Сулейман Рагимов - Орлица Кавказа (Книга 1)
Гачаг Наби принимал в расчет эти крутые обстоятельства, которые могли бы стать еще более суровыми и жестокими. Он не пренебрегал реальностью, не решал с кондачка, не уповал на везение. В любой переделке его не покидал трезвый и хладнокровный расчет. А за решением следовали молниеносные действия, часто неожиданные, непредвиденные врагами.
Бывало, что обманутые враги5 продолжали обстреливать, штурмовать позиции, давно уже покинутые гачагами.
Прокатывалось, глядишь "ура", град пуль обрушивался на скалы и кручи, а оттуда — ни звука, ни выстрела. Попав впросак, наступающие запоздало осознавали свою ошибку. Командирам приходилось отдуваться перед начальством. Да ведь и как в реляции напишешь, что атаковал превосходящими силами, а остался в дураках, с мертвыми камнями воевал, патроны впустую расходовал, летел сломя голову по кручам… по скалам… да еще и кое-кого из беков, есаулов или старшин не досчитался или в лазарет пришлось отправить столько-то перекалеченных, сорвавшихся в пропасти и ущелья…
Да, случалось, и такие штуки откалывал Гачаг Наби с царскими солдатами и бекскими холуями… То-то была потеха, можно было и вдоволь посмеяться над незадачливыми карателями-гонителями.
Хаджар, бывало, поглядит-поглядит на хохочущих друзей и одернет:
— Ну, будет животы надрывать! Гачагу много смеяться негоже!
— Почему, Хаджар-баджи: — любопытствовал кто-нибудь из гачагов поязыкастее, посмелее. — Что ж такого, если гачаг посмеется от души, если врагов за нос водил?
— Так и до беды недолго! — строго отвечала предводительница, грозя пальцем шутнику. — Нечего зубы скалить. Нас — горстка. А им — числа несть. Бей — не перебьешь. То-то и не забывайтесь.
Балагур не сдавался:
— Чем больше ихних — тем больше и уложим.
Сам Гачаг Наби в таких случаях не решался перечить Хаджар.
Понимал: дело говорит. Сколько бы врагов ни перебили, как бы их ни водили за нос, а обольщаться не надо.
И потому он отмалчивался, когда Хаджар выговаривала не в меру развеселившимся товарищам. А находчивость, сноровку, отвагу в них ценил. Скорбел по погибшим, павшим в боях. Хоронили их в недоступных местах, на крутых склонах со всеми подобающими почестями. Склонял вожак голову перед свежевырытой могилой, клялся отомстить за каждую каплю праведной крови!
Но утешением было то, что, услышав о гибели кого-нибудь из гачагов, являлись добровольцы из окрестных сел…
Проверял вожак, выпытывал, кто таков, откуда родом-племенем, и с ружьем как обращается, и в седле как держится.
Приглянулся — воюй. А на нет и суда нет, отказывать — отказывал, но не обижал. Добрым словом провожал, ступай, мол, с миром, к семье, к домашнему очагу, спасибо за рвенье. И там, дома, сослужишь службу нам, без дела не останешься, а что требуется — узнаешь в свой черед, когда пробьет час, постоишь за нас…
Какой ни есть гачаг, но сила его в бою и в походе в родном народе. А там, чтобы всем миром громить и беков, и ханов, и прочим урок преподать.
И с такою опорой отряд удальцов гачагов стал бы народной дружиной, ратью неисчислимой. "Но Гачаг Наби придерживался своего, — не хотел, чтоб отряд непомерно разрастался, словно рыхлое тесто. Для него было вернее умножать число сторонников в народе, надежных, отважных людей. "Большой отряд — большие заботы", — рассуждал он и принимал в дружину только самых лучших.
Никакие удары и утраты не сломили бы его, убили бы брата родного — он бы скрыл от врагов кровоточащую рану свою, но уязвленную честь не упрячешь, не утаишь… И потому на заточение подруги он смотрел как на тягчайшую беду. И хоть имя и слава Хаджар продолжали воодушевлять бойцов, хоть росло число сторонников отряда не по дням, а по часам, хоть крепко доставалось от Наби вражьей стороне, но росло соответственно и противодействие властей, их злоба и жестокость.
И главноначальствующий в Тифлисе, подхлестываемый сердитыми внушениями царя, проглатывавший горькие пилюли, письменные и телеграфные, точил зубы на гачагов, готовился к решающим действиям.
Ощетинилась гёрусская крепость.
По тракту военные команды, обозы потянулись.
Да еще жила коварная надежда, что Гачаг Наби, поняв бесполезность попыток прорваться и сокрушить такой заслон, в конце концов не выдержит этой муки: чтобы его подругу, его честь в тюрьме держали. Сам, глядишь, объявится, придет в присутствие с повинной головой, бросит к ногам винтовку-айналы, швырнет на пол и кинжал лезгинский, и выдавит из себя, побежденный: "Все! Отвоевался я! Отпустите Хаджар и казните меня!"
