Фридрих Горенштейн - Ступени
- Со мной тоже такое бывало, - тихо сказал Юрий Дмитриевич, - сегодня утром на ступенях... Знаете эту крутую улицу, которая упирается прямо в небо... Тротуар там сделан асфальтовыми ступенями... А сверху гремит соборный колокол...
Аким Борисыч зачерпнул новую порцию салата, уже потверже, видно, он справился со своим волнением, а рассказ Юрия Дмитриевича об асфальтовых ступенях не тронул его.
- Тут в деревне в церквушку один слепой ходит, - сказала молчавшая до этого Зина, - святой человек... Истощил себя, молитвой да хлебом живет...
- Это ослепший, - сердито сказал Аким Борисыч, - я уверен, это ослепший, а не слепорожденный... Слепорожденный весь внутри себя живет... На что ему Бог... Бога зрячие выдумали, чтоб оправдать порабощение свое... Пройдут тысячелетия или миллионы лет, и человек слепым рождаться будет...
- Возможно, - сказал Юрий Дмитриевич, - только глазницы останутся, как копчиковые позвонки от хвоста. Но это будет не человек, а какое-то другое мыслящее существо... Целиком погруженное не во внешний мир, а в свой мозг... И каждому ребенку среди этих существ будут понятны такие глубины, какие недоступны и Эйнштейну. Но внешний вид треугольника они увидят мозгом в результате тысячелетних усилий лучших умов, и, может быть, это и будет пре-делом развития их цивилизации... Ибо они будут двигаться в противоположном от человеческой цивилизации направлении... От познания к разглядыванию... И, может быть, это и есть антимир и античеловек...
Кончив говорить, Юрий Дмитриевич вдруг с удивлением заметил, что не сидит, а лежит, упираясь лбом в острый край стола, и на лбу у него образовался щемящий пролежень. Аким Борисыч же не слушает его, он давно рассеялся и шепчется с Зиной.
- Я провожу Аким Борисыча, - сказала Зина, правда, с каким-то беспокойством, точно нехотя. - Вы водой лицо сбрызните, совсем раскисли...
Аким Борисыч встал, вежливо кивнул и пошел к дверям немного нетвердо, так что зацепился даже плечом о косяк. Зина накинула платок и вышла следом.
III
Юрий Дмитриевич сидел, испытывая легкое головокружение, которое, как казалось ему, было вызвано беседой со слепорожденным. Под окном зашумели, завозились, раздалось даже нечто похожее на слабый вскрик. Юрий Дмитриевич посмотрел туда с тревогой, но быстро забылся, снова погрузившись в мысли. Он взял маринованный помидор и сидел так, посасывая прохладный, приятно горчащий помидорный сок. Вошла Зина. Платье на груди ее было разорвано.
- Совсем осатанел, - сердито сказала Зина. - Страх бы имел Божий, слепой ведь... Выходи, говорит, за меня... Брось кофточки вязать... У меня дом свой, сад... Не пойдешь, я тебя как паразитический элемент... Милиция к тебе давно присматривается, ты молодежь в секты втягиваешь... А разве я сектантка?.. Я в церковь хожу. - Зина присела к столу и заплакала.
- Ничего, - сказал Юрий Дмитриевич, обойдя вокруг стола и присаживаясь рядом, - мы с ним справимся... Не бойся... Я позвоню завтра же... Я поставлю в известность... Он скрыл происхождение... Это античеловек... Это существо другой цивилизации...
Юрий Дмитриевич осторожно погладил Зину по волосам, волосы у нее были мягкие, каштановые, они приятно щекотали шею и подбородок Юрия Дмитриевича.
- Котеночек ты мой маленький, - сказал Юрий Дмитриевич, - дай я потрогаю твои ушки, дай я поглажу твой хвостик... - Он говорил долго и произнес много глупостей, но, странно, ему было приятно чувствовать себя глупым и восторженным,как влюбленный дурак десятиклассник.
- Ты старый уже, - сказала Зина, - седой совсем... Но ты мне нравишься... Ты добрый... И лицо у тебя красивое... - Она поцеловала его в щеку и выскользнула из-под руки, мгновенно как-то из богомолки превратившись в озорную девушку. - Я тебе сейчас погадаю, - сказала Зина весело, от прежнего страха не осталось и следа, - сейчас узнаем судьбу...
Она нашла в углу старое одеяло и завесила окно, достала из комода коробочку, в которой была чистая просеянная зола пепельно-серого цвета, насыпала эту золу в неглубокую фарфоро-вую тарелку ровным слоем, налила чистой воды в стакан и поставила стакан этот посреди тарелки на золу, а вокруг тарелки укрепила три свечи. Потом она взяла толстое червонного золота кольцо и бросила его в стакан.
- Сиди тихо, - шепотом сказала она. - Не оглядывайся, смотри на свечи.
