Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Часть 3)
- Не понимаю, какое отношение к моему вопросу, - сердито начал Самгин, но Марина сказала:
- Вот и поймешь.
- Что?
- Что я - тоже монтанка.
Самгин долго, тщательно выбирал папироску и, раскуривая ее, определял, - как назвать чувство, которое он испытывает? А Марина продолжала все так же небрежно и неохотно:
- Монтане - это не совсем правильно, Монтан тут ни при чем; люди моих воззрений называют себя - духовными...
"Сектантка? - соображал Самгин. - Это похоже на правду. Чего-то в этом роде я и должен был ждать от нее". Но он понял, что испытывает чувство досады, разочарования и что ждал от Марины вовсе не этого. Ему понадобилось некоторое усилие для того, чтоб спросить:
- Значит, ты... член сектантской организации?
- Я - кормщица корабля.
Она сказала это очень просто и как будто не гордясь своим чином, затем - продолжала с обидным равнодушием:
- Попы, но невежеству своему, зовут кормщиков - христами, кормщиц богородицами. А организация, - как ты сказал, - есть церковь, и немалая, живет почти в четырех десятках губерний, в рассеянии, - покамест, до времени...
Пододвигая Самгину вазу с вареньем, а другою рукой придерживая ворот капота, она широко улыбнулась:
- Ой, как ты смешно мигаешь! И лицо вытянулось. Удивлен? Но - что же ты, милый друг, думал обо мне?
Правая рука ее была обнажена по локоть, левая - почти до плеча. Капот как будто сползал с нее. Самгин, глядя на дымок папиросы, сказал, не скрывая сожаления:
- Согласись, что это - неожиданно для меня. И вообще - крайне странно!
- Ну, разумеется! - откликнулась она. - Проще было бы, если б оказалось, что я содержу тайный дом свиданий...
- Понятней для меня ты не стала, - пробормотал Самгин с досадой, но и с печалью. - Такая умная, красивая. Подавляюще красивая...
Говоря, он не смотрел на нее, но знал, что ее глаза блестят иронически.
- Даже - подавляю? - спросила она. - Вот как?.. - И внушительно произнесла:
- "Сократы, Зеноны и Диогены могут быть уродами, а служителям культа подобает красота и величие", - знаешь, кто сказал это?
- Нет, - ответил Самгин, оглядываясь, - все вокруг как будто изменилось, потемнело, сдвинулось теснее, а Марина - выросла. Она спрашивала его, точно ученика, что он читал по истории мистических сект, по истории церкви? Его отрицательные ответы смешили ее.
- Может быть, читал хоть роман Мельникова "На горах"?
- "В лесах" - читал.
- Ну, это - хорошо, что "На горах" не читают; там автор писал о том, чего не видел, и наплел чепухи. Все-таки - прочитай.
- Чепуху? - спросил Самгин.
- Знать надобно все, тогда, может быть, что-нибудь узнаешь, - сказала она, смеясь.
Этот смех, вообще - неуместный, задевал в Самгине его чувство собственного достоинства, возбуждал желание спорить с нею, даже резко спорить, но воле к сопротивлению мешали грустные мысли:
"Она очень свободно открывает себя предо мною. Я - ничего не мог сказать ей о себе, потому что ничего не утверждаю. Она - что-то утверждает. Утверждает - нелепость. Возможно, что она обманывает себя сознательно, для того чтоб не видеть бессмыслицы. Ради самозащиты против мелкого беса..."
У нее распустилась прическа, прядь волос упала на плечо и грудь, Марина говорила вполголоса:
- Тогда Саваоф, в скорби и отчаянии, восстал против Духа и, обратив взор свой на тину материи, направил в нее злую похоть свою, отчего и родился сын в образе змея. Это есть - Ум, он же - Ложь и Христос, от него все зло мира и смерть. Так учили они...
"Это, конечно, мистическая чепуха, - думал Самгин, разглядывая Марину исподлобья, сквозь стекла очков. - Не может быть, чтоб она верила в это".
- И радость - радения о Духе - была убита умом...
- Радение? - спросил Самгин. - Это - кажется, нечто вроде афинских ночей или черной мессы?
- Грязная выдумка попов, - спокойно ответила Марина, но тотчас же заговорила полупрезрительно, резко:
- До чего вы, интеллигенты, невежественны и легковерны во всем, что касается духа народа! И сколько впитано вами церковного яда... и - ты, Клим Иванович! Сам жаловался, что живешь в чужих мыслях, угнетен ими...
Нахмурясь, Самгин сказал:
- Не помню... сомневаюсь, чтоб я жаловался! Но если и так, то ведь и ты не можешь сказать, что живешь своими мыслями...
- Почему - не могу? - спросила она, усмехаясь. - Какие у тебя основания утверждать, что - не могу? Разве ты знаешь, что прочитано, что выдумано мною? А кроме того: прочитать - еще не значит поверить и принять...
