Борис Казанов - Полынья
- Это другое дело.
Суденко с облегчением встал.
- Однако продолжим, - усадил его Толмазин. - Что у вас дальше?
Дальше у него ничего не было. Но он уже понял, что ничего больше от ученых не выведает, и не хотел посвящать их в то, что обдумывал сам. Соображая, как выкрутиться, он рассмотрел еще одну стрелку с повернутым наконечником, как раз над дугой потока, и мысль сработала мгновенно.
- Дальше я подставляю крылья еще раз. Вот здесь.
- Ничего вы не подставляете, - сказал Толмазин. - Во-первых, тут вектор удара меняется. А во-вторых, вы уже без крыльев. Скорее всего... Потянуть есть чем?
- Нет.
- Значит, вы не поднимете "Шторм".
- Совершенно точно, - Суденко вытер лоб. - Здесь у меня прокол, дохлое место.
- Просто выходите здесь.
- А что, если я... поплыву дальше?
- Шутите?
- Нет.
Толмазин с минуту разглядывал его:
- Да вы, я вижу, на все способны.
- А вы помогите мне. Помогите выскочить где-нибудь! Я на все пойду, чтоб вас отблагодарить.
- Вы хоть немного думайте, о чем говорите.
- А вы не считайте меня дурачком!
- Да вас знаете куда унесет? Может, в приполюс, под панцирь! - закричал он. - Чего вы вообще лезете туда? Зачем вам нужен "Шторм"? Не выходит - и бог с ним.
- Бога нет! Я не успеваю выскочить из-за льда. И я не один, с ребенком. Надо отсидеть выдержки, понимаете? А главные коэффициенты выше!
Толмазин расстегнул пуговицу пиджака. Остальные ученые поднялись с мест и окружили их. Несколько минут стояла тишина. Толмазин посмотрел на водолаза в размышлении.
- Когда изучали Гольфстрим, - сказал он, - то всем бросилось в глаза, что он течет одной струей. Это нелогично. По закону гидродинамики поток должен расширяться и терять скорость. Противотечение Кромвелла на многое раскрыло глаза. Вот посмотрите... - Он стал водить пальцем по динамической мазне. - Видите эти дуги? Вот ваш компенсирующий всплеск, образующий поток. Все глубинные течения противоположны поверхностным. А здесь поток поворачивает с течением. Что это значит?
- Я в этом деле дуб. Говорите вы.
- Мы ставили буйковые станции на отрезке меридиана протяженностью около пятисот километров. Изучали переходный слой между течениями. Предположение такое: выравниваются давление, плотность пластов. Течение становится одно. Но это только предположение. Поэтому привязывать "Шторм" к модели Полыньи очень опасно.
- А где поток пропадает, исчезает коридор?
- Возле Земли Верн.
- Там люди из "Шторма" выскакивали!
Толмазин сказал:
- Эта задача не по мне.
- И вы это говорите мне? - Суденко встал. Этот пацан, который только что швырял в него цилиндрами океанов, сейчас изумлял нерешительностью в том, что очевидно. - Мы здесь сидим, а он - там!
- Когда вам надо?
- К вечеру. Максимум - к полночи.
- Это невозможно.
- Воз... можно!
Толмазин не ответил. Он сидел, расстегнувшись, положив на поверхность стола свои тонкие руки. И в руки этого интеллигента Суденко сейчас отдавал жизнь, корабль, все? Еще несколько минут назад такое показалось бы ему чудовищной нелепостью. Случился парадокс, который он не мог объяснить. Впрочем, там будет видно.
7
Капитан Просеков заканчивал прокладку курса для "Бристоля"...
По этой дороге он еще вчера прошел с Диком, открыв ее в забытьи, среди волн. А сейчас лишь сверял свои впечатления по карте, полуслепой, из белых пятен, в частых пометках Азбукина, которые были больше похожи на тайные знаки, чем па штурманские определения.
Например, было написано "18П"-что это значит? 18 градусов полярнее? Такого выражения нет. Или стояло в кружке: "40С" - сорок градусов севернее? Но откуда сорок, если линия лежала в другой четверти? И откуда север, если шли на чистый юг?
Становилось очевидным, что Азбукин не только не имел понятия в навигационном ориентировании, но попросту не различал сторон горизонта. Все это поначалу мешало, отвлекало внимание. Но потом притерпелся, отошел.
Увлекла река.
