Якуб Колас - На росстанях
- Ну, похвалитесь же, Ольга Викторовна, как живется вам здесь?
- И не спрашивайте, Андрей Петрович! Мечешься, суетишься, а все что-то... не то. Нет... ну, как вам сказать... ну, радости работы...
- Вы еще, вероятно, находитесь в стадии налаживания занятий, а в этой стадии всегда много хлопот и неприятностей, - пробует успокоить и подбодрить ее Лобанович.
Ольга Викторовна словно бы задумывается над его словами, а затем отрицательно качает головой.
- Нет, меня просто работа не удовлетворяет, и вся обстановка для нее какая-то нечеловеческая. Вы видели мою классную комнату?
- Нет, не видел.
- Хотите посмотреть?
- Давайте посмотрим.
Ольга Викторовна ведет его в школу.
- Вот, любуйтесь, - говорит она, открывая дверь.
Классная комната имела очень запущенный и мрачный вид. Штукатурка на стенах грязная, обшарпанная, местами отбита. Всюду на ней чернели следы ученического письма - долгие годы стены эти выполняли роль промокательной бумаги. Пол во многих местах прогнил и перекосился.
Лобанович осматривает школу.
- Да, Ольга Викторовна, похвалиться своей школой вы не можете.
- Вы знаете, Андрей Петрович, пробудешь в такой атмосфере несколько часов и выходишь отсюда как отравленная. Просто хоть и на свете не живи.
- Паршивая школа, это правда, - соглашается Лобанович, - сочувствую вам, Ольга Викторовна.
Осмотр школы портит его хорошее настроение. Ему жалко становится Ольгу Викторовну. Хочется сказать что-нибудь хорошее, веселое, ободряющее, но слов таких он не находит.
- Ну что ж, - наконец говорит он, - остается только утешать себя тем, что скоро каникулы, можно будет отдохнуть, а там, смотришь, и зима кончится, придет весна... Эх, Ольга Викторовна! Люблю я весну, особенно то время, когда на березах начинают распускаться листочки. Весной у меня пробуждается дух бродяжничества. Вот так бы, кажется, шел и шел бы в просторы земли.
Мысли о весне и о путешествии увлекают Лобановича. Он забывает душную, гнилую школу Ольги Викторовны и говорит о своем желании попутешествовать в свободное время летних каникул.
- Знаете, Ольга Викторовна, чем хороша жизнь сельского учителя?
- По-моему, ничего в ней нет хорошего, - скептически отвечает Ольга Викторовна.
- Неправда, Ольга Викторовна, есть!
- Ну, что, например?
- Свободное лето. Кончил работу в школе - и иди куда хочешь, делай что пожелаешь.
- Да, здесь вы, пожалуй, правы, - соглашается Ольга Викторовна.
- А, что? Вот видите. Никакая другая служба не дает такого приволья. И знаете, какие у меня есть мысли?
- Кто же может знать ваши мысли?
- Тот, кто полюбопытствует узнать их.
- Ну, тогда расскажите.
- Вот какие мои мысли. Я хочу научиться делать фотографические снимки, хочу купить фотоаппарат. Весной подберу себе компанию вольных скитальцев... В деталях я еще не продумал свой план, а в основных чертах он таков - обойти пешком целый район, описать его, собрать народные песни, легенды и другие виды народного творчества, богато иллюстрировать свое путешествие фотографиями. Хочу собрать целую галерею знахарей, колдунов, шептух и шептунов - ведь этот тип вымирает - и сохранить их таким образом в назидание потомкам.
- Ваш план мне нравится, - оживляется Ольга Викторовна. - И действительно, в нем есть, если хотите, поэзия и своя красота.
- Поэзии здесь и не оберешься! - подхватывает Лобанович. - Новые места, новые люди, неожиданные приключения, ночлег где-нибудь на лоне природы, костер, темное небо и ясные звезды... И при свете костра вы будете слушать рассказ какого-нибудь сказочника-деда о событиях прошлого, где правда и фантазия переплетаются самым удивительным образом.
- Вы так интересно рассказываете, Андрей Петрович, что мне уже хочется пуститься с вами в дорогу, если примете в свою компанию.
- Об интересных вещах нельзя рассказывать неинтересно, - замечает Лобанович. - А против того, чтобы иметь вас в компании, я абсолютно ничего не имею. Даже больше вам скажу: такой компанией я вполне удовлетворюсь, и если кого приму в компаньоны, то только не своего брата мужчину.
Говоря это, Лобанович заглядывает в глаза Ольге Викторовне с хитроватой улыбкой, словно стараясь сказать этим взглядом то, чего не договорил словами.
Ольга Викторовна с притворной укоризной смотрит на соседа и качает головой.
- И все-то вы, мужчины, на одну колодку сделаны! - добавляет она.
