Фридрих Горенштейн - Ступени
- Пойдемте ко мне, - сказала Зина. - Вы, наверно, голодны... Я вас покормлю...
Зина жила в одноэтажном, с толстыми стенами, строении. Комната ее была небольшой кельей с овальным, забранным решеткой окном. Стены были оклеены обоями, сквозь которые проступали сырые пятна. В комнате было довольно чисто и уютно. Стоял диван старого образца, но не потрепанный, со свежей клеенкой. На полках, вмонтированных в верхнюю часть спинки дивана, располагались всякие безделушки: целлулоидные уточки, фарфоровые слоники, две одинаковые фарфоровые узбечки в тюбетейках и шароварах, сидящих поджав ноги. Причем одна узбечка была цветная, а вторая некрашеная, - очевидно, брак или второй сорт. В углу, под иконой, лежали на специальной подставке мотки шерсти, спицы и кофточка с недовязанным рукавом. На стене висела репродукция картины "Явление Христа народу". Стол был импорт-ный, финский, полированный, белый с черной полосой по краям. В противоположном от икон углу, за ширмой, располагалось некое подобие кухни. Там стоял кухонный столик, прикрытое дощечкой эмалированное ведро с водой, висели на вбитых в стены гвоздях кастрюли.
Юрий Дмитриевич уселся на диван, вытянув ноги, похрустывая суставами, и с наслаждени-ем вдохнул запах жареного лука из-за ширмы, где Зина возилась с керогазом.
В дверь постучали два раза, потом через промежуток еще три раза. Зина торопливо пошла к дверям, вытирая о передник мокрые руки. Юрия Дмитриевича поразила происшедшая с ее лицом перемена. Оно было испуганным, растерянным, и маленькие уши стали пунцовыми. На пороге стоял Аким Борисыч, свежепостриженный, надушенный, с букетиком цветов.
- Заходите, Аким Борисыч, ужинать будем, - суетилась Зина. Аким Борисыч сунул ей букетик прямо в лицо и потрепал ладонью по щеке, правда, первоначально он чуть-чуть ошибся и пальцы его скользнули по затылку, потом быстро нащупали щеку. Аким Борисыч улыбнулся, но сразу же улыбка погасла, он тревожно, неестественно твердо и четко для живого человека выпрямился, как тогда перед Перегудовым, и черные очки его, словно окуляры какого-то кибер-нетического механизма, начали ощупывать комнату, пока не застыли на Юрии Дмитриевиче. Юрий Дмитриевич почувствовал, как по спине пополз от поясницы к лопаткам легкий ночной холодок.
- Это Юрий Дмитриевич, - торопливо сказала Зина, - мой знакомый...
Лицо Аким Борисыча, словно повинуясь новому сигналу изнутри, мгновенно утратило механическую твердость, расплылось в улыбку.
- Я вас нечаянно ударил, вы простите, - сказал он и, шагнув точно по направлению к Юрию Дмитриевичу, протянул руку.
Юрий Дмитриевич растерянно посмотрел на свою ладонь, а затем с отчаянием выбросил ее вперед, точно просовывал ее в шкив машины. Пожатие Аким Борисыча было мягким, эластич-ным, слишком мягким и нежным для живого человека, просто машина работала в другом режиме, и это еще более испугало Юрия Дмитриевича.
- Вы тоже религиозный? - спросил Аким Борисыч.
- Я, собственно, врач, доктор...
- Понятно, понятно, - сказал Аким Борисыч. - Это хорошо, что у Зины появляются такие знакомые... А то ее окружают какие-то церковники... Надо бы вырвать ее из религиозных пут...
- Аким Борисыч, - сказала Зина. - Я ведь план выполняю... Вера моя работе не мешает.
- Да я не о работе, - сказал Аким Борисыч. - Религия тебе жить мешает. Тебе надо встретить хорошего человека, семью иметь... Я ей комнатенку выхлопотал, хоть промкомбинат и недавно организовали... Глухонемых, слепых и прочих инвалидов соединили вместе. Правиль-ное мероприятие... Управленческий аппарат сокращает...
Он присел к столу, вынул из плетеной корзиночки, которую держал, бутылку водки и банку маринованных помидоров. Зина поставила большое блюдо со свежими нарезанными огурцами и луком, политыми подсолнечным маслом, блюдо вареной молодой картошки, пересыпанной шипящими шкварками, и нарезанное толстыми ломтями светло-коричневое копченое сало. Они выпили по первой за Зину. Юрий Дмитриевич закусывал всем вперемежку: пожевал кусочек сала, пару ломтиков огурцов, две картофелины. Он быстро охмелел, а после второй рюмки уже запросто подвинулся к Аким Борисычу и спросил:
- Вы слепорожденный?
- Да, - сказал Аким Борисыч, движения которого потеряли четкость, - я часто думал про вас, - он презрительно усмехнулся, - про зрячих... Несчастные вы... Я ваши книги читаю... Специального чтеца нанимаю... Все несчастья ваши оттого, что вы видите... Глаза - это орган порабощения человека внешним пространством... Вот, например, такое понятие - красота... Недоступна она вам... Вы ей принадлежите, а не вам она... Красоту взять только на ощупь можно...
