Иннокентий Омулевский - Шаг за шагом
Сегодня, как только смерклось, у просторных хором старосты Семена, стоявших в самом центре фабрики, толпился народ, поджидая начала вечорки и шумно переговариваясь. И вверху и внизу изба была освещена на славу: фабричный люд никогда еще не видывал у старосты столько зажженных свеч за один раз; и вверху и внизу то и дело поглядывали через окна на народ кучки стройных, красивых женщин: ни в одном салоне не встретил бы столичный фат столько красавиц сразу.
Действительно, внутри хором Семена Ларионыча был собран в этот вечер целый женский цветник, и цветы его были не искусственные — выведенные в теплице, а природные — выросшие на открытом деревенском воздухе; здоровье ярко пылало здесь на каждом лице, и только слишком уж испорченный городской жизнью человек мог бы пожелать, глядя на эти румяные лица, чтоб они, ради большей красоты, хоть немного прихватили «интересной бледности». Красивая кума Маня тоже присутствовала с мужем на сегодняшней вечорке: староста Семен хорошо знал, чем угодить Христине Казимировне. Изба была прибрана с некоторым щегольством: вымытый щелоком с дресвой пол, не успевший еще загрязниться от ног, невольно бросался в глаза безукоризненной чистотой; сундуки и скамейки у стен были прикрыты новенькими тюменскими коврами. Во второй комнате нижнего этажа, в углу под образами, стоял покрытый белою скатертью стол, обильно уставленный закусками и питиями, в числе которых две банки сардинок, паюсная икра в пузыре и три бутылки мадеры играли самую видную роль, а все остальное носило на себе более или менее туземный характер. За этим столом, на самых почетных местах, были усажены пока «деды» — до прибытия более дорогих гостей. Приготовляясь к их встрече, два местных скрипача, оба самоучки, настраивали уже свои визгливые, сильно потертые, инструменты. Молодежь продолжала нетерпеливо поглядывать в окна, шушукалась между собой и любезничала.
Жилинский с дочерью, Варгунин и Светлов (они и оказались самыми дорогими гостями старосты) прибыли, по деревенскому времени, довольно поздно — в начале девятого. Стоявшая на улице толпа фабричных шумно приветствовала их и, отворив настежь ворота, проводила гостей через весь обширный двор до крыльца. Семен Ларионыч и его красавица жена, с низкими поклонами, встретили их на крыльце, а «деды» — у порога первой комнаты, — так требовал, должно быть, местный этикет. Срипки заиграли при этом какой-то доморощенный марш — нечто весьма забавное и в высшей степени своеобразное. Христина Казимировна первая вошла в хоромы и, как только разделась, сейчас же была обступлена красными девушками и молодицами, бесцеремонно здоровавшимися с ней поцелуями. Она была одета щеголевато, но совершенно по-русски: пунцовый шелковый сарафан, голубая фанзовая рубашка и алая лента в волосах превосходно шли к ее, на этот раз несколько томному лицу. Сам Жилинский, Светлов и Варгунин, когда сняли шубы, тоже оказались, к общему удовольствию публики, одетыми в русское платье; на них были красные шелковые рубашки, опоясанные красными же шелковыми кушаками, и черные полубархатные шаровары, заткнутые за сапоги: у Казимира Антоныча, на случай приезда летних гостей, водился порядочный запас таких костюмов. Эта деликатная внимательность к народному вкусу сильно польстила самолюбию хозяев и остальных гостей.
— Гляди-ко, матка, какой молодец! — сказала потихоньку одна молодица другой, указывая на Светлова, — хошь сейчас к нам, в фабришные, поступай.
— И лихой же, надо быть — одно слово! — весело подхватил сзади какой-то парень.
Вечорка была открыта Христиной Казимировной и самим старостой, который пригласил ее сплясать вдвоем русскую. Семен Ларионыч оказался, в своем роде, танцором первой руки, и его одушевленная, отчаянная присядка вызвала общий, неподдельный восторг. За первой парой пустилась в пляс и остальная молодежь. Варгунин смотрел, смотрел и тоже не утерпел: он подошел к куме Мане.
— Ну-ка, кумушка, тряхнем-ка вместе старину, — любезно пригласил он ее.
— И вы?! — спросил у него Светлов, подходя к ним.
— А как же, батенька: я вам еще вчера за ужином докладывал, что у меня опять начинают «чернеть кудри»… — добродушно засмеялся Матвей Николаич и пустился плясать с легкостью молодого человека.
Увлекшись общим, непринужденным весельем, Александр Васильич не выдержал и сам, молодцевато подлетел к первой попавшейся на глаза красавице.
— Попляшем вместе, — сказал он ей попросту.
