А Герцен - Скуки ради
- Мудрено что-то. Не спрашивая человека, хочет ли он, может ли он измениться, говорят ему: видяшь. мол, какой ты негодяй, тебе надобно сделаться вот таким отличным, кап я, развившийся под другими условиями, в другом нравственном климате, в другом историческом кряже, достигай же до меня, и когда достигнешь, я тебя в награду назову меньшим братом, и притом братом бескорыстным, титулярным, потому что наследством я буду все-таки пользоваться один. Хороша любовь! Животных люде считают больше посторонними или уж очень дальними родственниками и с ними умнее обходятся или просто-напросто их едят или пользуются их глупостью, не стараясь исказить их самобытности и характера, я скорее признавая его. Иногда берут крутые меры. когда звери на вас смотрят, как мы на них, и принимают нас тоже за съестной припас, но вообще откровенно пользуются их особенностями и кабалят их в свою крепостную работу. Весь прием не тот. От лошади мы требуем, чтоб она была хорошей лошадью, и вовсе не стремимся стереть ее характер, воспитывая в ней ее общеживотную натуру и стараясь из нее сначала образовать хорошего звери вообще, а потом ее специальность. Немцу же или ннгличанину толкуют, что он прежде всего человек, об и старается с самою начала не походить на себя. Животных мы наблюдаем, а людям все внушаем, ну, и выходит вздор-Примеры на всяком шагу. Мы знаем, что кошка личной собственности не признает, авторитетов - еще меньше, что ова пи к полицейским должностям, ни к военной дисциплине собачьей страсти не имеет, и не ходим с ней на охоту, не ставам ее сторожем при вещах, квартальным при стаде, а, напротив, соглашая ее эгоистические вкусы с нашей потребностью, предоставляем ей удовольствие охотиться по мышам которые нам почему-то всегда мешают, Отчего же никто не исправляет кошки, не прививает ей голубиных добродетелей, не впутает ей любви к мышам и птицам, не внушает даже военного духа, вследствие которого загрызть мышей должно, но есть унизительно, а следует после сраженья набрать побольше мышиных трупов и зарыть в яму:..
- Ха-ха-ха! Я. доктор, и это яапигоу.
- И это будет так ше бесполезно, разве для препровождения времени,
- Вы мне напоминаете одного нашего генерала, который, рассуждая о революционных движениях тысяча восемьсот сорок восьмого года, говорил, что, по его мнению, вся зга кутерьма была сделана для "изощрения в стиле журналистов".
- Не помните ли вы его фамилию?
- Нет.
- Экая досада, я записал бы ее. Это - умнейший генерал у вас после Суворова; а вы хотели над ним посмеяться!
- Нет пророка в своем отечестве!
- Lyon Perrache - Lyon Perrache! Les voyageurs pour Amberieux Culos, ligne de Chambery, ligne da
Geneve - changement de voilure. Les voyageurs de l'Еxpresse Marseille - Lyon continuent immediatement [Лион Перраш - Лион Перраш! Едущие на Амберье Кю-до, линию Шамбери, линию Жевевы - пересадка. Пассажиры экспресса Марсель - Лион продолжают путь! (фр.)].
Я вышел из кареты; люди выгружали багаж. Я подошел еще раз к окну: доктор протянул обе ноги на мое место и повязал себе на голову фуляр.
Экспресс двинулся.
Досадно, запрут меня теперь в ящик с какими-нибудь часовщиками из Шо-де-Фона или с лионскими комми, "работающими в шелках", или, чего боже сохрани, с путешествующими дамами, которые закроют все окна, займут все места необычайным количеством ручного добра, который они таскают с собой...
...С тех пор как поднялся вопрос об освобождении женщин от супружеской зависимости, они вовсе не крепки дома и ужасно легко отрываются от "ложа и стола", как выражается римское право. Встреч они никаких не боятся, мы их боимся. Сама природа, кажется мне, споспешествует к уравнению прекрасного пола с просто полом; Швейцария, например, окружает, по крайней мере, городскую часть женского населения каким-то нимбом, удаляющим всякую опасность временного перемирия и entente cordiale [сердечного согласия (фр.)] между враждебными станами.
Я заметил это (в другой форме) ехавшему со мной члену женевского Большого совета. Он не то чтоб очень доволен был моим замечанием и совершенно неожиданно возразил:
- Но зато, как они свежи.
В этом неоспоримом достоинстве устриц и сливочного масла искал он облегчающей причины.
X
Последний туннель - и post tenebras lux [после мрака свет (лат.)]. Женеву я знаю с давних лет. Я ее слишком знаю.
- Скажите, пожалуйста, как бы мне сделать, - говорила одна дама, соотечественница наша, не без угрызения совести, - как бы сделать, чтобы полюбить Швейцарию?
Задача была ее легки я, несмотря на то что есть множество причин, по которым Швейцарию следует любить,
- А вы куда едете? - спросил я ее.
