Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Часть 3)
Он вспомнил брата: недавно в одном из толстых журналов была напечатана весьма хвалебная рецензия о книге Дмитрия по этнографии Северного края.
"Мне тоже надо сделать выводы из моих наблюдений", - решил он и в свободное время начал перечитывать свои старые записки. Свободного времени было достаточно, хотя дела Марины постепенно расширялись, и почти всегда это были странно однообразные дела: умирали какие-то вдовы, старые девы, бездетные торговцы, отказывая Марине свое, иногда солидное, имущество.
- Дальние родственники супруга моего, - объясняла она.
Росла клиентура, к Самгину являлись из уездов и даже из соседней губернии почтительные бородатые купцы.
- Зотиха, Марина Петровна, указала нам, - говорили они, и чувствовалось, что для этих людей Марина - большой человек. Он объяснял это тем, что захолустные, полудикие люди ценят ее деловитый ум, ее знание жизни.
Зимними вечерами, в теплой тишине комнаты, он, покуривая, сидел за столом и не спеша заносил на бумагу пережитое и прочитанное - материал своей будущей книги. Сначала он озаглавил ее: "Русская жизнь и литература в их отношении к разуму", но этот титул показался ему слишком тяжелым, он заменил его другим:
"Искусство и интеллект"; потом, сообразив, что это слишком широкая тема, приписал к слову "искусство" - "русское" и, наконец, еще более ограничил тему: "Гоголь, Достоевский, Толстой в их отношении к разуму". После этого он стал перечитывать трех авторов с карандашом в руке, и это было очень приятно, очень успокаивало и как бы поднимало над текущей действительностью куда-то по косой линии.
Гоголь и Достоевский давали весьма обильное количество фактов, химически сродных основной черте характера Самгина, - он это хорошо чувствовал, и это тоже было приятно. Уродливость бьпа и капризная разнузданность психики объясняли Самгину его раздор с действительностью, а мучительные поиски героями Достоевского непоколебимой истины и внутренней свободы, снова приподнимая его, выводили в сторону из толпы обыкновенных людей, сближая его с беспокойными героями Достоевского.
Но нередко он бросал карандаш на стол, говоря себе:
"Я - не таков, как эти люди, более здоров, чем они, я отношусь к жизни спокойнее".
Однако действительность, законно непослушная теориям, которые пытались утихомирить ее, осаждаясь на ее поверхности густой пылью слов, действительность продолжала толкать и тревожить его.
В конце зимы он поехал в Москву, выиграл в судебной палате процесс, довольный собою отправился обедать в гостиницу и, сидя там, вспомнил, что не прошло еще двух лет с того дня, когда он сидел в этом же зале с Лютовым и Алиной, слушая, как Шаляпин поет "Дубинушку". И еще раз показалось невероятным, что такое множество событий и впечатлений уложилось в отрезок времени - столь ничтожный.
"И в бездонном мешке времени кружится земной шар", - вспомнил он недавно прочитанную фразу и подумал, что к Достоевскому и Гоголю следует присоединить Леонида Андреева, Сологуба. А затем, просматривая карту кушаний, прислушиваясь к шуму голосов, подумал о том, что, вероятно, нигде не едят так радостно и шумно, как в Москве. Особенно бесцеремонно шумели за большим столом у стены, налево от него, - там сидело семеро, и один из них, высокий, тонкий, с маленькой головой, с реденькими усами на красном лице, тенористо и задорно врезывал в густой гул саркастические фразы:
- В Европе промышленники внушают министрам руководящие идеи, а у нас наоборот: у нас необходимость организации фабрикантов указана министром Коковцовым в прошлом году-с!
За спиною Самгина, под пальмой, ворчливо разговаривали двое, и нетрезвый голос одного был знаком.
- Ерунда! Солдаты революции не делают.
- Тише!
- Расстреливать, как негров...
- Ты - сообрази: гвардия, преображенцы...
- Тем более: расстреливать! Что значит высылка в какое-то дурацкое село Медведь? Ун-ничтожать, как
англичане сипаев...
- Это ты несерьезно говоришь.
- Я знаю больше тебя, - пьяным голосом вскричал свирепый человек, и Самгин тотчас вспомнил:
"Это - Тагильский. Неприятно, если узнает меня".
Он привстал, оглядываясь, нет ли где другого свободного столика?
Столика не нашлось, а малоголовый тенор, ударив ладонью по столу, отчеканил:
- Ни-ко-гда-с! Допущение рабочих устанавливать расценки приемлемо только при условии, что они берут на себя и ответственность за убытки предприятия-с!
Он встал и начал быстро пожимать руки сотрапезников, однообразно кивая каждому гладкой головкой, затем, высоко вскинув ее, заложив одну руку за спину, держа в другой часы и глядя на циферблат, широкими шагами длинных ног пошел к двери, как человек, совершенно уверенный, что люди поймут, куда он идет, и позаботятся уступить ему дорогу.
