Анатолий Приставкин - Синдром пьяного сердца
Он с самым серьезным видом пересказал Диночке о ее недавнем, но таком, извините, неожи-данном поведении... О пьяном дебоше в автобусе, о том, как приставала к пассажирам и почему-то требовала у них кошелек, а потом решила соблазнить водителя, села к нему на колени, мешая рулить, и автобус, вы представляете, огромный автобус с людьми, едва-едва не свалился в пропасть!
В знаменитой кинокомедии Гайдая студент Шурик, попавший впервые на Кавказ и хлебнув-ший, как и мы, лишку винца, спрашивает в милиции с испугом: "А замок... Тоже я разрушил?"
То же было с нашей Диночкой. Шапиро специально попросил ее спуститься на первый этаж, за руку привел к мраморным ступеням у входа и продемонстрировал огромную трещину, но не упрекал, а только смущенно качал головой, мол, вот до чего можно набраться и не помнить, как, схватив тяжелую железяку, колотила ею о мрамор, высекая из камня искры...
Диночка лишь всплескивала руками; она и верила и не верила, заглядывая нам в глаза, но мы были, как говорят, на уровне замысла, имея под рукой такого блистательного режиссера, как Шапиро.
Мы по-заговорщицки оглядывались, поднося палец к губам и показывая всем видом, что никому ничего, конечно, не расскажем по своей воле, ну разве если будут допрашивать в мили-ции... И про автобус, и про лестницу, и мраморную вазу, и про зеркало... Ну, которое в лифте...
- И - зеркало... я? - спрашивала она, пугаясь. На что Шапиро железным голосом отвечал:
- Диночка, мужайтесь... Это не все!
- А еще... Что? - Она бледнела, и огромные черные ее глаза становились влажными.
- Лучше не спрашивай! - произносил трагически Шапиро и красноречиво разводил руками.
- Все равно гуляем, - хором добавляли мы.
Закончился семинар. Мы разъехались. Как любил говаривать один мой знакомый: раство-рились в пространстве. К сожалению, это не образ, а реальность.
Диночка переехала с семьей в Израиль, правда, в нынешнем понимании это не то же самое, что было в прежние времена, когда человек, перебравшийся на Запад, навсегда исчезал из нашей жизни... Мы с Диночкой давно не виделись, да и неизвестно, когда увидимся.
С Адольфом Шапиро мы последний раз встречались в Риге, в старом-престаром доме, в уютном квартале неподалеку от вокзала. На сборище русских рижан, где произносились пламен-ные слова о нашем единении с народом, с интеллигенцией Латвии (как быстро все это забылось!).
Адольф, сидевший в зале, прислал мне короткую записку: "Мастер, а не пожелали бы вы посетить мой дом, чтобы выпить по рюмке чая?"
В тот вечер, за той рюмкой, мы и правда как-то по-особенному, душевно посидели. Адольф еще фантазировал, еще строил свои театральные планы, не ведая, что не пройдет и полугода, как у него варварски отнимут, отберут его театр, ликвидировав один из редких, драгоценных очажков культуры, где сочетались, взаимодействуя, русское и латышское искусство.
После того как Адольфа изгнали из театра, вроде бы подался он на Запад, в Германию, где понаслышке его любят... Да отчего же им не любить талантливого режиссера. Это мы, в России, никого, даже себя, не любим. Уж такая мы странная нация: что получше - отдаем, похуже - себе оставляем.
А вот у старика Вартана я побывал разок, хоть и не в ближайший год, и снова угощался прохладным рубиновым вином "Изабелла", сидя за длинным деревянным столом под тутовым деревом, в кругу его большой семьи.
Но, памятуя давний урок, пил в меру, приятно захмелел и, конечно, рассказывал про своих друзей, про Диночку, про Шапиро, про других, старик Вартан, оказывается, всех запомнил. И все-то его интересовало, как поживают, что делают, как здоровье и не собираются ли, часом, сюда, в Пицунду.
И я повествовал, в духе Шапиро, хоть не столь изобретательно, что живут наши друзья просто восхитительно и все у них в жизни ладится: новые телевизоры, новые холодильники, швейные машинки...
И конечно, конечно... Они все... Депутаты!
Старик Вартан был доволен моим рассказом.
Он кивал серебряной головой и повторял:
- Передайте, пусть приезжают. Я их жду.
- Старик Вартан, привет! - произнес я со значением и положил на язык очередную грамульку коньяка. Конечно, это не темно-густая и ярко пахнущая земляникой "Изабелла"... Но все-таки...
Впрочем, существует ли она ныне, если мы повсеместно вырубали виноградники... Да и жив ли сам старик Вартан, если и на абхазскую древнюю землю обрушилась война и многое там перекорежила...
Не только на виноградниках, но и в душах людей, вселив в них ненависть человека к человеку, народа к народу.