Юрий Дмитриевич, чтобы доставить ей удовольствие, сидел тихо, внутренне скептически улыбаясь; хмель прошел, голова была ясная и пустая, словно после сна, но постепенно Юрием Дмитриевичем вновь начала овладевать дремота, свечи трещали, пахло угаром, и над головой вдруг зазвенели тоненько колокольчики, раздался мощный удар, затем второй, но не удар уже, а легкое царапанье, точно языком колокола лишь провели по меди, и сразу всё заглохло.
- Смотри, - шепотом сказала Зина.
Юрий Дмитриевич наклонился и без особого теперь удивления, как само собой разумеющее-ся, увидал в кольце домик. Домик стоял на бугорке, в нем были два окошка, и переднее окошко светилось.
- Домик на горке, - сказала шепотом Зина, - видишь... И переднее окошко светится...
- Вижу, - ответил тоже шепотом Юрий Дмитриевич, - и мне приятно... А это колокол бил... Странно...
- Это старые часы на крыше, - сказала Зина, - они сломаны, но иногда начинают бить... Иногда я просыпаюсь ночью от их звона... - Она быстро задула свечи, и в темноте Юрий Дмитриевич обнял ее.
- Я хочу с тобой встретиться завтра, - сказал он, - я женат, однако развожусь с женой... Она изменила мне двадцать лет назад, это теперь достоверно установлено.
- Приходи, - ответила Зина, - днем я дома бываю... Я в деревенскую церковь с утра хожу, в собор я редко езжу... Ты Аким Борисыча берегись, он про тебя спрашивал.
- Ничего, - сказал Юрий Дмитриевич и поцеловал Зину куда-то мимо губ, в подбородок.
Когда он вышел на улицу, была уже глубокая ночь, очень теплая и лунная. Он чувствовал себя сильным, помолодевшим и шел, упруго отталкиваясь от земли. Легкий ветерок, имевший свободный доступ со стороны реки сквозь кусок рухнувшей стены, приятно освежал лицо и шелестел ветвями дубов. В глубине двора виднелась худая фигура глухонемого столяра Шмиге-льского. Шмигельский стоял среди мешков с цементом и унитазов, подняв обе руки к голове, и с наслаждением натирал свой нос, раскачивал его из стороны в сторону. Запрокинутое лицо Шмигельского было освещено луной, глаза закатились, рот был полуоткрыт, лишь короткие мучительные и сладострастные вздохи вырывались время от времени из груди его.
Некоторое время Юрий Дмитриевич пребывал в состоянии неясном для себя, затем вспомнил что-то, прикоснулся пальцем к концу своего носа.
- Рукоблудие, - сказал он. - Манутация... Искусственное раздражение с целью удовлет-ворить чувство... Антисемитизм, приносящий половое наслаждение... Половой расизм... Это для патолога-физиолога... Патология вскрывает суть...
Юрий Дмитриевич понимал, что Шмигельский глух, и все-таки он говорил, протянув к нему ладони, освещенные луной. С протянутыми же ладонями остановился он на перекрестке, это было уже в другом мире, маленький палисадник был окружен забором из кирпичных тумб, меж которыми закреплены были металлические трубы. В палисаднике сильно пахло влажной землей и цветами. Юрий Дмитриевич лег на траву, опираясь на локти, чтоб не помять цветы, сунул голову в клумбу и закрыл глаза, испытывая наслаждение не только от запаха, но и от прикосно-вения лепестков и листьев к своей коже. Потом он шел по пустым улицам, в домах освещены были только подъезды, изредка его обгоняло такси, одно даже остановилось, выглянул шофер, но, очевидно, приняв Юрия Дмитриевича за пьяного, поехал дальше. Уже начало светать, когда Юрий Дмитриевич вышел к центру, к улицам, на которых он бывал ежедневно. Он постоял перед библиотекой республиканской Академии наук со старинными фонарями перед входом. Здесь он часто работал, писал диссертацию. Теперь же он просто остановился и вздохнул, сам не поняв о чем. На улицах начали появляться первые прохожие, дворники шуршали метлами, прополз трамвай, но было всего половина шестого, и Юрий Дмитриевич решил еще немного погулять, чтоб не будить так рано Григория Алексеевича. Он подошел к дому, когда не только крыши, но и верхние этажи уже были освещены солнцем. Он позвонил, и за дверью сразу же послышались шаги, не шаги, а топот, словно кто-то бежал. Дверь стремительно распахнулась, и Нина кинулась ему на шею, обняла и заплакала.
- Зачем, - крикнул Юрий Дмитриевич подходящему из глубины коридора Григорию Алексеевичу, - что здесь происходит? - Ему приходилось запрокидывать голову, чтобы отстраняться от поцелуев жены. - Мне неприятна эта женщина... А теперь вообще... Я, кажется, люблю другую... Боже мой, когда я кому-нибудь неприятен, я стараюсь обходить его десятой дорогой...
- Хорошо, - всхлипывая, говорила Нина, - я уйду... Но ты разденься, ложись... Я так беспокоилась... Григорий Алексеевич мне позвонил... Мы всю ночь на ногах... Мы звонили, ездили...
![Фридрих Горенштейн - Шампанское с желчью [Авторский сборник]](/uploads/posts/books/126255/126255.jpg)