Великая река оказалась вовсе не такой большой, как думал о ней Просеков. Вся в оползнях, в мелях, с искаженным рельефом, река, распластанная на карте, напоминала больную измученную женщину, нуждавшуюся в срочном лечении и опасную своим беспомощным неистовством. Но даже такая, с надорванным здоровьем, она была прекрасна: загадочны были изгибы ее русла, удивительным казалось вращение струй, разное под берегами, и, думая о ней, как о женщине с исковерканной судьбой, чья любовь дарит незабываемые мгновенья, Просеков неторопливо одолевал километр за километром: отдыхал с Диком на приступках каменных террас, прохлюпывал торфяные болотца, где Дик вспугивал парочку куропаток, продирался сквозь метелки выгоревшего камыша и папоротники, обсаженные каплями, и отмывал сапоги в луже с закатом, которую выхлебывал Дик. Все было в точности, как представлял. И дом стоял на месте: старый маяк с большой лампой и колоколом, отлитым из восемнадцати пудов старинной меди. В туман надо звонить - два удара через три минуты. А еще надо смотреть, чтоб точно шли часы. На этой вершинке, вознесшейся огоньком, жила природа, блистали ее глаза. И если так случилось, что ничего другого для него нет, то лучше уснуть здесь, где никто его не знал, объемля сердцем гигантскую тишину. А там осмотрится в новом мире, сделает его своим и, цепляясь за эту ниточку, возникнет опять, если дело позовет. А если не позовет, то хоть останется, не обидевшись, прежняя жизнь: как бы там ни было, а свет в ней был и не исчезнет просто так.
Отложив карандаш, Просеков посмотрел в окно.
Уже загрузили соль, табак, водку, чай, макароны, мясо убитых белух для приманки в капканы. На палубе остались сохнуть тюленьи шкуры, растянутые на щитах, похожие на художественные полотна. Отдельно сушились мужские органы зверей, которые стармех Бутылкин заготовлял для нужд фармакологии. Подходило время обеда, который на таких судах ждали задолго. Вначале они ожидали завтрак, потом обед, затем ужин. И так, в томительном ожидании, у них проходил день.
Тут как раз пришла буфетчица звать его в столовую. Эта рыжая, на удивление толстая деваха, неуклюже поднимаясь по трапу, наверное, зацепила какой-то ларь: сразу понесло кислой капустой.
- Идите! Чего засел?
Она обращалась к нему на "ты" и "вы", мешая местоимения, как семечки.
Просеков не хотел есть. Но отказаться нельзя. Если он собрался с ними ехать, то надо принимать и их обычаи. Обед так обед, для всех один. Баня так баня - тоже. Направился в столовую, где, строго-оживленные, под картиной с медведями сидели экспедиторы. Буфетчица потянула в сторону, в отдельный угол.
- Хозяин ждет.
- Егор! Он здесь?
- Вернулся...
Обед был богатый как никогда. Даже Просеков это заметил, который никогда не задумывался над тем, что ест. Азбукин был еще предупредительней, чем прежде. В нем нравилось то, что не было шутовства, хитрого заискивания, использования связи для бахвальства. А было то, что он воспринимал Просекова как друга, как брата, как желанного гостя.
Окинув напоследок столик на двоих, расчерченный под шахматную клетку, с рядами тяжелых и легких фигур: наливок, напитков, квасков, настоянных с ягодой, травой, кленовым листом, а теперь разлитых в кувшины; с разноцветьем закусок, где выделялись копчености, соления из омуля и осетра и разные тонкости для разврата желудка. Азбукин посетовал, что не осталось качественного лосося - одни самцы.
- А почему у тебя их столько? - неожиданно заинтересовался Просеков.
Азбукин объяснил, что ловились башкирским способом: в период нереста, на самку.
- Раскроишь ее до икры и опустишь в сеть, только обязательно живую, с голосом. Вот и пойдут на запах самцы. Один за другим, как чумные.
- Это ведь... жестоко.
Азбукин, знавший чувствительную душу приятеля, ответил философски:
- Все в природе, Стась... - И положил на плечо руку: - Ну, как ты? Обдумал все, взвесил?
Как будто и обдумал и взвесил... Ждать, что будет какой-то рейс? Он вряд ли возможен для "Кристалла". Да и какой в нем толк? На флот, без отпуска, не вернут. Что еще оставалось? Оставалось выяснить одно: поедет ли с ним Настя? Подумав о ней, Просеков внезапно почувствовал, как радость, которую он испытал от близости с рекой, обламывается в душе, как тонкий ледок, раскрывая глубокую пропасть отчаяния...
Как жить? Что делать дальше?
- Помощник я тебе буду плохой, - сказал он. - Охотник из меня... Да и рыбак.
- По этому делу не тревожься. Охотничать, рыбалить - пустяк. - Азбукин стоял сам и не приглашал садиться. - Беда в другом, Стась.
- В чем еще?
- Мальчонку ты в воде оставил, - ответил он. - Он тебе всю землю прокричит...
Буфетчица, заканчивая приготовления, разрядила тяжелое молчание мужчин.
- И с этим живут, - сказала она.
- Живут! И не только с этим, - согласился Азбукин. - Только смотря кто. Я буду жить, Егор. А он - нет, Стась. И за это я тебя люблю, - проговорил он, обняв Просекова. - Не за деньги твои и славу - за это! Что ты не такой, как я.
