Сергей Юрьенен - Фашист пролетел
В этот материал он зашивает Приказ.
Закапывает в желтой от одуванчиков долине, где весело бурлят воды Слепянской помойной системы.
С дамбы бросает Прощальный Взгляд.
На горизонте насыпь железной дороги, полоской чернеет Ботанический сад. За спиной гремит трамвай, но мысленно он в этом мире совершенно одинок.
Как "Человек со шрамом".
Человек этот выбрасывает правую руку в пустоту.
"Пиздишь", - отвечает дерзко Мессер.
Но после уроков следует за ним.
По пути они огибают толпу вокруг детской площадки, где, обливаясь яркой кровью, два мужика в одних рубахах дерутся топорами.
Со стройки детского сада Мессер прихватывает лопату.
Девятнадцать шагов от бурного потока, сорок пять от валуна под дамбой. Штурмбанфюрер снимает красный галстук, надевает на шею черный Железный крест.
"Здесь!"
Лопата вонзается и входит до черенка. Отлегают черные пласты, куда ужимают себя половинки червей. Мессер отбрасывает чуб и недоверчиво поглядывает. Как вдруг отбрасывает лопату и упадает на колени. Пакет! Нездешней голубизны. Обчистив, поднимает очумелое лицо в веснушках: "Мне лично?"
"Из Имперской канцелярии".
Сдирает стежки. Разворачивает лист из школьной тетрадки. Шевелит губами, разбирая по-готически. "Готовься к войне... Адольф..."
Из-под косого чуба глаза, как свинцовые пули:
"Всегда готов. Кого пришить?"
"Пришить?" - выходит из роли Александр.
"Хули ты лыбешься? Крест надел - играй всерьез!"
И головой под дых.
"Голая баба! Голая баба!" - вопит октябренок с огромным портфелем.
"Где?"
"В кино!"
Класс несется к кинотеатру "Смена".
Точно.
Она на фото. Перед самой кассой. Где развернут фотостенд "Это было на нашей земле".
Остальные жертвы немецко-фашистских оккупантов в одежде. Навалены грудами или, закрыв глаза, висят в петле с табличкой "Я был партизан". А эта голая. И ноги отрубили. Нет: просто чулки с нее сползли. Глянцево поблескивающее тело с серым мыском того самого места распростерто у сапог здорового карателя - рукав засучен, свисает рука с тяжелым солдатским парабеллумом. Кто-то восхищенно:
"Парабел..."
Прямым ударом Мессер бьет по стеклу, которое со звоном осыпается. Срывает фото, оставляя уголки на кнопках. И на улицу...
Из кассы вслед: "Милиция! Милиция!"
Мессер сдвигает предохранитель, под которым красное пятнышко:
"Огонь".
"По-немецки Feuer. Дай подержать..."
Ах, эти ушки, за которые оттягиваешь кожух. Толсто-выпуклая ребристость рукояти. Прямой и честный ствол с насадкой мушки.
"Махнемся?"
"Можно. На что?"
"На марки?"
"На хер мне марки. На Железный крест".
"Может, тебе Рыцарский? С Дубовыми Листьями, Мечами и Бриллиантами?"
Все смеются, никто не понимает. Мессер выхватывает свой парабеллум. Об пол его и сапогом! По коридору разлетаются куски крашеной фанеры.
"Зачем ты?"
"Наплевать. Достану настоящий".
"Где?"
"В пизде! Так тебе и сказал..."
"Учти, - говорит Александр. - В музее они просверлены".
"Ты-то откуда знаешь?"
Лизка добегает до площадки пятого этажа, где забивается в угол и накрепко сводит полы розового пальто. "Только попробуй! - говорит она вполголоса. - Только попробуй..."
Он переводит дыхание.
"Очень нужно..."
Под стопкой постельного белья в шкафу мама прячет принесенные соседкой мемуары эмигранта Федора Шаляпина, который, подавая дурной пример, хвастает там, что мужчиной стал в двенадцать. Александру столько же, только он отступает.
Вниз по лестнице.
Лизка повисает на перилах:
"Эй?"
Он поднимает голову.
"Аля в подвал?"
Жизнь предлагает шанс сравняться с великим волжским басом, но вместо ответа он задом на перила и зигзагами вниз и на мороз.
5 Декабря.
День Советской проституции.
Содранные с гвоздей полоски жести хвостами вмерзли в лед. У задней двери булочной гора разбитых ящиков. К стене дома вплотную скамейка, которую близнецы Подколзины попирают ногами. "Ну как?" - "Никак". - "Чего ж так слабо? Светку мы зажали". - "Ага! Вовка за буфера, я за мохнатку". - "И как?"- "Тепло и сыро!" Близнецы смеются, выталкивая белый пар. "А вторичные?" - "Чего?" - "Ну, волосы?" - "Не разобрал". - "Должны быть", заверяет Александр. - "Может, и есть. Только рейтузы у них с начесом..."
- Тихо!
Они замирают. Через газоны прет кодла старшеклассников, среди которых слышатся враги. Брус скамейки под Александром перебит. Заранее он отрывает кусок с гвоздем. Но кодла проходит, не заметив.
