Александр Пушкин - Старые годы
— А скажи, служивый, где начальник здешнего караула? — спросил Илья Сергеевич.
— На что тебе его?
— Нужно с ним переговорить.
— А вот он близко отсюда, в лесу, вон в том шалаше. Видишь ли?
— Вижу. Пойдем, Василий.
Илья Сергеевич с сыном приблизился к шалашу в то самое время, когда офицер выходил оттуда.
— Возьмите меня под стражу, господин офицер! — сказал старик твердым голосом. — Я преступник!
— Батюшка! Что ты делаешь? — вскрикнул с ужасом Василий.
— Да, господин офицер! Я преступник! Возьмите меня. А ты, сын, возвратись в наше жилище, живи счастливо под властию царя русского, вступи к нему в службу, служи ему верой и правдой, чтобы загладить преступление отца твоего. Иди, сын! Благословляю тебя! Оставь отца твоего на волю Божию, не сокрушай себя обо мне.
— Что ты сделал, батюшка! — воскликнул горестно Василий, ломая руки.
— В чем твое преступление и кто ты такой? — спросил удивленный офицер.
— Все скажу на допросе. Прикажите отправить меня куда надобно.
— Я должен буду взять вас обоих под караул и послать рапорт к начальству, — сказал офицер.
— За что обоих? Сын мой ни в чем не виноват.
— Нет, господин офицер, возьмите нас обоих! — воскликнул Василий. — Не разлучайте отца с сыном.
По приказанию офицера солдаты взяли их под стражу.
VIII
Май был на исходе. Прошли недели две после военного совета, который собирался на Веселом острове, и все деревья, все кустарники, которые покрывали его, исчезли. Вместо них на этом острове росли не по дням, а по часам земляные валы, являлись зубчатые бревенчатые частоколы, строилась деревянная церковь во имя апостолов Петра и Павла, готовились магазины для пороха, избы для солдат. На берегу соседственного большого острова (нынешней Петербургской стороны) лес также был вырублен. На этом берегу, неподалеку от воздвигаемой крепости, строился маленький голландский домик, первый домик будущего города. Бомбардирский капитан и поручик Меншиков, с топорами в руках, распоряжались рабочими и сами работали с ними вместе. Другие молодые члены военного совета хлопотали на валах крепости кто с лопатой в руке, кто с тачкой, кто с каким-нибудь другим простонародным орудием. Одушевленные примером, солдаты делали чудеса. Новая крепость быстро являлась из небытия, как бы силою волшебства. Возникал Санкт-Петербург…
Голландский домик, о котором сказано выше, совсем отстроили к концу мая. Бомбардирский капитан поселился в нем. И теперь еще на берегу Невы цел этот домик, этот крошечный дворец величайшего из государей. Двадцать девятого мая объявили солдатам, что на другой день назначается отдых и что надобно им всем собраться в парадной форме на площадь, которая вместо прежнего леса явилась около домика.
— Да-да! — говорил Карл Карлович Густаву и Христине, сидя в своих деревянных креслах. — Против силы делать нечего. Русские завоевали всю эту сторону. Пришлось, видно, нам, шведам, им покориться.
— Для чего покориться? — сказал Густав. — Некоторые из здешних рыбаков мне сказывали, что Меншиков, шлиссельбургский губернатор, приказал всем здешним жителям объявить указ царя, что они могут здесь жить спокойно, по-прежнему, и что никому никакой обиды сделано не будет.
— Слава Богу! — сказала Христина. — Я все еще не перестаю, однако ж, бояться русских.
— Ведь тебе говорил подполковник Карпов, — проворчал Карл Карлович, — что нам бояться русских не должно, и я тебе несколько раз повторял, что вообще бояться кого бы то ни было природной шведке неприлично и даже, можно сказать, непристойно.
— Да, батюшка! Непристойно! Я девушка, так если и трушу иногда, то это простительно. Илья Сергеевич мужчина, да испугался русских и ушел отсюда Бог знает куда.
— У Ильи Сергеевича были на то свои причины, — возразил горячо Карл Карлович, — и мне крайне неприятно, что ты говоришь с таким неуважением о моем отсутствующем друге, которого я до могилы буду любить и почитать, которого я всегда буду помнить, без которого я так скучаю, что истинно не знаю, куда деваться от скуки, и даже, можно сказать, без которого готов повеситься от тоски,
— Мне самой очень жаль Ильи Сергеевича.
— Где-то они теперь? — сказал Густав со вздохом. — Мне досадно, что не удалось и проститься с ними. Мы хоть и спорили иногда с Васильем, но я его очень любил и люблю.
