Якуб Колас - На росстанях
- Ой, трудно сделать это с нашим народом! - говорит он и замечает, что народ в разные стороны смотрит, а иному дурню это никак и в голову не вобьешь.
- Сразу, за один день, конечно, не сделаешь этого. Хорошо будет, если сейчас на селе найдется несколько человек, которые будут разделять эти думки и другим о них говорить. Только, Аксен, в этом деле нужно соблюдать большую осторожность.
Такие беседы велись вначале только между учителем и Аксеном. Затем к ним присоединились еще двое крестьян, отец и сын. Это были соседи Лобановича. Старому Безручке лет пятьдесят, а сыну его, Якиму, в этом году надо на призыв идти. Безручка называет себя казаком - его предки были казаками на Украине, а потом перебрались на Полесье. В его зубах постоянно торчит трубка. Может быть, эта трубка и является причиной того, что старый Безручка принимает малое участие в беседах. Он больше молчит. Зато лицо его, очень выразительное, отражает все оттенки его мыслей и чувств. Иногда он вынимает изо рта трубку, сплевывает и делает коротенькое замечание. Обычно же говорит больше руками. Особенно многозначительно машет он рукой, когда речь заходит о царе. Поднимает глаза на царский портрет и, не вынимая из зубов трубки, безнадежно махнет на него рукой. И этот жест означает: "Пользы, брат, с тебя столько же, как с дырки в мосту".
Оба Безручки люди щуплые и белобрысые. Если старый Безручка скуп на слова, то сын говорит и за себя и за отца.
В то время когда говорит Яким, отец внимательно слушает, но не глядит на сына. И трудно вообще сказать, куда он глядит. Кажется, обдумывает все время какую-то необычайно сложную жизненную задачу, но все слышит, не пропускает ничего.
Говорили здесь о многом: о тяжелом положении народа, о привольной жизни панов и начальства, об издевательствах над простыми людьми, о причинах, породивших такие порядки на свете, о том, что надо делать, чтобы отвоевать свое право, что это за люди - социалисты, чего они хотят, за что страдают, почему их карают строже, чем убийц и конокрадов.
- Но почему нам батюшка об этом никогда ничего не скажет? - спрашивает Яким.
- Как же он тебе скажет, если он с нашей темноты хлеб имеет! Кто пойдет сам против себя? - отвечает Аксен. - Поп, земский начальник, пристав, исправник - это, брат, все одна шайка.
Временами темой их бесед были прокламации. Тем или иным способом попадали они в крестьянские руки. Приедут, бывало, крестьяне с рынка, начнут доставать из телеги покупки и найдут узенькие длинные листочки. Неграмотный крестьянин посмотрит на них, спрячет в карман, чтобы при случае показать человеку грамотному. Поднесут их иногда отцу Николаю, дьячку или лесничему.
Лесничий поглядит-поглядит - и рраз! Порвет прокламацию на мелкие кусочки, а потом выругается крепкими словами и скажет:
- Это все жульнические махинации. Иди и руки вымой. А если поймаешь этого сукиного сына, что подсовывает такую мерзость, тащи его в полицию. В полицию - и никаких!
- А черт его батьку ведает, что оно тут пишется, - отвечает крестьянин и очень жалеет, что не удалось узнать, о чем говорится в листовках.
Если прокламация попадет в руки попа, он злобно блеснет глазами и спросит:
- Где ты ее взял?
- В соломе на возу нашел.
- Это есть богомерзкое писание, и печать антихриста прибита на нем. Такие вещи надо отдавать в полицию. А еще лучше, если сжечь на месте.
- А что же тут, батюшка, написано? - спрашивает необычайно заинтересованный полешук.
Батюшка зажигает спичку, чтобы сжечь прокламацию.
- Если злой дух вознамерится искусить человека, то он обещает ему золотые горы. Вот и здесь он делает то же самое. От этих прохвостов, которые пишут такие листочки, отступился бог, и в безумии своем говорят они: "Нет бога, и не надо царя". Священное же писание нас учит: "Всякая душа пусть слушается начальства, ибо начальство поставлено от бога". - И отец Николай поджигает прокламацию.
А если такая прокламация попадает к дьячку, он забирает ее, прячет в карман.
- Я отдам ее старшине, а старшина передаст по начальству.
В квартире учителя прокламации давали богатый материал для бесед. Говорили и о содержании прокламаций и о тех людях, которые составляют их.
Старика Безручку удивляет ловкость этих неведомых людей, которые так искусно подбрасывают листовки.
- Ну и ловкачи, сгинуть их матери, так подсунут, что и не услышишь!
XXI
Несколько дней подряд лил дождь.
