Виктор Лихачев - Молитесь за меня
- После, после, милая женушка. Похоже, я успею дописать реквием. Я все, все понял.
- Что ты понял Вольфганг? Лицо его горело, Моцарт на секунду оторвался от бумаги:
- Это был сон. Или не сон. Но... мне трудно его передать. Главное, я все понял: не было тупика, Констанца! Я пошел своей дорогой, точнее, даже тропинкой. И в какой-то момент мне показалось, что я заблудился. Они звали меня...
- Кто - они? Ничего не понимаю, Вольфганг.
- Они звали: вернись, а то мы забудем тебя! Но я не вернулся.
- Это аллегория, дорогой?
- Нет, это жизнь. И еще я понял, что за талант надо платить. Сначала я пел, как скворец, и людям это нравилось. Но однажды мне услышалась другая музыка, понимаешь, другая! Значит, я заслужил ее. - Неожиданно Моцарт замолчал и грустно улыбнулся:
- Вот видишь, ты ничего не поняла. Пожалуйста, иди. У нас еще будет время поговорить.
Констанца поняла, что с ее мужем происходит что-то необычное. По всему полу валялись исписанные нотные листы. Она вышла из комнаты и вздрогнула от неожиданности: в коридоре стоял Лойбль.
- Ох, как же вы меня напугали, - Констанца схватилась за сердце. - Я и не слышала, как вы вошли.
- Люблю входить тихо, госпожа Моцарт. Сегодня ваш супруг не стучал мне в стену, вот я и заволновался, не случилось ли чего. И решил сам принести. - С этими словами Лойбль протянул Констанце бутылку вина. Странно, его лицо улыбалось, а глаза нет. Она посмотрела в них - и все поняла. Лойбль кивнул ей.
- Сегодня. Сейчас. Восемнадцать обычных доз в один стакан. - И добавил тоном, не терпящим возражения: - Идите!
Руки плохо слушались ее. Все приготовив, Констанца понесла вино в кабинет мужа. Неожиданно для себя она стала напевать, тихо- тихо. Голова кружилась. Как ей хотелось бросить это вино об пол и убежать - далеко- далеко, куда глаза глядят. Но сейчас они глядели в темно-красную жидкость, дрожащую на подносе.
- Дорогой, если уж ты не ел, то хотя бы...
- Что? - Моцарт поднял голову. Из его глаз текли слезы. Констанца поняла: Вольфганг просто не видит ее, находясь в мыслях далеко за пределами этой комнаты.
- Ничего, работай. Я завтра зайду. У самых дверей стояли Лойбль и Штадлер. Кларнетиста она никогда не видела таким: исчезла развязная улыбочка, он нервно теребил локон парика.
- Неужели Мастер ошибся в вас, дорогая госпожа Моцарт. Помните, вы - наша. - В голосе Штадлера слышалась явная угроза. - Идите обратно. Это надо сделать сегодня.
- Я не могу, не могу, не могу, - женщина заплакала. - Это выше моих сил. Вы же тогда о любви говорили. Пожалейте нас, пожалуйста.
- Все ясно. Лойбль, передайте мне поднос. Взяв поднос, Штадлер распахнул дверь...
- А вот и я, мой друг! Констанца медленно осела на пол. Лойбль презрительно фыркнул:
- Я всегда говорил, на женщину нельзя положиться.
5
Скончался Моцарт в ночь с четвертого на пятое декабря, через восемнадцать дней после освящения масонского храма. Реквием он так и не успел закончить. Лечащие врачи Клоссет и фон Саллаба констатировали диагноз: ревматическая воспалительная лихорадка. Отпевание проходило в соборе святого Штефана, том самом соборе, где когда-то Моцарт венчался с Констанцей...
За гробом самого великого сына Австрии шло всего шесть человек: его ученик Зюссмайер, который позже закончит реквием, виолончелист Орслер, капельмейстер Розер, швейцар из "Серебряной змеи" Дайнер, венский меценат барон фон Свитен и... Антонио Сальери. Холодный дождь монотонно стучал о крышку гроба. Дайнер, слегка оробевший от присутствия столь важного господина, как Свитен, несмело произнес:
- Говорят, когда хороший человек умирает, идет дождь... Ему никто не ответил, но швейцар сделал еще одну попытку, обратясь уже к одному Сальери:
- Господин Моцарт был такой сердечный человек. Помню, зайдет к нам... Сорокалетний итальянец поднял на Дайнера невидящие глаза. Лицо его было мокро. Наверное, от дождя, который с новой силой заиграл свой реквием по венским мостовым и по крышке гроба - последнего пристанища Вольфганга Амадея Моцарта.
Живите с Богом.
Над всею Русью тишина, Но - не предшественница сна:
Ей солнце правды в очи блещет, И думу думает она.
Н. А. Некрасов.
1. Много храмов на Руси. Каждый по-своему красив. Но нет прекраснее маленькой белоснежной церкви, что многие сотни лет стоит на святой и древней Владимирской земле. Храм Покрова на Нерли...
