Сергей Каледин - Записки гробокопателя
- Всё. И чтоб без претензиев. У тебя родители не миллионеры. Машину взяли, квартиру купили, а ты еще дерешь, как потерпевший. Ясно?
- Спагеттей побольше, пожалуйста, - твердил свое Пашка. - Если в шкафу не имеется, у нас есть резерв. Мама, где у нас резерв?
- Не трог мать! - Петр Иванович укоризненно покачал головой, но полпачки макарон все же дозасунул в кипящую кастрюлю. - Всё.
Но Пашка продолжал нависать над кастрюлей.
- Я смолоду тоже здоров был жрать, - сказал Петр Иванович, помешивая макароны. - В войну пацаном наголодался... У нас в деревне немцы стояли. Охотиться любили. А зайцев, несмотря, почему-то не ели. Повар у них Макс в нашей избе поселился. Сварит ведро супа перлового и на помойку волочит солдаты, мол, с зайчатиной жрать отказываются. А мне мигнет. А вместо, чем на землю, мне в кастрюлю перельет. Потом узнали - за Можай Макса загнали.
- Зачем?
- За суп. За то, что меня с матерью тишком подкармливал. Не положено. А вообще у нас немцы были люди, как люди. Матушка моя, если б грамотная была, ушла бы с ними. У нас много с немцами ушло...
- Врешь! - крикнул Пашка.
- Рад бы, Павел, поднаврать малку, только это голая правда.
- Павел, немедленно извинись перед Петром Ивановичем! - взвизгнула Алка.
- Да ладно, Аллочка. Мне бы сказали, я бы тоже не поверил. Было, куда денешься. Люди как люди. А вот ваших они, несмотря, передушили сто миллионов.
- Десять...
- Какая разница, где десять, там и сто. Вот как это понять, не знаю... И, чтобы перебить тему, сказал Пашке: - У тебя вон синячина под глазом. Только тройным одеколоном. Слушай лес, что дубрава говорит...
Петр Иванович вскрыл банку, выложил кильки на тарелку, посыпал лучком.
- Васин, - сказал Павел, озабоченно наблюдавший за действиями гостя. Голову у рыбы сними и хвост сними - так кушать нельзя.
- Иди-ка ты, Павел, лучше стол накрой, - отправил его Петр Иванович. - И туда и сюда - один не управлюсь.
Водка, вынутая из морозильника, текла медленно и тягуче, как жидкий кисель. Пока выпивали и закусывали, Пашка умял две куриные ноги и сейчас приноравливался к недоеденной отцовой. Наконец, выбрав удачный момент, сдернул с отцовой тарелки недоедок. Мишка в это время отвлекся на телевизор, где арабам собирались передавать Голанские высоты. Не отрываясь от экрана, он ткнул вилкой в пустую тарелку, близоруко склонился над ней и заорал:
- Пашка, сволочь, верни отцу мясо!
Петр Иванович уступил хозяину свою неначатую еще ногу.
- Кильку без водки не есть! - скомандовал он, заметив, как Павел, умявший курей, нацелился на кильку. - Не положено.
- Васин, - робко сказала Мири, - а можно мне кильку без водки?
- Возьми, - разрешил Васин. - А тебе, Павел, со всей апломбой заявляю: будешь притеснять сестру, увезу ее к себе на дачу. У меня там кот Полкан, Мурка с выводком. Умная такая кыса эта Мурка: поймает грызуна и несет свою жертву детям, а ведь ничего не кончала. Машка, внучка у меня есть. Скоро внук будет.
- А у тебя дети есть. Васин?
Петр Иванович опешил.
- Если внуки есть, стало быть, и дети есть. Игорь. Врач на "Скорой помощи". Кто заболеет, любого вылечит. И еще у меня сватья, певунья знаменитая. Ох, баба! Красавица!.. Живем все дружно, только по-разному нитку сучим.
- Васин, а тебе сколько лет? - вдруг спросила Мири.
- Мне? Шестьдесят один.
- Ты тоже имеешь красивую жену?
Задумался Петр Иванович.
- Не очень-то.
- Странно, - сказала Мири как-то по-взрослому. - Ты имеешь сексопиль. Ты знаешь, что такое сексопиль?
- Мири! - одернула ее Алка. - Не приставай к человеку. - Она сунула Петру Ивановичу колесико ананаса. Но Петр Иванович ананас отверг.
- От ананаса у меня узда зажевывается. Во рту заеды получаются, кислота теребит... Лучше я покурю, пожалуй.
Мири пододвинула к нему пепельницу.
- Рассказывай, пожалюйста.
- Да что рассказывать? Один я остался, как сундук с товаром. Шутка такая. В общем, это все ерунда непосредственно. Катер вот у меня сгорел - это жалко...
Поели-попили. Алка, нарушая шабат, ушла в ванную включить стиральную машину. Отключится она сама по себе, все выстирав, отжав и просушив. Так что если и навредит шабату, то самую малость.
Петр Иванович, сытый, довольный, откинулся на спинку дивана. Расстегнул рубаху.
- Мири, мне Машка заказала привезти лошадь для Барбия. Кто такой Барбия?