По газетам Самгин знал, что в Петербурге организовано "Общество заводчиков и фабрикантов" и что об этом же хлопочут и промышленники Москвы, - наверное, этот длинный - один из таких организаторов. Тагильский внятно бормотал:
- В Семеновском полку один гусь заговорил, что в Москве полк не тех бил, - понимаешь? Не тех! Солдаты тотчас выдали его...
Направо от Самгина сидели, солидно кушая, трое:
широкоплечая дама с коротенькой шеей в жирных складках, отлично причесанный, с подкрученными усиками, студент в пенснэ, очень похожий на переодетого парикмахера, и круглолицый барин с орденом на шее, с большими глазами в синеватых мешках; медленно и обиженно он рассказывал:
- Я сам был свидетелем, я ехал рядом с Бомпаром. И это были действительно рабочие. Ты понимаешь дерзость? Остановить карету посла Франции и кричать в лицо ему: "Зачем даете деньги нашему царю, чтоб он бил нас? У него своих хватит на это".
- Ужасно, - басом и спокойно сказала женщина, раскладывая по тарелкам пузатеньких рябчиков, и спросила: - А правда, что Лауница убили за то, что он хотел арестовать Витте?
- Но, мама, - заговорил студент, наморщив лоб, - установлено, что Лауница убили социалисты-революционеры.
Так же басовито и спокойно дама сказала:
- Я не спрашиваю - кто, я спрашиваю - за что? И я надеюсь, Борис, что ты не знаешь, что такое революционеры, социалисты и кому они служат. Возьми еще брусники, Матвей!
Человек с орденом взял брусники и, тяжко вздохнув, сообщил:
- Старик Суворин утверждает, что будто Горемыкин сказал ему: "Это не плохо, что усадьбы жгут, надо потрепать дворянство, пусть оно перестанет работать на революцию". Но, бог мой, когда же мы работали на революцию?
- Ужасно, - сказала дама, разливая вино. - И притом Горемыкин педераст. Студент усмехнулся, говоря:
- Ты, дядя, забыл о декабристах...
"Это - люди для комедии, - подумал Самгин. - Марина будет смеяться, когда я расскажу о них".
Его очень развлекла эта тройка. Он решил провести вечер в театре, поезд отходил около полуночи. Но вдруг к нему наклонилось косоглазое лицо Лютова, - меньше всего Самгин хотел бы видеть этого человека. А Лютов уже трещал:
- Вот - непредвиденный случай! Глупо; как будто случай можно предвидеть! А ведь так говорят! Мне сказали, что ты прикреплен к Вологде на три года, - неверно?
Он был наряжен в необыкновенно пестрый костюм из толстой, пестрой, мохнатой материи, казался ниже ростом, но как будто еще более развинченным.
- Хотя - ив Вологде пьют. Ты еще не запил? Интересно, каким ты пером оброс?
Говорил он вполголоса, но все-таки было неприятно, что он говорит в таком тоне при белобрысом, остроглазом официанте. Вот он толкает его пальцами в плечо;
- Кабинетик можно, Вася?
- Слушаю. Закусочку?
- Неизбежно.
- А дальше?
- Сам сообрази, ангел.
"Показывает старомодный московский демократизм", - отметил Самгин, наблюдая из-под очков за публикой, - кое-кто посматривал на Лютова иронически. Однако Самгин чувствовал, что Лютов искренно рад видеть его. В коридоре, по дороге в кабинет, Самгин осведомился: где Алина?
- Алина? - ненужно переспросил Лютов, - Алина пребывает во французской столице Лютеции и пишет мне оттуда длинные, свирепые письма, - французы ей не нравятся. С нею Костя Макаров поехал, Дуняша собирается... Втолкнув Самгина в дверь кабинета, он усадил его на диван, сел в кресло против него, наклонился и предложил:
- Ну, рассказывай, - как?
Его вывихнутые глаза стали как будто спокойнее, не так стремились спрятаться, как раньше. На опухшем лице резко выступил узор красных жилок, - признак нездоровой печени.
- Потолстел, - сказал он, осматривая Самгина. - Ну, а что же ты думаешь, а?
- О чем? - спросил Самгин.
- Например - о попах? Почему мужики натолкали в парламент столько попов? Хорошие хозяева? Прикинулись эсерами? Или - еще что?
Говоря, он точно обжигался словами, то выдувая, то всасывая их.
"Начинаются фокусы", - отметил Самгин, а Лютов торопливо говорил:
- Мужик попа не любит, не верит ему, поп - тот же мироед, и - вдруг?
- Мне кажется, что попов не так уж много в Думе. А вообще я плохо понимаю - что тебя волнует? - спросил Самгин.
