Николай Лейкин - В гостях у турок
— А что-жъ изъ этого? Было-бы чисто да мягко и чтобы мнѣ этихъ поганыхъ мордъ лакейскихъ во фракахъ не видѣть. Словно актеры какіе, князей разыгрывающіе. Да и постояльцы-то всѣ во фракахъ. А мы любилъ по просту, по домашнему… Намъ хоть турецкая, хоть персидская гостинница, но была-бы постель почище.
— Да у насъ даже и свое постельное бѣлье. и подушки, и пледы вмѣсто одѣялъ есть, если ужъ на то пошло, — проговорила Глафира Семеновна.
Армянинъ стоялъ въ раздумьи и чесалъ затылокъ.
— Хочешь, дюша моя, я тебя у себя за пять франки, самая лучшая комната уступать буду? — произнесъ онъ, наконецъ.
— У васъ въ квартирѣ? — быстро спросила Глафира Семеновна.
— Да, у насъ въ квартырѣ, барыня. — Здѣсь на верху, надъ лавкомъ. Ходы на насъ посмотрѣть комната, Николай Иванычъ, ходы на насъ, барыня, дюша моя…
И армянинъ потащилъ супруговъ къ себѣ въ квартиру, находившуюся надъ лавкой. Нюренбергъ шелъ сзади, пожималъ плечами и увѣрялъ, что для такого именитаго господина въ простой квартирѣ останавливаться неудобно, потому что нѣтъ ни прислуги настоящей, ни ресторана.
— Пшитъ! — крикнулъ на него армянинъ, сдвинувъ брови и строго выпуча глаза — Чего ты кричишь? Чего, какъ собака, лаешь! Бакшишъ тебѣ надо? Я дамъ тебѣ бакшишъ. А вамъ, барыня, дюша моя, я дамъ сынъ для прислуга, дочка для прислуга и самъ Карапетъ Абрамьянцъ будетъ прислуга. Николай Иванычъ лубитъ самоваръ? Будетъ и самоваръ.
— Даже и съ самоваромъ? — улыбнулся Николай Ивановичъ. — А гдѣ возьмешь его?
— У сосѣда-кафеджи возьму, эфендимъ.
Комната армянина была относительно чистая.
Стояла большая софа по стѣнѣ, на полу лежали два нарядные ковра, нѣсколько вѣнскихъ буковыхъ стульевъ…
— Для барыня ваша, эфендимъ, тоже софа поставимъ, — сказалъ армянинъ. — Кровать у меня нѣтъ, а софа, сколько хочешь, есть.
Супругамъ комната понравилась, а Глафира Семеновна даже промолвила:
— Да на софахъ-то даже еще лучше спать. Я люблю.
— Еще бы. И будетъ это совсѣмъ по-турецки, — прибавилъ супругъ. — А то пріѣхали въ Турцію и живемъ въ какой-то Англіи, гдѣ все англійскія морды во фракахъ. — Согласна, Глаша, сюда переѣхать?
— Да отчего-же?.. Съ удовольствіемъ… Попроще-то, право, лучше.
— Ну, такъ и останемся.
Нюренбергъ сдѣлалъ кислое лицо, а армянинъ взялъ правую руку Николая Ивановича, сказавъ:
— Добраго дѣло будетъ! Жыви! Спи! Кушай! Шашлыкъ, бифштексъ хочешь — самый лучшій, первый мясо изъ лавки дамъ, и дочка моя сейчасъ все сдѣлаетъ.
— Ахъ, даже и съ кушаньемъ можно? — обрадовалась Глафира Семеновна. — Такъ вотъ пожалуйста намъ сейчасъ по хорошему бифштексу велите изжарить. Просто тошнитъ даже — вотъ какъ ѣсть хочу. Чаемъ и кофеемъ набулдыхиваемся, а я еще ничего не ѣла сегодня.
— Даже и не два бифштекса давайте, а четыре, прибавилъ Николай Ивановичъ.