- Это просто, - кивнула Мири, - это мы купим. А что у тебя висит на шее? Она пересела поближе. - Покажи, пожалюйста.
- Крест православный. Павел, включи!
Пашка, кряхтя, включил вентилятор. Но прохлады он не добавил, только месил жару. Петр Иванович снял с шеи крест.
- Каждый человек русский должен носить крест. Ты, например, Мири, человек еврейский, тебе крест тоже подходит...
- Ну, не совсем, - улыбнулся Мишка, не отрываясь от Голанских высот.
- А ты чего не разливаешь, Михаил? Ты что, с водкой "на фе"? Смотри, приходить не будет.
- Где ручка, Пашка? - крикнул Мишка. - И бумагу.
- И еще: убить - гасить в шубу, - довольный своей нужностью, сказал Петр Иванович. - Записывай, Павел подмогни отцу.
- Я не умею писать по-русски, - виновато опустил голову Пашка, протягивая отцу ручку. - И читать по-русски не умею. Не ругай меня, Васин, пожалуйста.
Петр Иванович опешил. Такого он не ожидал.
- Не понял. Раз просишь, ругать не буду. Но все равно - не понял. А эта, мелкая? - он кивнул на Мири.
- Я тоже не умею, - радостно отозвалась девочка, вылизывая остатки мороженого из коробки. - И читать, и писать.
Мишка разлил водку.
- Не впрягайтесь, Петр Иванович, - он чокнулся с гостем. - Мы с Алкой ничего не можем поделать. Не хотят, сволочи. Может, убить?
Петр Иванович молча выпил и крякнул как положено.
- Ну, ладно. Так на чем тормознулись? Насчет креста?
- Я вот что ношу для Бога, - Мири вытянула из-за ворота маечки серебряную шестиконечную звезду на цепочке. - Мой могендовид. Хочешь, он будет твой? Но ты ведь не еврей, ты можешь иметь проблемы с твоим Богом...
- Бог, Мири, запомни, один на всю хиву, - наставительно сказал Петр Иванович и для серьезности разговора даже застегнул рубашку на последнюю душную пуговицу. - У одних он - Будда, у русских - Христос, у чурок - Аллах... Тут главное - вера.
Мири стянула с себя цепочку.
- На.
Петр Иванович, не ожидавший такого поворота, вопросительно взглянул на Мишку. Мишка зевнул, лениво пожал плечами. Петр Иванович прицепил могендовид на одну бечевку с крестиком.
- Ну, тогда будем здоровы!
- Лэ хаим!
5
Суббота. Шабат в разгаре. С утра опохмелялись, но не слишком.
- А что, музей открыт сегодня? - поинтересовался Петр Иванович. Достопримечательности непосредственно?..
- "Метро закрыто, в такси не содют..." - пропел Мишка. - Шабат во всем околотке. Алка в лаборатории сегодня дежурит. Пашка! Будешь поваром.
- Ага, - въедливо усмехнулся Петр Иванович. - В лаборатории, выходит, можно. Не возбраняется. Гляди, как интересно: то понос, то золотуха. А музей, значит, аля-улю?
По правде-то говоря, Петру Ивановичу не больно хотелось на экскурсию. Это он скорее, чтоб хозяев не обидеть. Тем более где Христос родился, он уже видел. В Вифлееме. Где харч покупали.
- А что если Петр Иванович у нас на крыше позагорает? - предложил Мишка. Павел, отнеси гостю матрац.
Настроение у Петра Ивановича было отличное. Да у него всегда было хорошее настроение, кроме когда живот с перепоя гудел или остеохондроз в руки стрелял. Или - не к столу будь сказано - в мошонку. От хребта туда боли иной раз отдавались. Но это все чепуха, так сказать непосредственно. Главное, жив. В оккупации не подох; после войны голодуха - снова живой; отец в штрафбате сгинул, матери на переезде "кукушкой" голову отсекло - обратно живой! И на зоне не пропал. Там, правда, уже взрослым был. Бога гневить не надо. Главное, чтоб из жопы пыль не шла!
- Ладно, Михаил, не мни водку! - весело призвал он хозяина. - По последней, и - на крышу!
Плоская крыша, залитая раскисшим от жары гудроном, была густо заставлена солнечными батареями: их-то, оказывается, и выдумал на весь Израиль, а также для всех арабов Наум Аронович, первый муж Ирины Васильевны. Ячеистые стеклянные щиты батарей уставились в синее прокаленное небо. В некоторых ячейках стеклышки были выбиты, в пробоинах валялись окурки, смятые пачки сигарет и даже пустые банки из-под пива. На веревках между солнечными батареями сушилось разноперое белье. Рядом стояло несколько стульев из белого пластика, такой же столик на невысоких ножках.
Петр Иванович, покуривая, облокотился о заграждение - обозревал субботний иерусалимский двор. Пашка притащил на крышу матрац, пепельницу и зачем-то еврейскую газету. Он стоял рядом с гостем, готовый комментировать происходящее внизу и вокруг.
- Дай я покурю из твоей сигареты, - робко попросил он, поглядывая на дверь.
Петр Иванович удивился, но оторвал у беломорины обмусоленный конец, сунул папиросу Пашке.
- А мать узнает?..
