Николай Лейкин - В гостях у турок
И Нюренбергъ ввелъ супруговъ въ лѣвую боковую галлерею храма.
Масса мягкаго пріятнаго свѣта поразила глазъ. На первыхъ порахъ нельзя было догадаться, откуда исходитъ этотъ свѣтъ, до того искусно скрыты окна. Николай Ивановичъ зашмыгалъ туфлями и остановился, разсматривая стѣны и колонны.
— Стѣны всѣ изъ мозаики, но замазаны краской, потому что это были образа отъ ортодоксъ. Тутъ самаго драгоцѣннаго образа изъ мозаики, но вы не видите ихъ. Они подъ краской… — разсказывалъ Нюренбергъ. — Но сейчасъ я вамъ покажу облупившагося краска, и вы увидите лицо. Вотъ… — указалъ онъ на стѣну.
Дѣйствительно, изъ-за стершейся бѣлой краски сквозилъ ликъ иконы.
— Ахъ, невѣрные! Ахъ, варвары! — ахала Глафира Семеновна.
— Самаго драгоцѣннаго, самаго древняго, византійскаго мозаикъ! торжественно произнесъ Нюренбергъ и спросилъ:- Желаете, эфендимъ, чтобъ я разсказывалъ вамъ все по порядку, какъ мы разсказываемъ англійскаго путешественникамъ, кто и въ которомъ году построилъ Ая-Софія, кто началъ кто докончилъ, когда знаменитаго храмъ былъ передѣланъ въ мечеть? Желаете?
— Нѣтъ, нѣтъ. Оставьте пожалуйста. Не надо этого. Мы гдѣ нибудь въ книжкѣ прочитаемъ, отвѣчалъ Николай Ивановичъ, стоявшій передъ одной изъ колоннъ, отдѣлявшихъ боковую часть зданія отъ части, находящейся подъ куполомъ.
Онъ вглядывался въ лѣпной орнаментъ, въ звѣзды и видѣлъ, что эти звѣзды передѣланы изъ крестовъ.
— Смотри, Глаша, какъ кресты-то въ звѣзды превратили, указалъ онъ женѣ, сдѣлалъ шагъ и споткнулся.
Соломенныя туфли положительно мѣшали ему ходить, а одна такъ совсѣмъ не держалась на ногѣ. Онъ вглядѣлся и взялъ ее въ руку, оставшись объ одной туфлѣ, только на правой ногѣ.
— Ну, а теперь, эфендимъ и мадамъ, войдите подъ самый куполъ, приглашалъ Нюренбергъ. — Вотъ гдѣ громаднаго эффектъ!
Супруги Ивановы сдѣлали нѣсколько шаговъ, вошли подъ куполъ и остановились, пораженные величіемъ.
LXXII
Открылось громадное, на первый взглядъ необъятное пространство, брезжущее бѣлесоватымъ нѣжнымъ свѣтомъ и утопающее въ выси. Гдѣ прорѣзаны окна — не замѣчалось, до того они искусно скрыты.
— Фу, какая штука! произнесъ наконецъ Николай Ивановичъ. — Какъ этотъ куполъ строили?
— Больше чѣмъ тысяча триста двадцать пять лѣтъ назадъ строили, отвѣчалъ Нюренбергъ:- а и теперь даже самаго знаменитаго архитекторы удивляются, какъ его строили.
— Непонятно, какъ такая масса держится и не упадетъ, удивлялась Глафира Семеновна.
— И сколько землетрясеніевъ было, мадамъ, въ Стамбулъ — и все-таки не упалъ, опять вставилъ свое слово проводникъ. — Сначала думали, что этого куполъ изъ… какъ его?.. Изъ… изъ пемзы, какъ самаго легкаго камень. Два архитектора этаго храмъ строили: Антеміасъ изъ Тралесъ и Исидоръ изъ Милета.
— Какъ вы все это помните, Афанасій Ивановичъ, сказала Глафира Семеновна.