Маланья принесла самовар.
- Ну, будем чай пить и поговорим о вашем путешествии.
Ольга Викторовна накрывает стол, изредка перебрасываясь с гостем короткими фразами.
- Знаете, Ольга Викторовна, - говорит Лобанович, сидя за столом, кроме шуток, я серьезно думаю о своем путешествии. Но я вижу в нем не только одну поэзию, здесь может быть и неинтересная проза. Но дело не в этом. Я хочу ближе присмотреться к тому, как люди живут, чем живут и что они думают. Такое желание появилось у меня недавно. Вы знаете, что я делаю тайком? тихо спрашивает Лобанович.
Ольга Викторовна смотрит на него.
- Вероятно, пропаганду ведете?
- Именно. Крамольные идеи проповедую.
- Ну?! - Учительница еще более оживляется, и в глазах у нее поблескивают искорки.
- Что вы на это скажете? - спрашивает он.
- Молодец вы, Андрей Петрович! От души желаю вам успеха. Интересно, как вы это делаете?
- Пока что у меня есть три человека, крестьяне, и один из них мужчина весьма серьезный. На него можно положиться, как на каменную стену. По вечерам иногда он заходит ко мне, и я учу его - он неграмотный, - а вместе с тем веду беседы на разные "крамольные" темы. Приходят и еще двое, отец с сыном. Интересные люди!
- А как же вы напали на них, собрали? - спрашивает Ольга Викторовна.
- Да просто присматриваюсь к людям, прислушиваюсь к их словам, испытываю их понемногу.
- И они слушают?
- Очень внимательно. Вообще работать с ними можно. Одно только мешает нет соответствующей литературы.
Лобанович рассказывает историю с нелегальной книжечкой.
- Кое-что у меня найдется, - говорит учительница.
- Пожалуйста, одолжите мне, - просит Лобанович.
Ольга Викторовна тотчас же встает, роется в своих потайных хранилищах и вынимает несколько тоненьких брошюрок.
- Возьмите и используйте, но только верните мне.
Лобанович бегло знакомится с книжечками и прячет их.
- Как вы думаете, Ольга Викторовна, каким образом могла попасть ко мне на крыльцо запретная книжечка?
- В Пинске, наверное, есть революционная организация, и нашелся умный человек, который догадался подбросить вам эту книжечку.
- Наверно, так оно и есть, - соглашается Лобанович.
- Я на этих днях собираюсь в Пинск. У меня там есть знакомые. Через них можно связаться с организацией. Тогда литературы будет достаточно. Вот эту работу я понимаю!
Ольга Викторовна совсем оживляется. Она только жалеет, что у нее нет пока что таких людей, с которыми можно было бы также заняться чтением нелегальных книг, но утешает себя тем, что войдет в организацию и организация ей поможет.
Они долго сидят и разговаривают. Ольга Викторовна показала толстую рукописную тетрадь, в которой переписано много разных революционных песен и стихотворений.
Возвращаясь домой, Лобанович всю дорогу думал о своей нелегальной работе и об Ольге Викторовне. В ее лице он впервые видел девушку, открыто мечтающую о революционной работе, и проникся к ней большим уважением.
XXII
За последнее время в Высоком произошли некоторые перемены. Приехал новый писарь Матей Дулеба; прежнего писаря, чернявого Романчика, забрали в солдаты.
Когда это стало фактом, старшина Захар Лемеш не на шутку загрустил и даже пришел в отчаяние. Сколько сочувствия и сожаления было высказано здесь Романчику!
- Эх, Федя, Федя, друг ты мой любимый! Не думал я и не гадал разлучиться с тобой.
Старшина опускает глаза и грустно склоняет голову, словно вдова, похоронившая мужа. И тогда уже сам писарь выступает в роли утешителя.
- Ничего, Захарка! Приедет другой писарь, будете жить и дело делать.
Говоря это, Романчик хлопает старшину по широкому плечу. Но сам он убежден, что другой писарь никогда не будет таким деловым, как он. Романчик хочет услышать это от старшины. И старшина говорит ему:
- Нет, брат Романчик, нет, Федя, не наживу я другого такого писаря, как ты.
На некоторое время они умолкают, опускают головы, вместе отдаются грустным чувствам.
- Э-э! Есть о чем горевать, - первым нарушает молчание Романчик и залихватски машет рукой. - Найдутся люди, а мой здесь и след пропадет, и память обо мне умрет.
Если бы Романчик был поэтом, он, вероятно, сложил бы самую жалостную элегию самому себе, но он только просто образованный человек, способный глубоко чувствовать. С него достаточно, если он удачно применит соответствующие чужие слова. И он приводит их из священного писания:
- "Человек - яко трава; дни его, яко цвет полевой, тако отцветут".
