Сергей Каледин - Записки гробокопателя
- Кавалер? - поинтересовался Роман.
- Гребем вместе, - кивнула Аня, впиваясь в яблоко. - Он на каноэ, я на байдарке. У меня и по акробатике первый разряд.
Роман выудил у нее из уха музыкальную затычку и, подув на нее, вставил в свое.
- Кто поет?
- Курт Кобейн. Он уже не поет. Он самоубился. А дядя Юра скоро приедет?
Саша, не отвечая, резко сунула Ане телефонную трубку.
- Позови Фируз по-английски.
Аня выплюнула недожеванное яблоко в ладонь, отдала Роману, взяла трубку и сказала:
- Хай! - И заверещала по-английски. Потом вдруг поскучнела, сказала вяло "ба-ай" и положила трубку. - Он говорит: Фируз не хочет подходить.
Саша отвернулась к окну. Роман заметил, как у нее влажно заблестели глаза.
- А ты знаешь, Анна, - сказал Роман, - у тебя нос, как у целлулоидного пупса, из двух половинок склеен, посредине - рубезочка, шовчик...
Аня подошла к зеркалу, провела по носу пальцем.
- Очень некрасиво?
- Наоборот. Ни у кого нет, а у тебя есть. Ты кто дяде Юре будешь?
- Племянница.
- И какие трудности, племянница?
Аня достала из рюкзачка, исколотого разнокалиберными булавками, лист бумаги. На нем было написано:
"Уважаемые преподаватели! Если вас не затруднит, сообщите два-три слова об успехах (неуспехах) моей племянницы Анны Куликовой. Заранее благодарен. Юрий Суров".
Внизу от руки было написано: "Хорошо", кроме литературы". И подпись.
- Та-ак... Читать, значит, не любишь? А "Сказку о царе Салтане" кто написал? - спросил Роман.
- Кто-то на "Ш", кажется...
Роман погладил ее по голове.
- Умница. Пушкин. А кто эту бумагу придумал, дядя Юра?
Аня кивнула.
- Если нет троек, он мне двадцать долларов дает.
- А если есть?
- Все равно дает.
- Лихо пристроилась, - усмехнулся Роман. - Любишь дядю?
- Ага... - Аня закинула рюкзачок за спину. - До свидания.
- Стоп. - Роман достал бумажник с меховым кенгуру.
- Можно погладить? - Девочка потянулась к бумажнику.
- Можно. Это друган мой школьный подарил. Синяк Владимир. Не слыхала? А зря. - Роман протянул девочке деньги. - На. Держи двадцать долларей и греби дальше. Тоше привет.
Девочка не поняла, что случилось, но проворно цапнула денежку и исчезла.
Зазвонил телефон, Саша подняла трубку.
- Але!.. Фируз?.. Салямат!.. Хэлло!.. Йес.. - И вдруг перешла на русский: - Родила?.. Ты?!.. Кого?!.. От кого?!..
Роман подошел к двери. Да, ключ от "ауди" забыл отдать. Он положил ключ на стол перед Сашей.
- Документы в бардачке.
Несмотря на еще не оконченный рабочий день в Клубе, уборщица уже занялась мытьем полов. Сейчас она полы не мыла. Она стояла возле кабинета Сурова, с интересом изучая справку на двери.
Аня расположилась у окна, рассматривая на свет деньги.
- Не фальшивые? - спросил Роман.
- Вроде нет.
Роман подошел к уборщице.
- Впечатляет?
- Интересно, - кивнула женщина. В прошлой жизни она была кандидатом филологии. - Натюрель или самопал?
- Обижаете, - развел руками Роман. - Из архивной пучины.
Аня сложила доллары, сунула их в задний карман джинсов и направилась к выходу.
- А чего это вы читаете? - поинтересовалась она, проходя мимо кабинета Сурова.
Все было нелепо. КСП, убитый в тюрьме Бошор, справка на двери казенного дятла и эта племянница, ходящая на руках. Синяк, спьяну подаривший машину напарнице дятла, и ее дочка Фируз, сдуру, по всей вероятности, разродившаяся в раскаленном Кувейте, на другом краю земли... Да-а... Линять отсюда надо, а не выводить дерьмо на чистую воду.
- Да так, ничего, бумажка, - ответил Роман Ане и сорвал справку с двери, остались лишь уголки под кнопками.
- Все, - подмигнул он уборщице. - Хватит. Шутка такой. Писатели шуткуют.
Уборщица улыбнулась.