— Наша обязанность такая, мадамъ, чтобъ все помнить. Я считаюсь здѣсь перваго проводникъ. Самаго перваго! похвастался Нюренбергъ. — Я даже знаю день, когда была открыта Святаго Софія. 24 декабря 568 года была она открыта, а начата постройкой въ пятьсотъ тридцать перваго году. Въ перваго разъ Софія была открыта въ 538 году, но черезъ двадцать годовъ половина купола обвалилась — и вотъ это уже втораго куполъ, котораго Антеміосъ и Исидоръ кончили въ 568 году. Прикажите — и я могу вамъ все подробно разсказывать.
— Не надо, не надо. Зачѣмъ? Все равно все перезабудемъ, отвѣчалъ Николай Ивановичъ, опустилъ глаза съ выси купола и поэзія величія начала исчезать.
Отъ колонны съ колоннѣ виднѣлись протянутыя желѣзныя жерди. На жердяхъ висѣли тысячи масляныхъ лампадъ группами, въ видѣ маленькихъ круглыхъ люстръ и въ одиночку. Служители, усѣвшіеся на передвижныхъ лѣстницахъ, заправляли лампады наливали въ нихъ изъ жестяныхъ посудинъ деревянное масло.
Полъ подъ куполомъ былъ покрытъ роскошными коврами и нѣкоторые изъ нихъ, болѣе свѣтлые, были, въ свою очередь, прикрыты циновками. То тамъ, то сямъ сидѣли на колѣняхъ, по восточному, опрокинувшись корпусомъ на пятки, молящіеся въ чалмахъ и фескахъ и, зажавъ пальцами уши, шопотомъ произносили молитву. Черноглазый турченокъ-подростокъ съ еле пробивающимися усиками въ европейскомъ костюмѣ, но въ фескѣ и безъ ботинокъ, тоже сидѣлъ на колѣняхъ, смотрѣлъ въ большую книгу, положенную передъ нимъ на скамеечкѣ, и на распѣвъ читалъ стихи Корана. Поодаль отъ него помѣщался старый бородатый улемъ въ громадной чалмѣ и халатѣ, также на колѣняхъ, и поправлялъ его время отъ времени.
— Это сынъ какого-нибудь шамбеленъ или отъ паша учится у попа своего мусульманскому закону, пояснилъ Нюренбергъ, подвелъ супруговъ къ величественнымъ колоннамъ и сказалъ:- Вотъ восемь колоннъ изъ цѣльнаго порфира… Они были перенесены сюда изъ храма Солнца. Постойте, постойте, остановилъ онъ супруговъ, видя, что они невнимательно относятся къ колоннамъ. — Есть еще колонны. Вотъ… Эти взяты изъ другаго языческаго храма — изъ храма Діаны Эфесской.
Но и эти чудеса древняго искусства супруги удостоили только бѣглыхъ взглядовъ. Къ нимъ подошелъ рыжебородый халатникъ въ чалмѣ, улыбнулся, молча поклонился по-турецки и поманилъ въ глубь храма, къ главному входу.
— Бакшишъ сорвать хочетъ, бакшишъ. Не ходите, остановилъ супруговъ Нюренбергъ и началъ перебраниваться по-турецки съ халатникомъ, но супруги все-таки пошли за халатникомъ.
Противъ главнаго входа онъ остановился, указалъ рукой на стѣну и прищелкнулъ языкомъ. Здѣсь на стѣнѣ, надъ аркой, удаленной отъ купола, въ полумракѣ, супруги увидѣли сохранившееся не замазаннымъ изображеніе Святаго Духа въ видѣ голубя. Халатникъ, показавъ изображеніе, протянулъ уже руку и говорилъ:
— Бакшишъ, ефендимъ.
— Видите, видите!.. вскричалъ Нюренбергъ. — Вотъ ужъ онъ проситъ на чай. А зачѣмъ? Я самъ вамъ все покажу. Я всякаго уголки Ая Софія еще лучше его знаю.