— Четыре? Пять сдѣлаемъ, дюша моя. И самый первый сортъ сдѣлаемъ! — воскликнулъ армянинъ.
Николай Ивановичъ снялъ пальто, сѣлъ на софу и тотчасъ-же отдалъ приказъ Нюренбергу:
— Поѣзжайте сейчасъ въ гостинницу, спросите тамъ счетъ и привезите сюда наши вещи. Пусть человѣкъ изъ гостинницы съ вами сюда пріѣдетъ. Онъ получитъ съ меня по счету деньги.
Понуря голову и разводя руками, вышелъ изъ комнаты Нюренбергъ.
— Ахъ, нехорошаго дѣло, эфендимъ, вы дѣлаете! Самаго безпокойнаго мѣсто вамъ здѣсь будетъ! — бормоталъ онъ.
LXXVII
И вотъ супруги Ивановы на квартирѣ у армянина Карапета Абрамьянца. Началось приведеніе въ порядокъ комнаты для жильцовъ. Карапетъ съ сыномъ Аветомъ, парнишкой лѣтъ пятнадцати, черноглазымъ и ужъ съ засѣвшими на верхней губѣ усиками, втащили въ комнату вторую софу и даже повѣсили надъ ней хорошій турецкій коверъ, а сверху ковра маленькое зеркальце.
— Для госпожи барыни твоей постель будетъ, — похвастался Карапетъ Николаю Ивановичу и прибавилъ:- А въ зеркало можетъ свои глазы, носъ и губы смотрѣть, съ бѣлила и румяна мазать.
— Да что вы! Развѣ я мажусь? — обидѣлась Глафира Семеновна.
— О, дюша моя, нѣтъ такова барыня на землѣ, которая не мажетъ себѣ лицо и глазы! Моя дочка совсѣмъ глупый дѣвченка, а тоже мажетъ и глазы, и носъ, и щеки, и уши. Какъ праздникъ большой, такъ сейчасъ папенька и слышитъ: «папенька, дай на пудра, папенька, дай на румяновъ».
Внесли мѣдный тазъ, мѣдный кувшинъ съ водой, и Карапетъ опять сказалъ:
— Вода сколько хочешь, дюша мой, Николай Ивановичъ. Можешь съ наша вода даже кожу съ лица смыть. Ну, теперь все. Будь здоровъ, дюша мой. Подушковъ и одѣяла не надо?
— Не надо, не надо. Подушки, бѣлье и одѣяла сейчасъ нашъ проводникъ привезетъ, — откликнулась Глафира Семеновна.
Карапетъ осмотрѣлъ комнату и улыбнулся, торжествуя.
— Хочешь, эфендимъ, еще коверъ могу дать? Хочешь, барыня, клѣтку съ канарейкомъ могу на окошко повѣсить?
— Не надо, ничего больше не надо. Теперь-бы только поѣсть.
— Сыю минута бифштексъ будетъ. Самая первый сортъ мяса дочкѣ далъ. Сейчасъ дочка Тамара бифштексъ принесетъ, шашлыкъ принесетъ.
— А у васъ дочку Тамарой звать? Какое поэтическое имя! — замѣтила Глафира Семеновна.
— Такъ и жена мой звали. И жена мой была Тамара.
— А гдѣ-же жена ваша?
— Богъ взялъ, указалъ рукой на потолокъ Карапетъ и прибавилъ:- Шесть годовъ теперь я холостой малчикъ. Хочешь водка, дюша мой, выпить передъ бифштексъ? быстро спросилъ онъ Николая Ивановича.
— Да развѣ есть? — воскликнулъ тотъ, улыбаясь.
— Русской водка нѣтъ, но турецкій раки есть. Томатъ кислый есть на закуска, петрушка есть на закуска, сельдери, паприка, чеснокъ… Это арменски закуска.
— Глаша, я выпью рюмку, заискивающе обратился къ женѣ Николай Ивановичъ. — Выпью, хорошенько поѣмъ и по петербургски соснуть часокъ другой прилягу.