Из тревожных сообщений Аллахверди и Томаса он узнал, и о слухах, ходивших в народе: дескать, царь распорядился заманить Наби в ловушку, перебить весь отряд до единого, а тех людей, что по окрестным горам расположились, разогнать и рассеять одним махом, погасить костры-очаги раз и навсегда!
Крепко задумался Наби.
Поглядел на поляну с пожухлой травой, где пасся Бозат, то и дело навострявший уши, стиснул в руках винтовку, поправил кинжал на боку.
— Что делать, как теперь быть? — проговорил он вслух, то ли спрашивая, то ли размышляя про себя.
Аллахверди поглядел пристально:
— Известно, как, выручать Хаджар.
— Мы и хотели с самого начала. А она, видишь ли, сама вздумала, сокрушенно вздохнул Гачаг Наби. — Теперь одна надежда — на подкоп.
— А если она там на камень напорется? — вставил Томас.
— Снаружи будем рыть.
— Туда не подступишься.
— Из-под тракта начнем, — после раздумья решил Наби, — С верховий реки… И хорошо бы прямо из жилья надежного человека…
Томас поправил кинжал в ножнах под чохой, — сам выковал этот кинжал, в своей кузне. Правда, теперь-то у гачагов он, прятать оружие незачем.
— В том-то и дело, — сказал Томас раздумчиво, продолжая разговор о подкопе. — Домишко вблизи от каземата можно подыскать. А вот подходящего хозяина… чтоб язык за зубами держал.
— Найдется, — уверенно проговорил Наби.
— А что бы такое для отвода глаз придумать?
— Пусть хозяин всем говорит, дескать, яму под закром копает.
— Значит, из ямы — лаз под рекой пройдет? — прикидывал Томас, — одному тут, пожалуй, не управиться.
— Пришлем людей на подмогу.
— Как бы не пронюхали… — шумно вздохнул Томас. — А то — беда. И хозяину несдобровать.
— Копать — по ночам, — предложил Гачаг. — А выбранную землю мешками наверх, и — ссыпать в реку.
— Дельно говоришь, Наби! — воодушевленно поддержал Аллахверди.
Наби потупился.
— Эх… с тех пор, как этот узелок завязался, я вроде сам в каземате сижу… Сколько тут вот, в скалах, судил-рядил, думал-гадал… Как ни крути, а ей без нашей помощи не вырваться.
Не раз попадал Наби в переделки, не раз выпутывался из них, умел найти выход. А тут дело — ох как непростое. Выбрать надежный дом, провести подкоп, да чтоб никто ничего на учуял. Ошибешься в человеке, сболтнет лишнее, или соседи донесут — пиши пропало…
Они еще обсуждали дело, когда к ним направились Гоги и Тамара: Аллахверди с Томасом недоуменно переглянулись при виде этих одетых как-то странно людей, особенно же удивило появление молодой красивой девушки в бурке, с "городскими" белыми руками и таким же белым, некрестьянским лицом.
Гачаг Наби, перехватив их взгляд, не удержался от улыбки; представил землякам гостей, дескать, нашего полку прибыло, Аллахверди с Томасом вежливо поздоровались. Да еще не сводя любопытных взглядов с необычных пришельцев и соображая, каким ветром занесло этих грузин сюда, кто их привел и что у них общего с гачагами. Наби молча достал из-за пазухи открытку "Орлицы" на коне и протянул гёрусским друзьям; те вытаращили глаза, разглядывая картинку.
"Да это, никак, Хаджар?!" — Томас локтем ткнул Аллахверди в бок.
Глава девяносто четвертая
Они расселись кругом на войлочной подстилке у алачика, который наскоро соорудили для уважаемых гостей. На скатерти появилась тушеная баранина, тонкий лаваш и овечий сыр. Быть может, Томас мечтательно подумал о недостающей тутовке, а Гоги вспомнилось кахетинское… Но в отряде пить спиртное было заказано. Дело было не в "мусульманском воздержании" — вино могло сослужить плохую службу гачагам в походах.
Потому этот запрет строго соблюдался. Кто нарушит — тому придется распрощаться с отрядом. Ну, а все ж, гостей издалека Гачаг Наби, может, уважит, по такому случаю и разрешит?
Грузинские гости видели, каким уважением пользуется вожак у гачагов, как внимательно прислушиваются к его словам, с какой готовностью выполняют его распоряжения, с какой радостью и счастливым чувством воспринимают поощрение и одобрение из уст Гачага Наби. И этот непререкаемый авторитет помогал ему крепить отряд, предупреждать разлад и расхлябанность. Конечно, обсуждая дело, каждый мог высказать свое суждение, но уж если решено — то выполняли и никаких гвоздей. Уступок не жди. Слаженно действовал отряд, никаких таких разногласий между гачагами не было… Каждый стремился на сходах-советах взять на себя самое рискованное, трудное дело и поручение. И эта готовность ринуться, что называется, в самое пекло, постоянный риск закаляли характер бойцов. Конечно, и с доблестью слава приходила, но дороже славы было — с честью исполнить поручение Гачага Наби или Гачага Хаджар.
![Николай Лейкин - Наши за границей [Юмористическое описание поездки супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых в Париж и обратно]](/uploads/posts/books/225932/225932.jpg)