— Ах, силы небесные, как мне скучно! — сказал Карл Карлович, встав с кресел. — Как подумаю, что я уж никогда с моим другом не увижусь, то чувствую в сердце страшную тоску и даже, можно сказать, необыкновенную печаль.
Старик начал качать головой с видом глубокого уныния. Густаву и Христине стало жгаль его.
— А не хотите ли, батюшка, — сказал Густав, — поехать с нами в лодке и взглянуть, что делается на Льюстэйланде. Вы еще не видали новой русской крепости, которую там строят. Она словно гриб выросла. Вы удивитесь.
— Ну что мне гриб! — проворчал старик. — Будто я не видал грибов на своем веку.
— Я не о грибах говорю, а об новой крепости. Близ нее, на площади, слышал я, будет сегодня какое-то торжество, — продолжал Густав.
— Ну что мне торжество! И какое такое торжество? Разве сегодня праздник? Сегодня тридцатое мая, день простой, не праздничный по календарю.
— На площади, сказывали мне, будет что-то особенное.
— На какой площади? — воскликнул Карл Карлович. — Площади есть у нас в Стокгольме, а в здешних местах их нет. Ты, я вижу, говоришь вздор и даже, можно сказать, пустяки.
— Нет, не пустяки, батюшка. На берегу Ниена устроена площадь, и на ней уже есть несколько домиков. Некоторые готовы уже, кажется, а другие еще строятся.
— Ты, я вижу, хочешь меня выманить из дома на прогулку и для того выдумываешь какие-то басни, чудеса, глупости! Ведь я не ребенок! Я тебе не поверю и даже скажу, что над старым отцом смеяться неприлично.
— Поедете с нами, так сами увидите, смеюсь ли я над вами.
— Поедем! Хорошо! Поедем! Я увижу, что ты лжешь и что ты хотел только выманить меня на прогулку. Поедем!
Все трое сели в лодку. Когда они выехали на Большую Неву и пристали к берегу, где расчищена была площадь, то Карл Карлович начал от изумления протирать глаза и сильно жевать.
— Ну что, батюшка, лжец я или нет?
Карл Карлович молчал и глядел на все с прежним изумлением. Они вышли на берег. На нем в некоторых местах толпились или выглядывали, точно совы из лесу, финны и шведы, собравшиеся из Ниеншанца, из Калинкиной деревни и из рассеянных по островам невского устья рыбачьих хижин. На площади стояли в строю Преображенские и семеновские солдаты, участвовавшие седьмого мая во взятии двух шведских кораблей. На валах строящейся крепости развевались флаги и знамена и стояли пушки.
— Что будет здесь такое? — спросил Густав одного шведа.
— Русский царь торжествует свою первую морскую победу.
Из голландского домика бомбардирского капитана вышел в это время генерал-фельдмаршал граф Шереметев, за ним генерал-адмирал граф Головин, потом сам бомбардирский капитан, поручик Меншиков и все члены военного совета, который был собран на Веселом острове.
Барабаны загремели. Раздалась команда офицеров, и блестящий частокол ружей, поднятых на плечо, сверкнул над шляпами солдат.
Генерал-фельдмаршал со всеми прочими встал против средины строя на устроенных подмостках и сказал громким голосом:
— Его царское величество (Шереметев проговорил весь титул), — приказал вам, храбрые солдаты, сказать свое милостивое слово и благодарить за первую морскую викторию, одержанную над свейскими кораблями. Я же, генерал-фельдмаршал, по данной мне власти, с моим советом, решил достойнейших из бывших в бое наградить знаками царской милости, дабы все прочие то же заслужить тщились. Господин капитан бомбардирской компании Преображенского полка жалуется кавалером ордена Святого Андрея Первозванного.
Петр Великий из толпы генералов выступил вперед. Первый кавалер Андреевского ордена, учрежденного 8 марта 1699 года, генерал-адмирал граф Головин возложил знаки на бомбардирского капитана. Он поклонился генерал-фельдмаршалу, потом генерал-адмиралу и, наконец, народу, на все четыре стороны. В тот же миг раздалась музыка, барабанный бой и загремела пальба из ружей. С недостроенной крепости послышались первые, до того неслыханные на Веселом острове, пушечные выстрелы.
С тою же церемониею возложен был Андреевский орден и на бомбардирского поручика Меншикова. На прочих генералов и офицеров, участвовавших в морской битве, в том числе и на подполковника Карпова, возложены были золотые медали на золотых цепях. Солдатам были розданы золотые же медали меньшего размера, без цепей.
Потом полки прошли мимо генерал-фельдмаршала церемониальным маршем, а после того началось на площади угощение солдат. Пир длился до поздней ночи и исполнен был такого веселья, какое могут чувствовать одни победители непобедимых дотоле врагов.