— Да пей… — пожала плечами Глафира Семеновна и спросила армянина:- Отчего это, Карапетъ Аветычъ, въ Турціи водку дозволяютъ, если самъ мусульманскій законъ ее запрещаетъ?
Армянинъ наклонился къ ней и проговорилъ:
— Турки-то, барыня, самый большой пьяница и есть, но они по секретъ пьютъ, на ночь, когда никто не видитъ. О, это большой доходъ для нашего султанъ!
Въ дверь заглянула миловидная дѣвушка въ синемъ шерстяномъ платьѣ, съ засученными по локоть рукавами и въ передникѣ.
— А вотъ и обѣдъ для мои первые гости готовъ! сказалъ Карапетъ. — Дочка моя Тамара. Ходы на насъ, Тамара! Ходы на насъ, дюша мой! поманилъ онъ дѣвушку и заговорилъ съ ней на гортанномъ нарѣчіи.
Та, покраснѣвъ, вошла въ комнату и спрятала руки подъ передникъ. Это была дѣвушка лѣтъ семнадцати, брюнетка до синевы, съ волосами, заплетенными въ нѣсколько косичекъ, которыя спускались ниже плечъ и оканчивались красными бантиками. Глафира Семеновна протянула ей руку, сказалъ и Николай Ивановичъ: «здравствуйте, барышня».
— Ни слова не знаетъ по-русски, отрицательно покачалъ головой отецъ. — Ни Аветка, ни Тамарка — ни одинъ слова, дюша мой. Только по-армянски и по-турецки.
— Такъ мы, какъ поздороваться-то, и по-турецки знаемъ! Селямъ алейкюмъ, барышня, — сказалъ Николай Ивановичъ.
Дѣвушка тоже что-то пробормотала и поклонилась.
— По-французски въ училищѣ она училась, по-французски пятьдесятъ, шестьдесятъ словъ знаетъ, сообщилъ папенька и опять заговорилъ съ дочкой на гортанномъ нарѣчіи.
— Все готово… Обѣдъ готовъ… Садитесь за столъ, — прибавилъ онъ супругамъ, вышелъ въ сосѣднюю комнату и загремѣлъ тамъ посудой.
Запахло жаренымъ мясомъ, и отецъ, сынъ и дочь начали вносить въ комнату глиняныя плошки, тарелки, бутылки и рюмки. Карапетъ накинулъ на столъ салфетку и сейчасъ-же похвастался:
— У меня не такъ, какъ у турки… У меня, дюша мой, и салфетка на столѣ, и вилки есть, и ножикъ. Мы люди образованные…
Вскорѣ всѣ яства и питіи были поставлены, и супруги сѣли за столъ. Присѣлъ и Карапетъ. Красовались на блюдцѣ три громадные маринованные томата, лежали на тарелкѣ корни петрушки, сельдерея, стручки зеленаго перца. Пріятно щекотали обоняніе и бифштексы. Глафира Семеновна взяла кусокъ мяса себѣ на тарелку и сказала Карапету:
— Вотъ у васъ я ѣсть бифштексъ не боюсь. Я знаю, что армяне лошадиную говядину не ѣдятъ, а въ турецкомъ ресторанѣ не рѣшилась-бы.
Армянинъ наклонился къ ней, тронулъ ее громадной ладонью по плечу и сказалъ:
— Такой говядина, какъ у меня, дюша моя, у самаго падишахъ нѣтъ.
Онъ налилъ изъ бутылки въ двѣ рюмки желтоватой жидкости и выпилъ вмѣстѣ съ Николаемъ Ивановичемъ. Тотъ проглотилъ и сморщился.
— Фу, сатана какая! Что это съ перцемъ, что-ли?
— Безъ перцомъ. Самая хорошая турецкая водка.
— Боже мой! Турецкая водка… Слушаю и ушамъ своимъ не вѣрю, что въ мусульманской Турціи водка есть! — проговорила Глафира Семеновна. — Не такъ я себѣ Константинополь воображала. Я думала, что здѣсь объ винѣ и водкѣ говорить даже запрещено.
