Владимир Тендряков - Подёнка - век короткий
Весенний опорос покроет недостачу. Интересоваться поросятами начнут осенью, когда придет время рассчитываться с государством по мясу. Но и тогда всех по головам считать не станут, могут только спросить: почему не подросли, почему вес ниже нормы? Ну, тут отговорок полный мешок: "Поросята-то зимние, а вы бы хотели полный вес, спасибо говорите, что таких вытянула". "Умный гору обойдет..." Большого риска нет, а совесть... Что совесть? Артемий Богданович, ежели прижмет, не посовестится на нее, Настю, вину спихнуть. Почему она должна быть совестливее его?
Артемию Богдановичу приходилось отдуваться за зимний опорос. Настя как-никак, пусть с потерями, остановила падеж, сохранила часть поросят, у других же свинарок попередохли не только сосунки, но и откормочные, заразились матки. Свинаркам снижали оплату, и они на чем свет стоит костили Артемия Богдановича. И тут единственный ангел-хранитель - Настя. На все попреки, на все жалобы у Артемия Богдановича один ответ: "Не справились, а почему Сыроегина справилась? Она что - дух святой, не такая же свинарка? Все дело в умении и добросовестности!" - и фотографию Насти наклеили на Доску почета, ее имя постоянно склоняли на собраниях, о ней с уважением писали в районной газете. И становилось ясно каждому - на околице деревни Утицы зреет знатный передовик колхоза. А чтоб он быстрей зрел, нужно подкармливать. Кладовщик Михей по словесному указу Артемия Богдановича отпускал Насте на свиней лучшие корма, не заменял больше муку высевками. Лучше и больше, так как сдохшие поросята числились живыми, росли, крепли, им тоже отпускалось на прокорм.
Так прошла зима, из-под снега выползли прогретые проплешины, в оврагах копилась застойная зеленая вода. И Настя по утрам бежала на ферму уже при молодом солнышке - дни становились длиннее.
После зимнего опороса матки не набрались сил, и весенний приплод был мал. Рябина, самая плодовитая, меньше восьми никогда не метала, а тут принесла шестерых. И, как назло, где тонко, там и рвется. Хотя Настя не спала ночами, затемно вскакивала с постели, накидывая платок и ватник, мчалась к ферме, часами не отходила от маток, но все-таки недоглядела. Матка Роза, страховидно толстая, неуклюжая, ворочаясь с боку на бок, задавила сразу троих. А впервые запущенная под хряка Голубка, на которую Настя рассчитывала - будет хорошей маткой, - оказалась со злым пороком. Голубка, крокодилом бы ее звать, выметала четверых и тут же сожрала. И не обошлось без поштучного отхода: одного угораздило свалиться в навозную яму, другого искусал хряк...
Настя извелась, почернела лицом, мать дома пряталась от нее на печи вдруг да вгорячах облает. А Настю продолжали славить, Костя Неспанов ходил вокруг с блокнотиком, он написал в областную газету, ждал ответа. И часто заскакивал замотанный делами Артемий Богданович, топтался в проходе, заглядывал под маток, бодрил:
- Держи марку, Настя. На тебя глядит вся колхозная общественность.
Настя сердито пеняла ему на скудный приплод, но о потерях помалкивала. Задавленных Розой сосунков снова тайком вынесла в подоле...
Списать под этот опорос мертвые поросячьи души? Наверно бы, можно. У неу не красно, а у других и совсем из рук вон плохо. Другие-то не получали добавочные корма, не обиходили маток, как она обиходила, не вскакивали по ночам с кровати... Списать можно, грехи покроются, но тогда уж похвалы не жди - кисленькие попреки и, быть может, вместо чистой мучки высевки. "Что ж это ты, Настя, по показателям упала, на одной половице с Марией Клюшиной стоишь?" А у свинарки Марии Клюшиной пустые клети паутиной затягивает. Нет, она ей неровня!
Семь бед - один ответ. Раньше не испугалась проверки, а теперь-то и подавно бояться нечего.
Для виду Настя решила списать двоих на Голубку. Только двоих. Приплод невелик, но и процент отхода низок. Верьте!
Нежданно-негаданно нагрянул носатый паренек в кожаной куртке, увешанный фотоаппаратами, заставил выгнать всех свиней под открытое небо, поставил посреди тучных маток Настю и строгонько покрикивал: "Не глядите в объектив! Минуточку!" Хлопотливо щелкал, то забегая сбоку, то приседая, то забравшись на изгородь. Прославлена была на область не только Настя, но и ее любимец Кешка. Настя-то стеснительно смотрела в сторону, а Кешка, прижавшись к юбке, нахально уставился со снимка, он не считался со строгими приказами носатого паренька: "Не глядите в объектив!"
После дождей, по расползшейся дороге, еле-еле пробрался к Утицам автобус, из него высыпали девчата и парни - все свой брат, колхозники из соседнего Блинцовского района. Они лазали по свинарнику, изучали свиней, расспрашивали:
- А каков рацион? А когда поишь? А собираешься ли еще проводить зимний опорос?..