- В Женеву.
- Как можно, вы уж лучше поезжайте в другое место.
- Куда же?
- В Люперн или что-нибудь такое.
- Неужели там лучше?
- Нет, гораздо хуже, но там вы скорее дойдете до разрешения вашей задачи.
В самом деле, в Женеве все хорошо в прекрасно, умно и чисто, а живется туго. Начнешь рассуждать, - ясно, как дважды два, что в наше серенькое время мало мест лучше в Европе., а наймешь квартиру - так и тянет куда-нибудь, лишь бы из Женевы вон.
Достоинств Женевы кто не знает. Каподистрия в те веселые времена, когда Европа танцевала свою историю на конгрессах и вся пахла flour d'orang'eм и белыми лилиями, сравнивал Женеву с ладанкой, в которой бережется кабардинская струя, напоминающая что-то Европе своим запахом Каподистрия был правей покойного императора Павла 1. намывавшего движение в Женеве "бурями в стакане". Конечно, привыкнув брить за единицу меры пространство от Петербурга до Камчатки, Женена может показаться не только стаканом, но и рюмкой, - но одной рюмки мохуса было действительно достаточно, чтобы во всей Европе поняли, что известный мохус существует, В ней. как в фокусе, усиленно я сокращенно отражается все движение и все движения современной истории с тем преувеличением, которое имеют Альпы на выпуклых каргах и капли под микроскопом.
Вы видите, я далек от того, чтоб клеветать на рюмку, служившую ,вска целые гаванью всем преследуемым за грех мысли, бежавшим в нее с четырех сторон, - на рюмку, из которой вышел Руссо и со дна которой Вольтер мутил Европу. Но что же мне делать, когда при всем атом чего-то в ней недостает.
Наружно женевцы давно бросили свой отталкивающий пиетизм, свою канцелярскую, педантскую обрядность. Женева в этом даже опередила Англию; в ней человек может, не теряя честного имени, кредита, места, уроков и приглашений на обеды, не явиться яе-енолько воскресений в предике [церковной проповеди (от нем. predigt)]. Но за спавшей с души коростой кальвини ша осталась постно-сморщенная кожа. Эти формы без содержания, эти рябины прошлой болезни уцелели вместе с сухой раздражительностью, е приемами прежней нетерпимости. Женева похожа ва расстриженного пагера, потерявшего веру, во не потерявшего клерикальные манеры.
Кто-то сказал, что в каждом женевце остается на веки веков след двух простуд, двух холодных дуновений: бизы [северного ветра (от фр bise)] и Кальвина, - и, кто бы ни сказал, это совершенно верно, но он забыл прибавить, что к двум прирожденным простудам прибавляются разные пограничные оггепкп и осложнения: савойские - немного с зобом внутри, французские - с coup d'etat'cкими [От фp. coup d etat - государственный переворот] но ползноввениями и централизационными стремлениями Все это вместе составляет в общем швейцарском характере, тоже больше свежем, чем любезном, особый оттенок - женевский, конечно, очень хороший, но не то, чтобы чрезвычайно приятный,
Женевец - гражданин и буржуа, гражданин раздражительный, буржуа агрессивный, несколько хищный и всегда готовый сдать сдачу крупной медной монетой дурного чекана. Между собой у них расплата идет свирепее о быстрее, чем с нашим братом. Иностранца, особенно туриста, пока не намечают в нем наклонности к оседлой жизни щадят, как хорошую оброчную статью в выгодный транзитный товар. Таких соображений между жителями быть не может. На другие кантоны женевцы смотрят свысока, они нарочно не знают по-немецки Вообще надобно заметить, что у швейцарцев два, три. даже четыре патриотизма и, стало быть, столько же ненавистен. Есть патриотизм федеральный в есть кантональный; федеральный, в свою очередь, раздвоен на романский и германский. Как добрые родственники, граждане разных кантонов любят собираться на семейные праздники, вместе покушать и попить, пострелять в цель, попеть духовную музыку и послушать светских речей, после чего, как настоящие родственники, они возвращаются по домам с той же завистью и нелюбовью друг к другу, с которой пришли, c теми же пересудами и взаимными антипатиями.
В германской Швейцарии вы встречаете на каждом шагу ту природную, наивную, англо-саксонскую грубость и бессознательную неотесанность, которая очень неприятна, но не оскорбительна, которая сердит, не озлобляя, так, как сердит неповоротливость осла, слона. Женевец, заимствуя у немецких кантонов это патриархальное свойство, усложняет его, переводя на французский язык, не имеющий столько емкости или выразительности по этой части, и, мало этого, он возводит простодушную соседскую грубость в квадрат преднамеренной дерзостью и сознательным sans facon [бесцеремонность (фр.)]. Он наступает на ногу, зная, что это очень больно; он скорее потому-то и позволяет себе это маленькое удовольствие, что знает.
