Исмаил Шихлы - Буйная Кура
Кипиани улыбнулся и пожал плечами:
- Ты, как прежде, мечтатель.
- Без метчы сердце высохнет от печали. Причем моя мечта реальна. Ты представь себе, если мы в сердцах этих ребят зажжем по маленькому огоньку, а эти огни рассыплются повсюду, разве наша страна не озарится светом?
- Если казаки не погасят их преждевременно.
На этот раз Ахмед не ответил. Он вспомнил село Гейтепе и как в последнее время казаки зачастили туда, как превратили лес за Курой в запретную зону. Вспомнил последнее столкновение на берегу Куры. Почему-то перед его мысленным взором вырос Джахандар-ага. Он, словно наяву, увидел его серое, как чугунное, лицо, налитые кровью глаза, сросшиеся, взлохмаченные брови, крепкий, нервный палец, вечно находящийся на курке винтовки. В ушах Ахмеда защелкали четки моллы Садыха. Его окружили мюриды. Ахмед поневоле вспомнил темные землянки, незавидную жизнь старика Годжи и тех людей, которые пришли на берег провожать их. Мать Османа не нашла даже чарыков для своего сына. Она ничего не умеет делать, кроме как бить себя в грудь и стенать. Положение очень трудное и запутанное. Один хозяйничает в деревне, а другой не находит черствого хлеба. Может быть, Кипиани прав?
Тень от крепости удлинилась и накрыла друзей. Воды Куры покраснели. Зыбь засверкала, как рыбья чешуя.
Друзья встали и тихо пошли по той же тропинке, спустились вниз. Молча шагали по пыльным улицам города. Ахмед должен завтра пуститься в обратный путь. Ребята, которых он привез, уже приняты в семинарию, они уже занимаются. И директор, и Черняевский остались очень довольны Ахмедом. А Ахмед в свою очередь рад тому, что встретил здесь своего старого друга. Теперь он не один. Они будут поддерживать связь между собой. Ахмеду надо еще заехать на несколько дней в Тифлис и повидаться с попечителем просвещения, получить распоряжение об открытии в Гейтепе новой школы. Черняевский сам вмешался в это дело и добился разрешения. Теперь надо только все оформить официально.
Увидев около общежития ребят, они остановились. Османа и Селима нельзя узнать. На головах новые фуражки, пуговицы на пиджаках и ремни сверкают. Ботинки начищены до блеска. Форма семинаристов им к лицу. Ахмеду было радостно за этих ребят. Теперь Осман уж не тот робкий и грустный парень. Обратившись к Ахмеду, он спросил:
- Когда возвращаетесь в деревню?
- Завтра. Что передать?
Осман бегом бросился в общежитие и вернулся с узелком в руке.
- Никак матери хочешь посылку отправить?
Осман, словно человек, имеющий какую-то тайну, взял Ахмеда под руку и отвел в сторону.
- Не обижайтесь, если вам не трудно, передайте это моей матери. Отцовская чоха. Она насильно дала ее мне, когда я уезжал. Скажите маме, пусть положит опять в сундук.
- А это что такое?
- Это чарыки. Передайте их дяде. Ведь он сам босой.
Ахмед хорошо помнил, как Годжа передал эти чарыки Осману. Обескровленные и сморщенные от постоянной воды ноги старика он видел перед своими глазами. Ахмед тогда же понял, что эти чарыки Годжа сшил для себя, но, увидев босого племянника, растрогался и отдал ему.
Чувствительность Османа тронула Ахмеда. Он принял у него узелок.
- Как устроился, как с жильем?
- Очень хорошо. Новая кровать. Но спать на ней я не могу.
- Почему?
В разговор вмешался Селим:
- Он боится упасть с кровати.
- Ну что же мне делать, если я никогда не спал так высоко. Чуть шевельнусь, мне кажется, койка рухнет.
Все засмеялись.
- Ничего, привыкнешь.
Ахмед попрощался, и вместе с Кипиани они ушли.
Кипиани пригласил Ахмеда к себе в дом. В комнате полутемно. Открыли ставни. Вместе с воздухом в комнату ворвался шум Куры, которая протекала здесь совсем близко. Ахмед оглядел комнату. В углу - письменный стол, на стене - старый ковер. Скатерть на обеденном столе, что посреди комнаты, разрезана в нескольких местах ножом и залита чернилами. С правой стороны дверь в соседнюю комнату.
- Ты живешь один?
- Нет.
- Где твои домочадцы?
- Отправил в деревню.
Кипиани налил себе вина, а Ахмеду чаю.
- А я одинок.
- Уже седина появилась.
- Знаю...
Ахмед маленькими глотками пил чай и украдкой поглядывал на друга. И у того появилась седина.
- Кажется, мы стареем.
- Как раз меня это беспокоит. Жизнь уходит, а мы еще ничего не сделали.
- Надо иметь терпение.
Темнело. Кипиани встал и зажег лампу. Ахмед собрался уходить.