Грязь, непролазная, клейкая грязь затопляет дороги. Колеи залиты водой. В низинах, словно озера, стоят широкие лужи. Ни перейти, ни обминуть их. Холодно, сыро, пусто и глухо. Изнемогшие, притихли, замерли просторы Пинского полесья. Серые крестьянские хаты сиротливо жмутся к скользкой, мокрой земле; тоской веет от мертвых, оголенных деревьев.
Лобанович довольно далеко отошел от села, миновал две ветряные мельницы в поле и остановился перед огромной лужей, - нет, не перейдешь. Глядит по сторонам - не обойти: далеко по бороздам, словно лучи, во все стороны от этой лужи расходится вода. Теперь он видит свою ошибку: надо было сразу направиться на железную дорогу. Идти назад далеко - почти половина пути. Еще полверсты - и переезд, а за переездом гать. Там не будет такой грязи. Стоит, оглядывается, раздумывает. Неужели его остановит эта злосчастная лужа? Уже несколько раз собирался он в эту дорогу, не раз вспоминал Ольгу Викторовну и свое обещание побывать у нее.
Учитель выходит на более сухое место, наклоняется, снимает ботинки, засучивает штанины: "Лихо его бери, льда нет, может быть, ноги не отвалятся, а на переезде обуюсь", - думает он. Раз и два... Ноги погружаются в холодную, как лед, жижу. Жгучий холод, кажется, доходит до самого сердца, но он храбро шагает по грязи. Ему вспоминается, как некогда маленьким бегал он босиком кататься по льду. Местами грязь и вода доходят до колен. Наконец лужа кончается, и он выходит на более сухое место я сразу пускается бежать, ощущая необычную легкость и желание мчаться как можно быстрей. Бежит, а в ушах звучит украинская песня: "Ой, не ходы, Грыцю, та й на вечорницю... " Пока добежал до переезда, ноги сделались красными, словно у аиста. Зато, когда обулся, сразу почувствовал, как хорошо ногам.
Не доходя до села, он сворачивает с дороги и идет пустыми огородами по протоптанной стежке. Школа видна издалека - ее сразу можно узнать по белым ставням и вообще по всему ее виду.
Перебравшись через забор, Лобанович идет школьным огородом, где торчат еще стебли подсолнечников, и заходит в кухню. Сторожиха Маланья в белой вышитой сорочке, чистая и аккуратная молодица, суетится возле печи.
- Дома учительница?
- Дома, дома! - бойко отвечает Маланья, оглядывая учителя живыми, веселыми глазами.
Ольга Викторовна, видимо, услыхала и по голосу узнала своего соседа по школе. Послышались ее быстрые, твердые шаги. Мгновение - и она сама показалась на пороге. Лицо у нее веселое, в глазах светятся искры радости.
- Андрей Петрович? Вот молодец! А я уже и надежду потеряла на то, что увижу вас здесь. Ну, милости прошу!
- Если я умру, то перед смертью напишу: "В моей смерти повинна Ольга Викторовна".
- Отчего это вы умирать собираетесь да еще меня причиной своей смерти выставлять думаете? Никогда мне в голову не приходило, что из-за меня может человек умереть.
Лобанович рассказывает про страшную лужу, преградившую ему путь.
- Но желание увидеть вас было так велико, что я разулся и перешел вброд.
- Что вы говорите! - на лице Ольги Викторовны отражается изумление. Так и в самом деле нетрудно заболеть и к Аврааму на пиво попасть. Ох, Андрей Петрович, бить вас некому! Надо же хоть подлечить вас...
Она бежит на кухню, приказывает Маланье подогреть самовар, а затем, как волчок, вертится возле шкафчика.
Лобанович глядит и усмехается: "Неужто у нее горелка есть?" Оказалось, нечто лучшее - бутылочка нетронутого хорошего коньяка.
- Я очень рада, что есть чем подлечить вас. - Она наливает солидную чарку. - Пейте, Андрей Петрович, это первейшее средство избежать простуды.
- А вы начните сами.
- О нет! Я же босиком не ходила, - смеется она, - и вообще не пью чистого коньяка.
- Ну, так будьте здоровы!
Лобанович хотел уже выпить, но остановился и сказал:
- Пускай же никогда не оскудевает рука, наливающая чарки, и пускай стоят на дорогах лужи!
После такого предисловия он ловко опрокидывает чарку. Посмаковал, посмотрел на учительницу.
- Знаете, Ольга Викторовна, что? - Ну?
- В другой раз я приду к вам босиком.
Учительница смеется.
- Может быть, еще одну?
- Нет, и вся та лужа не стоит этого божьего дара.
Лобанович чувствует, как приятная теплота разливается по телу.
Квартирка Ольги Викторовны старая, темноватая. Давно не беленный потолок весь разрисован рыжими потеками. Пол подгнил, и доски шатаются под ногами. Учительница живет в одной комнатке, аккуратно и чистенько прибранной, как умеет прибрать девичья рука.