Старик Вартан не смог бы этого понять, я уверен.
Вот бы, откликаясь на приглашение славного хозяина, взять да и завалиться к нему всей честной компанией, и Диночку вызвать из-за бугра, и Шапиро найти, а еще бы позвать друзей из Грузии, из Чечни, скажем, или из Средней Азии, из Прибалтики... Чтобы все могли сесть за один дощатый стол во главе со стариком Вартаном, и выпить за здоровье каждого пахнущее погребком и земляникой красное вино "Изабелла", и поговорить как следует, по душам.
- ...А не хотелось ли вам побывать в том самом подвальчике, где бывал великий Гете и где дьявол обольщал доктора Фауста? - спросил меня мой лейпцигский переводчик. И повел по длинным переходам, прямо через огромный зал ресторана в другой зал и по ступенькам вниз, вниз, пока мы не оказались в крошечном подвальчике, где ничего и не было, кроме огромной бочки под потолком.
На бочке, верхом, сидели два пестро одетых немца и пили из кружек пиво.
- К нам! Давай к нам! - заорали они в голос, завидев меня, и я, представьте, решив, что так полагается и это какие-нибудь зазывалы, полез на бочку... Мои спутники меня подсаживали.
Скоро выяснилось, что это никакая не реклама, а просто славные немцы, любители вина и поэзии.
- Остановись, мгновенье! - кричал один из них, протягивая мне кружку...
По краснокирпичным стенам плясали дьявольские отблески пламени от настоящего камина, и мои спутники, после нескольких попыток меня снять, махнули рукой и ушли в соседний зал пить кофе.
А мы восседали, как всадники, на бочке и, приобщаясь к вечности, шумно пили... Вино нам подавали в темных бутылках проворные официанты в красных передниках, для чего приспособи-ли длинную палку...
Остановленное мгновение протянулось настолько, что мы и на самом деле потеряли счет времени, вечер ли истек, неделя или вся жизнь... И лишь где-то за полночь принесли специальную лестницу, чтобы нас снять...
- К нам! К нам! - кричу я, и вот уже за длинным рядом, вместе со стариком Вартаном, Емилом, Шерманом и Адольфом, на моем пространном пиру, несколько побойчее других, в смысле и по рюмкам разлить, и тостик произнести, я сразу его выглядел: дальневосточный моряк Юра Поленов...
СПАСАТЕЛЬНЫЙ ПЛОТИК
(Юрий Поленов)
В марте в Крыму зацветает миндаль. А после коротких, но сильных дождей отворилось окно в небо, и на каменистую, морщинистую, словно шкура старого носорога, землю Киммерии пала густая лазурь.
Стало светлей и на душе. Возникли грешные желания, не совпадающие с работой, о чем-то легком и доступном, вроде похода на местный базарчик или к морю, на набережную, чтобы размяться, посмотреть на чужую жизнь.
Тут и объявился Поленов, командир пограничного корабля. Белозубый, голубоглазый, артистичный. Этакий красавчик, сошедший со старых кинолент о боевых краснофлотцах...
- Ну что, - спросил, - пошли? - Так, будто все уже было наперед решено. Куда "пошли", никто не спрашивал, было и так понятно.
А в Доме писателей, что на горке, над Ялтой, царили скука и запустение. Как всегда в бессезонье, проживали в нем несколько пенсионеров, все на одно лицо, письменники из Киева, сплошь классики, да еще шахтеры, по случаю купившие горящие путевки.
Эти обычно пропивались по приезде, а потом мучились от вынужденной трезвости и в ожидании денежных переводов из дома бродили по коридорам, просяще заглядывая в наши рукописи, но чаще в глаза: нельзя ли стрельнуть трешник...
Мы давали.
Крутились еще девицы из Москвы: некая Люда, парикмахерша, остроносенькая, невзрачная, но творившая чудеса - превращала головы литфондовских дам в произведения искусства... За что, видать, и получила на целый срок комнату, на двоих с подругой.
Ну и как обычно, в угловом полулюксе, на втором этаже, Мариэтта Шагинян: маленькая, сухонькая, глухая, но очень громкая, приводившая своими капризами в отчаяние не только постояльцев, но и обслугу дома.
Железная старуха Мариэтта Шагинян
Искусственное ухо рабочих и крестьян...
Было ей под девяносто, но, несмотря на хрупкое сложение, отличалась она выносливостью и писала книгу о Ленине, о боевом рабочем классе, который к старости возлюбила. Читала же детек-тивы, для чего выписывала романы Агаты Кристи на английском языке, которые ей присылали прямо из Лондона через городскую библиотеку имени Чехова. Мне не раз приходилось захваты-вать с собой крошечные томики, уложенные стопой, но всегда в надорванной упаковке... Следы беспардонной цензуры.