Глядели в рот, ловили каждое слово.
11
А дома по-прежнему - пустынно и скучно. Мать держалась, ей не хуже и не лучше, лечилась травками. По-прежнему Настя заставала ее сидящей на лавке с замороженным взглядом, направленным куда-то внутрь себя, вглубь.
Мать-то не считала Настю счастливой. Вот если б внуки по избе ползали да стоял бы в доме запах ядреного мужика, дымящего табаком, приходящего с работы в пропотелой рубахе, тогда бы - у дочери жизнь, как у людей. А так и с почетом, и с фотографиями в газете, а бобылка бобылкой, для бабы это последнее звание.
Потому-то Настя и не любила бывать дома, что каждую минуту чувствуешь немое сожаление матери.
Они с матерью сидели за столом, Настя хлебала из чашки, мать смотрела, придвигала то соль, то нож для хлеба. Молчали, обо всем давно переговорено. Корм в свинарнике задан, вечер свободный, как-то надо его убить. Обычно Настя убегала к Павле поболтать. Павла каждый раз сообщала новенькое о Кешке - живет в Соломбале, работает на лесозаводе, холостяжничает, как бы при одинокой жизни карусель у него не пошла, сама знаешь, от стопки никогда не отказывался, а дружков-собутыльничков везде хватает... Павла доносила не без задней мысли - вот, мол, хоть ты и в славе, и при деньгах, а мужики на тебя что-то не очень падки, нам-то Кешка пишет, а тебе даже и поклоны не велит передавать. Павла в эти минуты была неприятна Насте, но приходил вот такой свободный вечер - и тянуло к ней, послушать о Кешке.
И сейчас она, дохлебав бы щи, поднялась бы и ушла, но за окном раздался храп коня, стук ног на крыльце, знакомый голос:
- Дома хозяйка?
Артемий Богданович - что с ним? - синий бостоновый костюм, в каком выезжал только в область, не ниже - для района и обычный хорош, - рубашка белая, галстук, и лицо - что пятак, натертый о валенок. За Артемием Богдановичем бочком Костя Неспанов, тоже в глаженом костюме, отложной воротничок вокруг шеи, туфли начищены, щеки красные, и глаза бегают где-то по потолку, выше голов.
- Здоровы будете?
- Здоров, коли не шутишь, - ответила Настя, чувствуя зябкость в спине и слабость в ногах: начинала догадыватъся. - К столу бы пригласить, да не сказались - стол-то не праздничный, а вы - как на именины. Может, порогом ошиблись?
- Нет, вроде порог тот и люди те, что нам нужны. Правда, Костя? - Артемий Богданович решительно присел к столу. Костя на краешек лавки в сторонке.
Мать Насти с натугой поднялась, двинулась было к печке, но Артемий Богданович остановил ее:
- Нет, мамаша, останься. Не посторонний человек, а, так сказать, напротив - самый нужный в нашем деле. Правда, Костя?
У матери дрогнули морщины, она села, тревога и выжидание застыли на лице.
Артемий Богданович выбросил на стол руки, пошевелил пальцами, крякнул смущенно, исподлобья взглянул на Костю - тот густо покраснел.
- Ну вот, - начал Артемий Богданович, - я человек прямой, вилять не люблю. Обычаев старых тоже не знаю. Но, помнится, в прежние-то годы начинали: "У вас есть красный товар, у нас - купец молодой..." Так, что ли, мать? Настя, ясно?
Настя молча покосилась на свекловичную физиономию Кости.
- Я сват, Настя! Сам-то он хуже девки робеет, пришлось взять на себя. Впервые в жизни, значит, с этой должностью справляюсь, может, чего и не так, не обессудьте... Ну, Настя?
- Чего - ну?
- Эва, она еще спрашивает! Пойдешь за него замуж или какого там принца крови из заморских стран подождешь? Вопрос, так сказать, прочувствованно ребром. Ну?
Настя сжала руки коленями, уставилась в стол, молчала. Артемий Богданович смущенно крякнул:
- Ну, не тяни! Иль он чем худ тебе?
- Худ?.. Пожалуй.
Костя тоскливо сцепил челюсти, поднял взор к потолку, проскулил:
- Пойдем, Артемий Богданович, отсюда. Что уж...
- Это как так пойдем? - У Артемия Богдановича гневливой темнотой налились подглазницы. - Уйдем, когда выясним, не раньше того. Уйдем и позор снесем. Выкладывай, чем он тебе худ?
- Одним только. Молод. Я уж в годах, намедни двадцать восемь стукнуло, что мне к себе детей припутывать?
- Детей? Костя, слышишь?.. Да обидься ты, чертов сын! Стукни по столу, чтоб чашки с ложками на пол посыпались!
- Пойдем, Артемий Богданович, чего уж...