Близнецы отбивают подошвы.
"Аля по домам?"
"А дома что?"
"Как что? Телик!"
У кого телик, а у кого сибирский гость. И домой Александр намерен вернуться не раньше, чем Гусаров с мамой спровадят его на вокзал.
"Посидим еще немного?"
"Дубар..."
"Девчонки вернутся, согреемся..."
Этот гость у них зажился на правах родного отца Гусарова и как бы деда ему, Александру. Красный партизан в гражданскую, который бил беляков без промаха и до сих пор бьет белку в глаз, этот дед в виде ласки все норовил схватить лжевнука за яйца, а ел за столом с ножа - со своего охотничьего. И на все повторял: "Закон - тайга".
Таежный "ндрав" свой дед покажет через полчаса, когда орава мальцов нарушит криками прощальный ужин. "Я мигом!" - скажет Гусаров, а старик ответит: "Пасынок дороже родного отца?" Соберет рюкзак и через всю огромную страну повезет смертельную обиду в город Ачинск. Вернувшись бегом и его не застав, Гусаров будет курить перед окном в шинели, а когда они с мамой доплетутся, скажет глухо: "Не увижу больше я отца". Мама станет подталкивать Александра к окаменевший серо-суконной спине с хлястиком на латунных пуговицах: "Ради тебя отцом пожертвовал! Скажи ему хоть что-нибудь!.." И не дождавшись ничего, кроме молчания, на выдавленное свое "спасибо", Александр почувствует всю силу кровной сыновней любви к таежному чудовищу, который за людей не признавал ни женщин, ни детей, брал на охоту вместо собаки маленького Гусарова и заставлял бросаться за подстреленными утками в холодный Енисей...
И тем не менее! Соскочить сейчас бы со скамьи, сунуть "пять" околевшим близнецам, и нах хаузе!
Может, все в жизни получилось бы иначе?
Но возвращаются девчонки, зажатые и нет, и прямо перед ними начинают лепить на газоне снежную бабу.
"Эй! Буфера приделайте!" - кричит близнец.
Другой осекает:
"Тихо!.."
На свет подъездной лампочки выходят милиционеры. Плечом к плечу. Ушанки нахлобучены, кожухи подпоясаны. Мерно похрустывают валенки в галошах. Не в силах Александр сдержаться при виде ночного патруля. И вылетает слово, которое не воробей:
"СС в действии..."
Сразу разворачиваются. Будки без лбов. Как свеклы. Близнецы по-тихому соскальзывают. Александру неудобно столь наглядно унижаться, он остается с ногами на...
"Ты - нас?"
"Эсэссами?!"
"При исполнении?!!"
Он вскакивает, но за ним стена. Двойные рамы освещенных окон заклеены, к тому же праздник, все косые... Но он кричит. "На помощь!" - он орет. Наждак рукавицы затыкает рот. Его отрывают за ноги и отрубают от скамейки по запястьям. Он не отпускает. От удара по затылку все чернеет. Где-то вдали он слышит Лизкин крик: "Пустите его, дяденьки!" Он мог быть с ней в подвале, где тепло и сыро, а вместо этого - кто виноват? - его волочат мордой по снегу, осыпая сверху кулаками и пинками. Он уворачивает голову, взывая к свету, который исчезает: "Люди добрые!" Чего от себя не ожидал. Ни слов таких, ни криков. Вот уже сквер, который собственноручно "разбивал" со школой на "субботнике". Аллеей его протаскивают в центр, где ледяная горка. Была тут клумба с цветочками в бордюре из нарядных белых кирпичей. Теперь кирпичи разбросаны, торчат из льда. Углами. Над этими углами его - зачем? растягивают в четыре руки. "Сопротивление оказывать?" И начинают раскачивать. Ему неловко и смешно. Мелькают окна, люди празднуют... Как вдруг он вспоминает. Он читал! В "кирпиче", который приносил Гусаров. "Сказание о казаках". Казаки так и убивали - подбрасывая чужаков и не ловя. Александр взлетает, пытаясь в воздухе перевернуться, чтобы упасть, как кошка на четыре лапы. Удар об землю вышибает свет. Но только на мгновенье. Он вскакивает, и в кусты. Подсечка. Он пробивает руками ледяную корку. Галоша придавливает: "Бежать, гаденыш?" Опять хватают и раскачивают. Взлетев, он извивается с тем, чтобы не на кирпичи. Бух! Тьма. Подбирают, раскачивают. Сил извиваться нет. Он подлетает, как мешок. Удар вышибает из него сознание.
Во рту вкус царских медяков.
"Очухался?"
Его ставят на ноги, которые подламываются. Тащить тяжело. Они за это мстят. Так волокут, чтобы разбить ему колени. "Да за такое мы тебя в колонию оформим!" - "Для малолетних!" - "Там тебя вафлями накормят!" - "С шоколадом!"
Радостно-зло гогочут.
"Там тебе сраку разорвут!"
В доме под сквером горят все окна. Женское общежитие. Ребята ходят сюда подглядывать. Его втаскивают в фойе, бросают на стул. Комендантша уступает стол с телефоном, по которому вызывается машина:
