратно ли работает в Юрьеве почтамт?
- Что? - поручик на мгновенье остановился, бессмысленно и как бы спросонья глядя на юношу. - Людей нет! Понимаешь ты, людей нет в России. Где люди? Ну, скажи. Где? - Он подскочил к юноше и, размахивая руками, кричал ему в лицо. - Где люди?! есть или нет? Что? Что?! - Николай Ребров попятился. - Гибнет все, - вдруг переменив тон, тихо сказал поручик и с сокрушением закачал головою: - Гибнет... - Потом, волоча штрипку, он ушел за ширму, залпом выпил стакан вина, прикрякнул, сплюнул. - А ведь я римских классиков в подлиннике читаю! Речи Цицерона, всего Гомера! кричал он из-за ширмы. - Да и по естественным наукам запасец у меня большой. Я ведь когда-то к кафедре готовился. А теперь я что? Где мой отец? Где моя мать-старуха? Наверное, заложниками у большевиков. А где моя родина? Я и сам не знаю, где, - опять послышалось за ширмою, как булькает в стакане вино. Поручик крякнул, сплюнул и вышел, потрясая кулаками: - О чорт!.. Чорт!.. - Смуглые, крепкие щеки его тряслись, глаза прыгали. - Да, баста, баста!.. Теперь все кончено... И другой раз... вот взял бы это, - он схватил со стола револьвер, покачал им в воздухе и, бросив, махнул рукой: - Э-эх...
Он закрыл глаза, приложил ладонь к вспотевшему лбу и долго стоял с опущенной головой, покачиваясь. Потом быстро повернулся лицом к Николаю Реброву, вскинул голову и крепко спросил в упор:
- Ножов - большевик?.. Только откровенно...
- Я не знаю...
- Ты знал о его побеге?
- Никак нет. Но догадывался.
- Почему не донес?
- Виноват.
Поручик рывком выдвинул ящик письменного стола и, подбежав к юноше, ткнул ему в нос какими-то бумагами:
- Вот! Знакомы? В девятой роте... Носил? Читал?! Читал, спрашиваю я?!! - заорал он. - Ты знаешь, мальчишка, что не сегодня-завтра будет приказ за пропаганду - петля?!
Николай Ребров вдруг почувствовал, как от его головы отхлынула вся кровь, он пошатнулся. Скрипнула дверь. Поручик запахнул полы шинели. В щель раздалось мышиное:
- Пожальста не кричить... Козяйн не любит... Тихо! - и дверь захлопнулась.
Поручик что-то промычал, потом вынес из-за ширмы четверть вина, подал в руки юноше стакан:
- Держи, пей.
- Я, господин поручик, не пью...
- Что? - Он выпил сам, поставил четверть в угол и накрыл горлышко, как шапкой, опрокинутым стаканом. - Скажи, умоляю тебя... Не бойся... По чистой совести... Клянусь... Ну, как настроение наших солдат? Ведь мы же, в сущности, ни черта не знаем. Так, хвостики. Что они говорят, что думают? Нет ли заговора против господ офицеров? Одному нашему едва не перешибли ногу. Слыхал? В окно генерала хватили кирпичом... Что же это? А? - поручик говорил быстро, задыхаясь и встряхивая головой, кисти рук играли то запахивая, то распахивая полы залитой вином шинели. - Говори, говори, не бойся... Умоляю... Что? Что?
Николай Ребров молчал. Губы его дрожали, и сквозь нежданные слезы дрожало все. Но он все-таки разглядел болезненно-скорбное выражение лица поручика, он почувствовал резкую смену его настроений, раздражительность и нервность. Да не сумасшедший ли перед ним, или только несчастный, потерявший под ногами почву, человек? Ему стало страшно и вместе с тем жалко поручика Баранова.
- Вы успокойтесь, - сказал он, - кажется, пока все обстоит благополучно. Вы очень устали.
Поручик Баранов, пошатываясь, подошел к столу, расслабленно сел в кресло и, схватив руками голову, облокотился. Николай Ребров тихонько пятился к двери, не сводя глаз с широкой, согнувшейся спины начальника.