... В тот год я шел к нему через непролазные топи северной Мещеры, маленькие деревеньки, спрятавшиеся в лесах под Судогдой. До этого мне довелось видеть знаменитую церковь, построенную князем Андреем Боголюбским только на репродукциях и календарях. И стремление наконец-то воочию увидеть это чудо было так сильно, что я не обращал внимание на проливные дожди, сопровождавшие меня всю дорогу. Самый сильный дождь пришелся на предпоследний день пути, когда леса должны были вот-вот расступиться и уступить место лугам былинной Клязьмы. Вода лилась сплошным потоком, так, что дышать было трудно. Лесная дорожка, круто сбегающая вниз, превратилась в сплошной поток. Я поскользнулся, и он, словно я сидел на санках и съезжал с ледяной горки, стремительно понес меня вниз. На мое счастье, в деревеньке Ширманихе, куда я благополучно "въехал", меня приютили на ночь добрые люди. Ложась спать в роскошную постель, уставший, но уже сухой, накормленный, трогаю губами медный образок с изображением святителя Николая:
- Спасибо тебе, угодник Божий, что не оставляешь меня в пути. Сделай, пожалуйста, так, чтобы завтра эти проклятые дожди кончились... Дай мне Господи Иисусе сил дойти до конца... Благослови людей, приютивших меня... Со стороны молитва моя может показаться наивной. Но многолетние странствия научили меня простой истине: чем искренней твоя молитва, тем более она кажется детской и наивной, но тем вернее она будет услышана наверху, А утро выдалось ослепительно ярким. Ничто не напоминало о вчерашнем ненастье. Солнышко играло переливами на мокрых листьях, окнах дома и даже на перьях петуха, не просохших после ливня. Прощаюсь с Ширманихой и уже через два часа стою на полевой дороге, Сзади меня сплошной синей дымкой виднеются леса. Так величествен их вид, так пугающе огромны они, растянувшиеся во всю ширь горизонта, что я на миг усомнился: правда ли мне удалось пройти сквозь эти леса? Впереди меня - болотистая низина Клязьмы. Чем дальше иду, тем тропка уже. Скоро не понимаю - дорога ли это, или коровьи тропы. Правда, в деревне меня предупредили, что разумнее всего к храму попасть через Владимир: " пешком мы давно не ходим, а моста через Клязьму там нет". Но я почему-то был уверен, что пройду. да и выбора у меня нет: идти через Владимир- это лишний крюк в двадцать верст.
Наконец, и Клязьма. Глубокая, быстрая. Пусть и не очень широкая, но с рюкзаком и в одежде мне ее не переплыть. А за рекой - огромный луг, где-то в самой середине этого луга островок деревьев, и над ними - знакомый купол. Километра не будет, но как его преодолеть?
Я так всматривался вдаль, что не заметил невдалеке стоявшее строение- то ли дом, то ли сарай. Вновь проснулась надежда. Почти бегом направляюсь к домику. Внутри слышны голоса. Вхожу. На земляном полу туша коровы. Несколько мужчин столпились вокруг еJ. Кто-то орудовал топором, кто-то ножом. Рыжий паренJк лет семнадцати раскладывал куски мяса по тазам. Обстановка в комнате - печь, стол, да две крашенные табуретки. Мужики так увлечены своей работой, что никто из них не заметил, как я вошJл. Они громко переговаривались. Самый юный из них, тот, что рыжий, обращается к невысокому коренастому мужчине, ожесточJнно орудующему топором:
- Вань, дай немного порубить. Слышь, что говорю? Отдохни.
- Отстань, - как от мухи отмахивается от парня мужик. - Это тебе не шутки разделывать корову уметь надо. А если тебе здесь надоело, иди отсюда и смени Петровича.
- Умник нашJлся. Вы вчера пили, а я стадо целый день один гонял...
- Ну, какого хрена ты врJшь? - взорвался Иван. - Много мы пили?
Его возмущение поддержали остальные. Один из них, по виду самый старый произнJс:
- Вот сегодня будем пить, это да. Я вчера председателю так и сказал: ты нам, Сергей Иванович, зарплаты пол года не платишь, а жить ведь тоже надо.
- Ну, а он? - спросил кто-то из мужиков. Было видно, что разговор с председателем пересказывался не первый раз, но слушали они его с видимым удовольствием.
- А чего он? Мол, некогда, Сидоров, с тобой говорить, приди в другой раз. Когда, спрашиваю, в другой? Мы неделю за Клязьмой стадо пасJм, от щей и каши уже воротит. Да и Троица на днях, отметить надо. Сидоров сделал паузу. Мужик, орудовавший ножом, даже прекратил работу. Я же оказался в глупом положении. Меня упорно никто не видел. Получалось, что я стою и подслушиваю. Мне бы ещJ секунду-другую подождать, чтобы люди насладились финалом этой истории. (Позже я его услышал: "Ладно, говорит он мне, чJрт с вами, похуже выбирайте коровку и забивайте"). Но я, воспользовавшись наступившей тишиной, произнJс: - Здравствуйте, люди добрые. Бог в помощь!