Но халатникъ не отставалъ и заискивающе улыбаясь, твердилъ: «бакшишъ, эфендимъ».
Николай Ивановичъ сунулъ ему въ руку серебряную монетку въ два піастра.
— Если вы будете давать здѣсь всякому стараго дьячекъ — о, вы много денегъ отдадите, продолжалъ Нюренбергъ, подвелъ супруговъ къ бѣлой стѣнѣ и указалъ на слабый оттискъ руки съ пятью растопыренными пальцами. — Когда турецкаго войско взяло Константинополь, султанъ въѣхалъ въ Ая-Софія верхомъ по трупамъ несчастнаго христіаны, и вотъ на этаго самаго стѣна приложилъ своего рука съ кровью, разсказывалъ онъ. — И вотъ этого рука. Вы можете ее видѣть. Вотъ пальцы.
— И такъ съ тѣхъ поръ пятно и осталось? недовѣрчиво спросила Глафира Семеновна.
— Такъ и осталось, подмигнулъ Нюренбергъ и улыбнулся.
А Николай Ивановичъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ къ алтарному мѣсту и уже разсматривалъ двѣ гигантскія свѣчи, высящіяся по правую и лѣвую сторону алтаря, и манилъ къ себѣ жену.
— Глаша! Смотри, свѣчи-то! указывалъ онъ ей, поражаясь удивленіемъ.
— Да развѣ это свѣчи? Это колонны, отвѣчала Глафира Семеновна.
— Свѣчи, свѣчи, мадамъ, подтвердилъ Нюренбергъ. — И представьте себѣ, изъ самаго чистаго воскъ.
Передъ супругами были двѣ колоссальныя свѣчи въ четыре-пять сажень вышины и такого объема въ толщину, что двумъ взрослымъ людямъ еле-еле представлялась возможность обнять ихъ.
— Ну, у насъ на матушкѣ Руси, я думаю, еще ни одинъ купецъ такихъ свѣчей не ставилъ, торжественно произнесъ Николай Ивановичъ. — Послушайте, Нюренбергъ, какъ-же онѣ зажигаются?
— О, на этого есть особаго лѣстницы. Эти свѣчи зажигаютъ только въ самаго большущаго праздники.
— Да неужели онѣ всѣ изъ воска? Я думаю, тамъ въ серединѣ дерево, усумнилась Глафира Семеновна.
— Псъ… Что вы, мадамъ! Въ мусульманскаго мечеть можетъ по закону горѣть только настоящаго воскъ и оливковаго масло. А другаго матеріалъ — ни-ни.
И Нюренбергъ сдѣлалъ отрицательный жестъ рукой.
— Хотите турецкаго хорошаго ковры смотрѣть? спросилъ онъ. — Здѣсь есть на полу прикрытаго циновками ковры, которые десять, пятнадцать, двадцать тысячъ піастровъ стоитъ.
Николай Ивановичъ взглянулъ на жену. и отвѣчалъ:
— Ну, что ковры? Богъ съ ними! Мечеть осмотрѣли — съ насъ и довольно.
Подтвердила это и Глафира Семеновна, прибавивъ:
— Вѣдь мы не англичане. Намъ не надо каждый кирпичикъ на каждой колоннѣ разсматривать, или плиты пола считать. Мы такъ… въ общемъ… Видѣли Софію снаружи и изнутри — ну и довольно. Гдѣ выходъ?
Они начали выходить изъ мечети. Къ нимъ подскочилъ еще халатникъ — и тоже таинственно манилъ ихъ куда-то, но они уже не обратили на него вниманіе и Николай Ивановичъ только отмахнулся. Возвращаясь къ выходу, соломенныя туфли онъ уже несъ въ рукахъ, но никто на это его вольнодумство не обращалъ вниманія.
— Свѣчи уже очень удивительны! Замѣчательныя свѣчи! Царь-свѣчи! Какъ эти свѣчи отливали — вотъ что любопытно! повторялъ онъ нѣсколько разъ.
