Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Часть 3)
В конце концов Самгин решил поговорить с Мариной о Безбедове и возвратился домой, заставив себя остановиться на словах Безбедова о Мише.
В этом решении было что-то удобное, и оно было необходимо. Разумеется, Марина не может нуждаться в шпионе, но - есть государственное учреждение, которое нуждается в услугах шпионов. Миша излишне любопытен. Лист бумаги, на котором Самгин начертил фигуру Марины и, разорвав, бросил в корзину, оказался на столе Миши, среди черновиков.
- Зачем ты это взял? - спросил Самгин.
- Мне понравилось, - ответил Миша.
- Что именно понравилось?
- Меркурий. Вы его нарисовали женщиной, - сказал Миша, глядя прямо в глаза.
"Честный взгляд", - отметил Самгин и спросил еще: - А откуда ты знаешь о Меркурии?
- Я читал мифологию греков.
- Ага, - сказал Самгин и после этого, незаметно для себя, стал говорить с юношей на вы. Но хотя мифология, конечно, может интересовать юношу, однакож юноша все-таки неприятен, и на новой квартире нужно будет взять другого письмоводителя. Того, что было сказано Безбедовым о Марине, Самгин не хотел помнить, но - помнил. Он стал относиться к ней более настороженно, недоверчиво вслушивался в ее спокойные, насмешливые речи, тщательнее взвешивал их и менее сочувственно принимал иронию ее суждений о текущей действительности; сами по себе ее суждения далеко не всегда вызывали его сочувствие, чаще всего они удивляли. Казалось, что Марина становится уверенней в чем-то, чувствует себя победоносней, веселее.
Самгину действительность изредка напоминала о себе неприятно: в очередном списке повешенных он прочитал фамилию Судакова, а среди арестованных в городе анархистов - Вараксина, "жившего под фамилиями Лосева и Ефремова". Да, это было Неприятно читать, но, в сравнении с другими, это были мелкие факты, и память недолго удерживала их. Марина по поводу казней сказала:
- Хоть бы им, идиотам, намекнул кто-нибудь, что они воспитывают мстителей.
- Дума часто внушает им это, - сказал Самгин. Она резко откликнулась:
- Я под намеком подразумеваю не слова... И глаза ее вспыхнули сердито. Вот эти ее резкости и вспышки, всегда внезапные, не согласные с его представлением о Марине, особенно изумляли Самгина.
Около нее появился мистер Лионель Крэйтон, человек неопределенного возраста, но как будто не старше сорока лет, крепкий, стройный, краснощекий; густые, волнистые волосы на высоколобом черепе серого цвета точно обесцвечены перекисью водорода, глаза тоже серые и смотрят на все так напряженно, как это свойственно людям слабого зрения, когда они не решаются надеть очки. Глаза - мягкие, улыбался он охотно, любезно, обнажая ровные, желтоватые зубы, - от этой зубастой улыбки его бритое, приятное лицо становилось еще приятней. Знакомя его с Климом, Марина сказала:
- Инженер, геолог, в Канаде был, духоборов наших видел.
- О, да! - подтвердил Крэйтон. - Люди очень - как это? - крепостные?..
- Крепкие? - подсказал Самгин.
- Да, спасибо! Но молодые - уже американцы. По-русски он говорил не торопясь, проглатывая одни слога, выпевая другие, - чувствовалось, что он честно старается говорить правильно. Почти все фразы он облекал в форму вопросов:
- Так много церквей, это всё ортодоксы? И все исключили Льва Толстого? Изумруды на Урале добывают только французы?
Но спрашивал он мало, а больше слушал Марину, глядя на нее как-то подчеркнуто почтительно. Шагал по улицам мерным, легким шагом солдата, сунув руки в карманы черного, мохнатого пальто, носил бобровую шапку с козырьком, и глаза его смотрели из-под козырька прямо, неподвижно, не мигая. Часто посещал церковные службы и, восхищаясь пением, говорил глубоким баритоном:
- Оу! Языческо прекрасно, - правда? Так же восхищал его мороз:
- Это делает меня таким, - говорил он, показывая крепко сжатый кулак.
Было в нем что-то устойчиво скучное, упрямое. Каждый раз, бывая у Марины, Самгин встречал его там, и это было не очень приятно, к тому же Самгин замечал, что англичанин выспрашивает его, точно доктор - больного. Прожив в городе недели три, Крэйтон исчез.
Отвечая Самгину на вопросы о Крэйтоне, Марина сказала - неохотно и недружелюбно:
- Что я знаю о нем? Первый раз вижу, а он - косноязычен. Отец его квакер, приятель моего супруга, помогал духоборам устраиваться в Канаде. Лионель этот, - имя-то на цветок похоже, - тоже интересуется диссидентами, сектантами, книгу хочет писать. Я не очень люблю эдаких наблюдателей, соглядатаев. Да и неясно: что его больше интересует - сектантство или золото? Вот в Сибирь поехал. По письмам он интереснее, чем в натуре.