- А зачем ее брать, слепорожденный, - сказал Юрий Дмитриевич, начавший испытывать почему-то сильное сердцебиение, как при оскорблении национальной чести, - может, потому она и красота, что недоступна... И как только доступна станет, - испарится... Вы когда-нибудь видали... Вернее, вы когда-нибудь представляли себе звезды... Не в январе, когда они маленькие и неприятные, а в августе, когда они густо висят? - Он понимал, что задавать подобный вопрос жестоко, и все-таки задал его, потому что слепорожденный его сильно раздражал. Однако слепорожденный в ответ только весело рассмеялся.
- Я знаю из учебника астрономии, - сказал он, - звезды - это тоже жара или холод... Внешний вид - обман... Реальность - это прикосновение... Иногда я вижу сны, и мне снятся только прикосновения... Мне снится твердое или мягкое, жаркое или холодное, мокрое или сухое...
- А форма, - спросил Юрий Дмитриевич, испытавший уже совсем новое чувство, вернее, предчувствие чего-то неизведанного, хоть и находящегося рядом, - вы ведь ощущаете линию плоскости...
- Вы путаете меня с ослепшим, - сказал Аким Борисыч. - Это совершенно жалкие люди... Хуже зрячих... Они тоскуют по своему рабству... Меня воспитала мать, которая тоже была слепорожденной... А отец мой был ослепший... Это был жалкий человек... Просыпаясь утром, он ругался и плакал... Он кричал, что ненавидит темноту, а напившись пьяным, путал меня вечной темнотой... Глупец... Единственное, что я не могу себе представить даже приблизи-тельно, это темноту... Форму же я представляю себе, линию, выпуклость, но всегда она должна быть либо теплой, либо острой, либо мокрой... Однажды я тяжело заболел и представил в бреду три линии, пересекающиеся между собой концами, и эти линии лишены были ощущений... Мне показалось, что они с трех сторон сдавили мне голову... И мне показалось, что я либо умер, либо разом понял нечто великое...
- Это треугольник, геометрическая фигура... - сказал Юрий Дмитриевич. - Вы увидели его в бреду, как зрячий... - И вдруг он подумал, что перед ним сидит не человек, а какое-то другое мыслящее существо, просто приспособившееся к жизни среди людей и перенявшее их привычка. Минуту-две Юрий Дмитриевич смотрел на Аким Борисыча с напряженным внимани-ем, пока тот не протянул руку и не зачерпнул салат, правда, неловко, рассыпав по скатерти, - он был в некотором волнении.
- Со мной тоже такое бывало, - тихо сказал Юрий Дмитриевич, - сегодня утром на ступенях... Знаете эту крутую улицу, которая упирается прямо в небо... Тротуар там сделан асфальтовыми ступенями... А сверху гремит соборный колокол...
Аким Борисыч зачерпнул новую порцию салата, уже потверже, видно, он справился со своим волнением, а рассказ Юрия Дмитриевича об асфальтовых ступенях не тронул его.
- Тут в деревне в церквушку один слепой ходит, - сказала молчавшая до этого Зина, - святой человек... Истощил себя, молитвой да хлебом живет...
- Это ослепший, - сердито сказал Аким Борисыч, - я уверен, это ослепший, а не слепорожденный... Слепорожденный весь внутри себя живет... На что ему Бог... Бога зрячие выдумали, чтоб оправдать порабощение свое... Пройдут тысячелетия или миллионы лет, и человек слепым рождаться будет...
- Возможно, - сказал Юрий Дмитриевич, - только глазницы останутся, как копчиковые позвонки от хвоста. Но это будет не человек, а какое-то другое мыслящее существо... Целиком погруженное не во внешний мир, а в свой мозг... И каждому ребенку среди этих существ будут понятны такие глубины, какие недоступны и Эйнштейну. Но внешний вид треугольника они увидят мозгом в результате тысячелетних усилий лучших умов, и, может быть, это и будет пре-делом развития их цивилизации... Ибо они будут двигаться в противоположном от человеческой цивилизации направлении... От познания к разглядыванию... И, может быть, это и есть антимир и античеловек...
Кончив говорить, Юрий Дмитриевич вдруг с удивлением заметил, что не сидит, а лежит, упираясь лбом в острый край стола, и на лбу у него образовался щемящий пролежень. Аким Борисыч же не слушает его, он давно рассеялся и шепчется с Зиной.
- Я провожу Аким Борисыча, - сказала Зина, правда, с каким-то беспокойством, точно нехотя. - Вы водой лицо сбрызните, совсем раскисли...
Аким Борисыч встал, вежливо кивнул и пошел к дверям немного нетвердо, так что зацепился даже плечом о косяк. Зина накинула платок и вышла следом.
![Фридрих Горенштейн - Шампанское с желчью [Авторский сборник]](/uploads/posts/books/126255/126255.jpg)