Роман начал возиться с кнопками, в кармане у него что-то запищало.
- У вас, наверное, пейджер сигналит? - вопросительно взглянула на Романа уборщица.
- Точно, - кивнул Роман.
Надпись гласила: "Жирный, верни пейджер. Мы с Иваном едем к тебе рисовать на стене Эдика из Музея Ленина. Подваливай быстрей. Синяк".
- Без меня, гады, не жрите! - заорал Роман в пейджер, как в телефонную трубку.
Во дворе он догнал Аню.
- Ты до метра? Пошли вместе. Кстати, Аня, запомни: "метра" говорить нельзя, нужно - метро.
1999
ИТОГО
Невеселая сложилась книжечка, но ведь и жизнь на Руси не мюзик-холл.
А раз уж пошел доверительный разговор, еще вот какие интимные подробности.
Жив Меркулов Владимир Иванович (Петр Иванович Васин - "Тахана мерказит"). В Израиль он, правда, не съездил, зато по-прежнему строит огромный несбыточный дом, собирается осенью справлять семидесятилетие. Сватья его Елена Васильевна Образцова (в повести Мерцалова Ирина Васильевна) по-прежнему поет, здравствует, молодеет. Невзорванный (на самом деле) Пашка вдруг очухался от детского сна и обжорства - похудел на пятьдесят килограмм!!! Заканчивает армейскую службу в Израиле, хочет быть чего-то менеджером. Сестра его Мири стала очаровательной барышней, с братом больше не дерется. К сожалению, оба так и не выучили русский язык и повесть про себя знают только в пересказе. Меня по-прежнему зовут по фамилии, полагая, что это имя. Родители Пашки - мои друзья - не огорчились, что я "взорвал" их сына, и более того, даже гордятся повестью. Если Пашка ведет себя с их точки зрения недостойно, пугают его: "Смотри, сволочь, вот Каледин приедет".
Мои немолодые возлюбленные из "Ку-ку" умерли, зато благоденствует немка Габи, сменившая к автору с годами гнев на милость.
Спервоначалу, после публикации повести, мои бывшие коллеги во главе с Воробьем решили, что "Смиренное кладбище" - художественный донос, и пригрозили мне суровой карой. Протрезвев, посетив одноименный спектакль в "Современнике", просмотрев фильм, приговор отменили. Александр Сергеевич Воробьев (Лешка Воробей) жив. Он не до смерти зарезал соседа, отсидел семь лет и сейчас тихо трудится на одном из московских кладбищ.
Со стройбатовцами сложнее, след их затерялся. Кто сел, кто самоубился, а кто определился в бандиты. Дружбы выпускники моего стройбата не поддерживают.
Интересно другое, Главный цензор Главмита Солодин тормозил не только мой "Стройбат", но и все, что хотело свободно двигаться. И место его в новые времена, казалось бы, у параши. Ан нет - сразу же после расформирования Главмита он был назначен... министром информации.
Вокруг "Подлодки золотой" не все так хорошо, как хотелось бы, но некоторые подвижки есть: удалось согнать с насиженного места генерального директора русского ПЕН-центра Стабникова В.Ю. (Сикин-Суров в повести). Он убыл, как сам выразился, "в другие сферы".
Мой школьный товарищ Синяк умер от жестокого хмеля и удара бревном по животу. Так же, как и в жизни, убивают его и в моей не вошедшей в эту книгу повести "Берлин, Париж и "Вшивая рота". Оживил я его на время плавания "золотой посудины", ибо без него не срастался текст.
Художник-документалист Ванька Серов (по понятным причинам настоящую фамилию сказать не могу) жив, здоров. Ему надоела Москва, и он с женой, продав квартиру и выдав дочку замуж, переселился куда-то за Петушки. Но не по печальному маршруту Венедикта Ерофеева, а гораздо благополучнее: купил дом в деревне, хочет строить баню. Короче, опрощается. Зовет в гости.
Аня Куликова, в действительности моя племянница, спасшая в повести названного "дядю" Сикина от неминуемого позора, стала полувзрослой красавицей, на руках, к сожалению, уже не ходит, зато учится в институте туристскому и гостиничному бизнесу, а также торгует в ГУМе французской косметикой.
Опальные поэты - туркмен Ширали Нурмурадов и таджик Бозор Собир совокупленный прототип Бошора Сурали, оба с ушами, слава Богу, живы, получили политические убежища: Ширали в Швеции, Бозор - в Америке...