Она как-то воинственно встряхнулась, забросила волосы за плечо и сказала весьма решительно:
- Ну - довольно! Я тебе покаялась, исповедовалась, теперь ты знаешь, кто я. Уж разреши просить, чтобы все это - между нами. В скромность, осторожность твою я, разумеется, верю, знаю, что ты - конспиратор, умеешь молчать и о себе и о других. Но - не проговорись как-нибудь случайно Валентину, Лидии.
Несколько секунд она молчала, закрыв глаза, - Самгин успел пробормотать:
- Предупреждение совершенно излишне...
- Годится, на всякий случай, - сухо откликнулась она. - Теперь - о делах Коптева, Обоимовой. Предупреждаю: дела такие будут повторяться. Каждый член нашей общины должен, посмертно или при жизни, - это в его воле, - сдавать свое имущество общине. Брат Обоимовой был член нашей общины, она - из другой, но недавно ее корабль соединился с моим. Вот и всё... Самгин, подумав, сказал:
- Мне остается поблагодарить тебя за доверие. - И неожиданно для себя прибавил: - У меня действительно были какие-то... мутные мысли!
- Если они исчезли, это - хорошо, - заметила Марина.
- Да, исчезли, - подтвердил он и, так как она молчала, прихлебывая чай, сказал недоуменно: - Ты не обидишься, если я скажу... повторю, что все-таки трудно понять, как ты, умница такая...
Марина не дала ему договорить, - поставив чашку на блюдце, она сжала пальцы рук в кулак, лицо ее густо покраснело, и, потрясая кулаком, она проговорила глуховатым голосом:
- Я ненавижу поповское православие, мой ум направлен на слияние всех наших общин - и сродных им - в одну. Я - христианство не люблю, - вот что! Если б люди твоей... касты, что ли, могли понять, что такое христианство, понять его воздействие на силу воли...
Самгин, не вслушиваясь в ее слова, смотрел на ее лицо, - оно не стало менее красивым, но явилось в нем нечто незнакомое и почти жуткое: ослепительно сверкали глаза, дрожали губы, выбрасывая приглушенные слова, и тряслись, побелев, кисти рук. Это продолжалось несколько секунд. Марина, разняв руки, уже улыбалась, хотя губы еще дрожали.
- Вот как рассердил ты меня! - сказала она, оправляя кружева на груди.
Самгин сочувственно улыбнулся, не находя, что сказать, и через несколько минут, прощаясь с нею, ощутил желание поцеловать ей руку, чего никогда не делал. Он не мог себе представить, что эта женщина, равнодушная к действительности, способна ненавидеть что-то.
"Вот как? - оглушенно думал он, идя домой, осторожно спускаясь по темной, скупо освещенной улице от фонаря к фонарю. - Но если она ненавидит, значит - верит, а не забавляется словами, не обманывает себя надуманно. Замечал я в ней что-нибудь искусственное?" - спросил он себя и ответил отрицательно.
Все, что он слышал, было совершенно незначительно в сравнении с тем, что он видел. Цену слов он знал и не мог ценить ее слова выше других, но в памяти его глубоко отчеканилось ее жутковатое лицо и горячий, страстный блеск золотистых глаз.
"Да, она объяснила себя, но - не стала понятней, нет! Она объяснила свое поведение, но не противоречие между ее умом и... верованиями".
Недели две он жил под впечатлением этого неожиданного открытия. Казалось, что Марина относится к нему суше, сдержаннее, но как будто еще заботливей, чем раньше. Не назойливо, мимоходом, она справлялась, доволен ли он работой Миши, подарила ему отличный книжный шкаф, снова спросила: не мешает ли ему Безбедов?
Нет, Безбедов не мешал, он почему-то приуныл, стад молчаливее, реже попадал на глаза и не так часто гонял голубей. Блинов снова загнал две пары его птиц, а недавно, темной ночью, кто-то забрался из сада на крышу с целью выкрасть голубей и сломал замок голубятни. Это привело Безбедова в состояние мрачной ярости; утром он бегал по двору в ночном белье, несмотря на холод, неистово ругал дворника, прогнал горничную, а затем пришел к Самгину пить кофе и, желтый от злобы, заявил:
- Подожгу флигель, - к чорту все!
- Предупредите меня об этом за день, чтоб я успел выехать из квартиры, - серьезно и не глядя на него сказал Самгин, - голубятник помолчал и так же серьезно. прохрипел:
- Ладно.
Вслед за тем его взорвало:
- Р-россия, чорт ее возьми! - хрипел он, задыхаясь. - Везде - воры и чиновники! Служащие. Кому служат? Сатане, что ли? Сатана - тоже чиновник.
Самгин пил кофе, читая газету, не следил за глупостями неприятного гостя, но тот вдруг заговорил тише ч как будто разумнее:
- Этот парижский пижон, Турчанинов, правильно сказал: "Для человека необходима отвлекающая точка". Бог, что ли, музыка, игра в карты...