- Нет, ты останешься ночевать у меня. Я познакомлю тебя с моими друзьями. Они скоро придут.
Ахмед взглянул в устремленные на него глаза друга и проговорил:
- Так, значит...
- Да, наш кружок работает, мы не спим.
6
Джахандар-ага вывел из конюшни коня. Неплох был конь, огненно-красной масти, рослый, с крутой и красивой шеей. Выносливый, быстрый, смекалистый. Но Джахандар-ага все равно вспоминал Гемера, и никакой конь не мог бы заменить ему потерянного любимца. Тот был не конь, а человек, понимал человеческую речь, говорить только не мог.
Этот тоже добрый конь и как будто бы понимает холодность, нерасположение хозяина. Не лезет в душу, не выпрашивает ласки, не унижается - гордый конь. Может, еще и привыкнет к нему Джахандар-ага. Если, конечно, доживет до сегодняшнего вечера. Джахандар-ага обошел, осмотрел коня, завязал ему узлом длинный хвост, тщательно оседлал. Дома взял со стены винтовку, взял башлык с кистями, сотканный из белой шерсти, надел его на голубую бухарскую папаху, концы закрутил вокруг шеи. Поправил кинжал. На пороге обернулся, чтобы окинуть, может быть, последним взглядом свое жилище.
Ковры на стене, тридцатилинейная лампа под потолком, витые рога оленя, кровать, матрасики, метакке с золотыми кистями. Дослал патрон в винтовку и щелкнул курком, ставя его на взвод. Проходя мимо домочадцев к оседланному коню, даже не посмотрел на них. Словно не было тут Мелек, провожающей его тревожным взглядом, словно не было Салатын, полумертвой от страха.
Вывел коня за ворота и с легкостью юноши оказался в седле. Поднял коня на дыбы, заставил его повернуться на задних ногах и сразу же перейти на рысь.
Но тут захлопали сзади крылья, хохлатая желтая курица взлетела на забор и вдруг, вытянув вперед тонкую ощипанную шею, заорала по-петушиному. Надо же было Джахандар-аге обернуться именно в эту минуту, словно подтолкнул кто в спину. Внутри у него все похолодело, толстые губы задрожали, не то в гневе, не то от страха. В следующую за выстрелом секунду пух и перья полетели по всему двору и рыхлый кровавый комок, только что бывший курицей, шлепнулся на сухую землю.
Джахандар-ага пришпорил коня и оставил за собой только облачко пыли.
Погода хмурилась. Поля давно посерели, опали пожелтевшие листья берез. Кура неслась, как всегда, извиваясь, разветвляясь, дробя на рукава свое русло.
Джахандар-ага скакал, но черные мысли одолевали его.
"Почему эта несчастная курица закукарекала? Не злая ли это примета перед таким делом? Или над нашим домом витает проклятье? Зря ли в народе говорят, что если курица закричала петухом - жди несчастья. Что же ожидает меня?"
А между тем сегодня все должно решиться. Один на один, лицом к лицу, как подобает настоящим врагам. Джахандар-ага долго искал его. Посылал тайком людей, чтобы узнать, где Аллахяр. Но тот удрал в город и спрятался там. Джахандар-ага поклялся, что пока не отомстит за коня и за все, не покажет людям своих глаз. Он ждал этого дня ровно два месяца. Не глядел на домашних. Клятва есть клятва. И вот вчера ему донесли, что Аллахяр вернулся домой. Джахандар-ага выждал день - пусть успокоится Аллахяр и уверится, что ничего ему не грозит, - и оседлал коня. С собой никого не взял: ни верного Таптыга, ни других слуг. Решил схватиться честно, один на один. Страшно только одно - погибнуть раньше врага. Конь мчался по тропе, разделяющей поле на две части. Вынес на бугор, над высоким обрывом фыркнул и остановился. Внизу бурлила Кура. Вода была серой, под стать осенним полям. Вдоль берега пасли скот. Вереница девушек спускалась от деревни к реке.
Джахандар-ага вспомнил и узнал это место. С этого обрыва он тогда увидел Мелек. И сейчас почти точно на том же месте одна молодая женщина, подоткнув подол, умывалась, плеща себе в лицо воду двумя ладонями. Прошло ли время с тех пор? Совершалось ли все, что успело совершиться? Не Мелек ли моется на реке? Сейчас он пришпорит коня, окажется рядом, попросит попить, схватит за кисть руки, перекинет через седло, переплывет Куру и умчится в леса на том берегу. Он очнулся и огляделся вокруг. Сонно текла вода, сонными стояли леса, сонно было в душе у самого Джахандар-аги. Нет, не помчался бы он сейчас вниз, не схватил бы ее за кисть, не обнял бы крепко и горячо. Усталость чувствовалась во всем: и в осенней природе, и в сердце, и в руках. Сквозь гул реки стала доноситься до слуха негромкая печальная песня:
Рука дрожит, в глазах туман,
К земле клонится тело.