- Я и сам не знаю, - говорил поручик, едва слышно, точно бредил. Может быть, Ножов прав, и все агитаторы правы. Может быть, правда там, за озером... Во всяком случае настоящие игроки у красных. Юденич хотел пройти в два хода в дамки, а теперь сидит здесь, в нужнике. Да... Чорт его знает. Но как же теперь я?.. Я - Баранов, боевой офицер? Как я отсюда вылезу? Юноша, ты слышишь? Писарь!.. - он повернулся, посмотрел на Николая Реброва и раздельно сказал: - Пошел вон. Завтра.
Глава VII
Человеческий квадрат и его диагонали
Канун Рождества. Николая Реброва вез эстонец за четыре фунта рису и фунт сахару. Был мороз. - Но, ти-ти! - пискливо покрикивал эстонец на шершавую клячонку. - Я тебе - ти!
Что за неудача. Ни двоюродного брата, ни Павла Федосеича юноша не застал: куда-то уехали на праздник в гости. Он направился пешком к сестре Марии. Теплое, нежное чувство к ней ускоряло его шаги, и путь показался ему коротким. Вот они белые палаты из-за темных остроконечных елей. А вот и с голубыми ставнями белый одноэтажный милый дом. Сердце его дрогнуло. Сестра Мария! Нет, это не она. Это какая-то старуха сидит на приступках в согбенной позе.
- А, здравствуйте, - сделал юноша под козырек. - Вы как здесь?
Помещица Проскурякова вздрогнула, выпрямила спину и наскоро отерла красные от слез глаза.
- Коля, вы?
- Я. Но почему вы-то здесь, Надежда Осиповна? И как будто плачете... Не случилось ли что?
- Нет, нет, ничего... Я очень счастлива, - поспешно воскликнула старуха, но лицо ее на мгновенье исполосовалось отчаянием и вновь приняло приветливо-беспечный вид. Она сильно постарела, обмотанная той же клетчатой шалью голова ее тряслась. Заячий короткий душегрей и острые колени, обтянутые черной потрепанной юбчонкой.
- Будьте добры, садитесь... Я очень очень счастлива, - заговорила она надтреснуто и фальшиво. - Вы не можете себе представить, сколько мы перенесли лишений и какой заботой окружил меня мой муж.
- А, кстати, где же он, ваш Дмитрий Панфилыч?
Юноша заметил, как концы ее губ в миг опустились, она попробовала весело улыбнуться, но получилась болезненно плаксивая гримаса и голова пуще затряслась.
- Ах, вы про Митю? Они сейчас придут... Они пошли прогуляться.
- Кто они?..
За стеною тяжелые, как гири, каблуки, и в открывшуюся дверь высунулась длинноволосая седая голова с дымящейся в морщинистом рту трубкой.
- Ага! Знакомый!.. Троф резать приходиль? - проговорил Ян тонким голосом и, шагнув, взял Николая Реброва за плечо. - Пойдем в дом... Здесь мороз... Как это... картофлю кушать будешь... картул... Кофей пить...
- А где сестра Мария?..
- Пойдем, пойдем... - Он ласково обнял юношу и повлек в дверь.
Тот недоуменно взглянул чрез плечо на старуху-помещицу, хотел ее тоже пригласить с собою, но Ян уже захлопнул дверь.
Вот она кисейная, белая с темным распятием комната. Вот изразцовая печь и знакомый широколобый кот на ней. И как-то по-родному все глянуло со стен и из углов. И сразу глаз нашел чужое: огромный сундук и чемодан. Впрочем, нет. Где же это он видал?
- Хи-хи-хи... - закатился, защурился старик и стал шептать в самое ухо юноше: - Про дочку? У-у-у... После праздник пулмад, как это... свадьба...
- Что вы, Ян? Неужели? - юноша даже откачнулся, внезапный холод передернул его плечи. - Сестра Мария? За кого же она? Что вы?
- Тсс... - пригрозил старик и, прищелкнув языком, таинственно, как заговорщик, зашептал: - Митри, мыйзник... помещик... ваш, русак... Старуху видал? Старуха толковал - жена... Митри толковал - любовня... Гони к свиньям!.. Не надо!.. Давай молодой... Давай Мария. А ты, - ткнул он юношу в грудь согнутым пальцем, - ты есть глюп, очень дурака. Ват саламмабапса... Бараний голофф...