— Давай спляшем, — ответила она ему тем же тоном. Они скромно протанцевали русскую и уселись рядом. — А тебя как зовут? — спросил Светлов у своей дамы.
— Парасковьей.
— Ну а по батюшке-то как?
— Петровной. А тебя?
— Александром Васильичем. Ты молодица или девушка?
— Вишь, косы нет — баба, — рассмеялась она.
— Веселый у вас народ, — сказал Светлов.
— Ничего, народ хороший; одначе ты на нашу сестру шибко-то не заглядывайся: как раз стягом попотчуют…
По лукавому выражению лица своей дамы Александр Васильич догадался, что ему была сказана любезность, только немного в грубоватой форме.
— Я и сам умею расправиться стягом-то, — рассмеялся он.
— Нешто я не вижу! у Казимира Антоныча худых гостей не бывает. А надолго ли сюды пожаловал?
— Как погостится.
— Ненадолго, так ничего, а то еще, пожалуй, сглазишь меня…
Молодица лукаво засмеялась.
— А если бы и так? — спросил Светлов.
— Что сглазишь-то? — переспросила она. — Больно скоро захотел! Поглянулась я тебе, скажешь?
— Разумеется, приглянулась.
— Ври больше!
Она, смеючись, ударила его по руке. Светлов только что собрался отвечать, как к нему подошел староста.
— Пожалуй-ка, Лександр Васильич, — винца выкушать да закусить маленечко, — сказал он с учтивым поклоном.
— Да рано еще, кажется? — заметил Светлов.
— Ничего, опосля повторить можно. Иди-ка ужо!
Семен Ларионыч дружески взял молодого человека за руку и увел его во вторую комнату, к столу. Варгунин и Жилинский с дочерью оказались тут же: они толковали о чем-то с «дедами», тоже сидевшими за столом, но теперь уже на втором плане. Староста стал наливать Светлову мадеры.
— Нет, я лучше водки выпью прежде, — остановил его Александр Васильич.
— Вот это так! Вот это по-нашему, по-русскому! Любое дело! Ай да молодец! — в один голос заговорили «деды».
— Облобызай-кось его за эвто, Семен! — с восторгом обратился кто-то из них к старосте.
— Как деды сказали, так уж и надо исполнять, — заметил Семен Ларионыч, подходя к Светлому, и трижды поцеловал ею, утерев предварительно ладонью губы и бороду.
— Что, Саша? весело тебе у старосты? — спросила Жилинская, когда Александр Васильич выпил и закусил.
— Еще бы! — ответил он, улыбаясь, — уж, разумеется, здесь в сотню раз веселее, чем на каком-нибудь городском бале с большими претензиями и еще с большей скукой. Хочешь вместе русскую, Кристи? Пойдем!
Светлов обнял Христину Казимировну за талию, и они шаловливо убежали.
— Да, деды, уж если вы решились постоять за это дело, так надо постоять за него покрепче, да и поосторожнее, — говорил Жилинский, продолжая с стариками прежний разговор, прерванный на минуту приходом Светлова.
— Как, батюшка, не постоять! Коли пытать удачу, так уж, вестимо, не сдуру, — согласился с ним один.
— Наши робяты ни почему не попятятся, — заметил другой.
— Чего им пятиться! не таковский народец. Уж это… как мы сказали, так и будет; не докуда ему, слышь, кровь нашу пить… — подтвердил третий.
— А все бы пообождать не мешало… — сказал, будто нехотя, Варгунин.
— Уйдет, собака! не семи пяден во лбу, — лихо перебил его староста и стал угощать «дедов» вином.
Вечорка между тем шла в полном разгаре. То и дело прибывала молодежь, почему-либо замешкавшаяся дома; цветник пополнился новыми красавицами. Скрипки выназывали теперь беспримерное усердие, заливаясь на всевозможные тоны: для избалованного городского слуха они показались бы едва выносимыми, но деревенскому уху эти звуки были любезны: в них слышалась по временам та бесшабашная, полная глубокого отчаяния, русская удаль, которая, быть может, одна только и отводит душу всякими неправдами измученному народу. Светлов, несмотря на неизмеримое расстояние, отделявшее его, как образованного человека, от «темного» общества старосты Семена, чувствовал себя здесь будто в родном кружке. В самое короткое время Александр Васильич успел со всеми перезнакомиться, напропалую балагурил с прекрасным полом, толковал и перебрасывался шутками с парнями. В свою очередь, и это общество, как ни темно оно было, сумело, однако ж, сквозь изящную оболочку нового гостя, разглядеть в нем «не барина»: парни бесцеремонно приставали к нему, молодицы и девушки то и дело тащили его плясать. Христина Казимировна, как видно, тоже умела водиться с народом: она без разбора танцевала со всеми.