Поговорить с нею о Безбедове Самгину не удавалось, хотя каждый раз он пытался начать беседу о нем. Да и сам Безбедов стал невидим, исчезая куда-то с утра до поздней ночи. Как-то, гуляя, Самгин зашел к Марине в магазин и застал ее у стола, пред ворохом счетов, с толстой торговой книгой на коленях.
- Деньги - люблю, а считать - не люблю, даже противно, - сердито сказала она, - Мне бы американской миллионершей быть, они, вероятно, денег не считают. Захарий у меня тоже не мастер этого дела. Придется взять какого-нибудь приказчика, старичка.
- Почему - старика? - шутливо спросил Самгин.
- Спокойнее, - ответила она, шурша бумагами. - Не ограбит. Не убьет.
- А какого дела мастер Захарий?
- Захарий-то? Да - никакого. Обыкновенный мечтатель и бродяга по трудным местам, - по трудным не на земле, а - в книгах.
Небрежно сбросив счета на диван, она оперлась локтями на стол и, сжав лицо ладонями, улыбаясь, сказала:
- Обижен на тебя Захарий, жаловался, что ты - горд, не пожелал объяснить ему чего-то в Отрадном и с мужиками тоже гордо вел себя.
Самгин, пожав плечами, ответил:
- Я - тоже не мастер по части объяснений. Самому многое неясно. А с мужиками и вообще не умею говорить. Марина перебила его речь, спросив:
- А Валентин жаловался на меня?
Самгин даже вздрогнул, почувствовав нечто подозрительное в том, что она предупредила его.
Ее глаза улыбались знакомо, но острее, чем всегда, и острота улыбки заставила его вспомнить о ее гневе на попов. Он заговорил осторожно:
- Он любит жаловаться на себя. Он вообще словоохотлив.
- Болтун, - вставила Марина. - Но поругивает и меня, да?
- Нет. Впрочем, - назвал тебя хитрой.
- Только-то?
Она тихонько и неприятно засмеялась, глядя на Самгина так, что он понял: не верит ему. Тогда, совершенно неожиданно для себя, он сказал вполголоса и протирая платком очки:
- Вечером, после пожара, он говорил... странно! Он как будто старался внушить мне, что ты устроила меня рядом с ним намеренно, по признаку некоторого сродства наших характеров и как бы в целях взаимного воспитания нашего...
Выговорив это, Самгин смутился, почувствовал, что даже кровь бросилась в лицо ему. Никогда раньше эта мысль не являлась у него, и он был поражен тем, что она явилась. Он видел, что Марина тоже покраснела. Медленно сняв руки со стола, она откинулась на спинку дивана и, сдвинув брови, строго сказала:
- Ну, это ты сам выдумал!
- Он был нетрезв, - пробормотал Самгин, уронив очки на ковер, и, когда наклонился поднять их, услышал над своей головой:
- Ты хочешь напомнить: "Что у трезвого - на уме, у пьяного - на языке"? Нет, Валентин - фантазер, но это для него слишком тонко. Это - твоя догадка, Клим Иванович. И - по лицу вижу - твоя!
Скрестив руки на груди, занавесив глаза ресницами, она продолжала:
- Не знаю - благодарить ли тебя за такое высокое мнение о моей хитрости или - обругать, чтоб тебе стыдно стало? Но тебе, кажется, уже и стыдно.
Самгин чувствовал себя отвратительно.
"Веду я себя с нею глупо, как мальчишка", - думал он.
Марина молчала, покусывая губы и явно ожидая: что он скажет?
Он сказал:
- Видишь ли - в его речах было нечто похожее на то, что я рассказывал тебе про себя...
- Еще лучше! - вскричала Марина, разведя руками, и, захохотав, раскачиваясь, спросила сквозь смех: - Да - что ты говоришь, подумай! Я буду говорить с ним - таким - о тебе! Как же ты сам себя ставишь? Это все мизантропия твоя. Ну - удивил! А знаешь, это - плохо!
Несколько оправясь, Самгин заговорил:
- Я не мог не отметить некоторого, так сказать, пародийного совпадения...
- Оставь, - сказала Марина, махнув на него рукой. - Оставь - и забудь это. - Затем, покачивая головою, она продолжала тихо и задумчиво:
- До чего ты - странный человек! И чем так провинился пред собой, за что себя наказываешь?
Это было сказано очень хорошо, с таким теплым, искренним удивлением. Она говорила и еще что-то таким же тоном, и Самгин благодарно отметил:
"Так никто не говорил со мной". Мелькнуло в памяти пестрое лицо Дуняши, ее неуловимые глаза, - но нельзя же ставить Дуняшу рядом с этой женщиной! Он чувствовал себя обязанным сказать Марине какие-то особенные, тоже очень искренние слова, но не находил достойных. А она, снова положив локти на стол, опираясь подбородком о тыл красивых кистей рук, говорила уже деловито, хотя и мягко:
