Андрей Амальрик - Нежеланное путешествие в Сибирь
- К сожалению, я неважно себя чувствую, давайте отложим встречу на два дня, - сказал я более или менее развязным тоном.
- Хорошо, - сказал Васильев после непродолжительного молчания, приходите 5 марта в то же время.
Было ясно, что тянуть слишком долго нельзя, один эпизод указал мне на это. Мои друзья, у которых я пока жил, вечером ушли в гости, и я остался посидеть с детьми. Примерно часов в десять кто-то позвонил в дверь. Я приоткрыл дверь, и по тому, как невзрачный человек в черном пальто, ни слова не говоря, полез в квартиру, я понял, что дело плохо.
- Что вам угодно? - любезно спросил я. Не говоря ни слова, черный человек показал красную книжечку.
- Вы не беспокойтесь, - сказал он, насладившись эффектом. - Я просто хочу узнать у вас о соседях, - он указал на квартиру справа. - Что они за люди? Но, - тут он предостерегающе помахал рукой, - никому ни слова об этом.
- Вам надо поговорить с хозяевами, - ответил я, - их сейчас нет, меня просто попросили посидеть с детьми. О соседях я ничего не знаю, знаю только, что сосед работает в милиции.
- В милиции?! - пораженный, переспросил агент и, пробормотав еще раз, чтобы я никому не говорил ни слова, быстро удалился.
Очевидно, или он так глупо перепутал квартиру и сунулся к моим друзьям, чтобы расспраши-вать о соседе-милиционере, вместо того, чтобы у него навести справки о моих друзьях, либо просто использовал обычный в наших условиях предлог наведения справок о соседях для того, чтобы проверить, нет ли здесь меня.
Поздно вечером, когда мы все сидели в маленькой кухне, я рассказал об этом своим друзьям. Слева от них на площадке жил дворник, справа милиционер; было совершенно ясно, что у моих друзей никто не стал бы наводить справки о таких соседях. Кухня, где мы разговаривали, вообще была постоянным местом наших откровенных бесед. Только некоторое время спустя я узнал, что в квартире наверху, где жил член домкома, оперативники установили магнитофон и прослушивали и записывали наши разговоры через вентиляционную решетку. Я вспомнил тогда анекдотический разговор, который произошел у меня с Маркевичем в его номере в гостинице "Украина". Марке-вич пожаловался, что Зверев не хочет заходить к нему в гостиницу.
- Зверев очень запуган, - сказал я, - а в гостинице, вероятно, шныряет довольно много агентов КГБ, вдобавок во многих номерах установлены микрофоны и подслушиваются все разговоры, что неприятно действует на впечатлительных и нервных людей.
Не надо думать, что все это я говорил заговорщицким шепотом, Маркевич был глуховат, и мне приходилось кричать во все горло.
- Пустяки, - спокойно сказал Маркевич, - я уже давно живу в этой гостинице. Здесь все время что-то ломается: то гаснет свет, то не идет вода. Наверняка и микрофоны давно уже не действуют.
Я думаю, Маркевич совершенно напрасно так пренебрежительно относился к советской технике. Для многих в Москве микрофоны стали настоящим бичем: им все время кажется, что их подслушивают. Вспоминаю еще один курьезный случай. У одного моего приятеля на вечере среди прочих гостей была одна иностранка. Хотя разговор шел совершенно невинный, все же он, опаса-ясь подслушивания, громко включил радио. Каков же был общий испуг, когда около двенадцати часов ночи в дверь раздался громкий стук и вошли двое людей в милицейской форме. Впрочем, все объяснилось очень просто: в новых домах очень тонкие перекрытия, и жильцы из верхней квартиры, которым не давала спать громкая музыка, позвонили в милицию. Хотя вспоминать микрофонные истории очень весело, тогда мне было очень неприятно узнать, что все наши разговоры подслушивались.
После того как я понял, что милиции известно, где я, я решил вернуться домой. Через пятнад-цать минут после моего возвращения зашел капитан Киселев. Он спросил меня, где я "пропадал", тоном скорее светским, чем служебным, и не настаивая на ответе, и передал новую повестку в милицию к следователю Васильеву, на тот день и час, как мы с ним договорились по телефону, то есть на 5 марта.
- Ну как, придешь? - спросил Киселев.
- Там видно будет, - неопределенно сказал я.
- Смотри приходи, - дружелюбно сказал Киселев, - все равно ведь деться некуда.
Несколько ранее знакомый моего отца, по его просьбе, пытался узнать что-нибудь обо мне в милиции. Там ему сказали, что они не знают, что со мной, может быть, я уже арестован. Так что в милиции думали, что госбезопасность может заняться мной, минуя их.
Утром 5 марта я позвонил Гаранову, и тот, голосом уже совсем похоронным, сообщил мне, что "сейчас они взять меня, к сожалению, не могут", но что "если будет нужно", он позвонит. Впро-чем, было ясно, что нужно не будет: Гаранову не понадобился "законный" месячный срок, чтобы выяснить, кто я. Так что накануне встречи с Васильевым я лишился главного своего козыря. Но скажу откровенно, что скорее я был даже рад, что из моей милицейской авантюры ничего не вышло.
Теперь я должен был подумать, что делать дальше. Конечно, можно было и не ходить по милицейской повестке, но я не знал, будет ли это лучшим вариантом. Если при встрече могли со мной еще как-то договориться или дать мне время для устройства на работу и вообще посмотреть, как я себя "буду вести", то продолжай я уклоняться от вызова, сразу же могли бы принять против меня карательные меры. Впрочем, все это только мои предположения. Во всяком случае, из разго-вора с Васильевым я надеялся узнать, что именно от меня хотят, чего мне надо опасаться и на что можно надеяться.
Глава третья
МАШИНА ЗАВЕРТЕЛАСЬ
Я думал, что либо сам Васильев окажется сотрудником КГБ, только выдающим себя за милицейского оперуполномоченного, либо при нашем разговоре будет присутствовать кто-либо из КГБ. Однако ничего этого не было. В грязной комнате угрозыска при 5-ом отделении милиции, кроме Васильева, было еще трое молодых людей, типичных милицейских "оперов", которые сидели за своими столами и в наш разговор почти не вмешивались. Один из них допрашивал какого-то старика, как я понял, конюха с ипподрома.
Меня поразило, как говорил Васильев. Говорил он, словно с трудом сдерживал гнев, прямо-таки задыхался от ярости, и поэтому очень тщательно и четко выговаривал слова, чтобы не дать своей ярости вырваться наружу. Не знаю, право, была ли у него просто такая манера говорить или же я в действительности вызывал у него такую ярость. Начал он с того, что как это я отказался ехать с оперативными работниками?! Вот если бы он там был, то уж он бы привез меня, хотя бы, как он сказал, "упаковав" меня для этого. И я бы еще ответил за свой отказ подчиниться предста-вителям власти, суток пятнадцать посидел бы! Ссылался он при этом на Указы 1961 года об ответственности за сопротивление представителям власти. Действительно, Указы эти таковы, что при достаточно широком толковании их можно принять за приглашение милиции и дружинникам врываться в чужие квартиры и "в упаковке" доставлять хозяев в каталажку. Однако я заспорил с Васильевым, будучи лучшего мнения о советском законодательстве. Васильев совсем уж вышел из себя и начал орать. Тогда я сказал, что в таком тоне вообще не буду с ним разговаривать. Васильев замолчал и стал говорить более вежливо, но с яростью возросшей, еще более четко выговаривая слова, так что казалось, что он каждую букву тщательно ощупывает языком, прежде чем выпустить наружу.
Сначала речь шла о том, где я был последние дни. Как я уже писал, милиции, если не самому Васильеву, это было хорошо известно; по-видимому, меня просто хотели "поймать". Кроме того, где бы я ни жил эти дни, все это не являлось криминалом, поэтому я отвечал самым нелепым образом, нисколько не заботясь о правдоподобии и давая Васильеву понять, что все это разговор бесполезный, так что один из "оперов" за соседним столом даже не выдержал и сказал: "Ты нам мозги не е..., парень, говори все, как было". Однако Васильев быстро сделал в его сторону предостерегающий жест и сказал что-то вроде "это не надо", имея в виду, что материться не надо, что я, мол, штука более тонкая, чем думает "опер" и что ко мне нужен иной подход. Затем он вынул лист бумаги и сказал:
- Хорошо, не хотите говорить, где были, не надо. Вот вам бумага, составьте подробный список всех ваших друзей.
- Этого я делать не буду, - сказал я.
- Это еще почему же? - спросил Васильев.
- Зачем же мне подводить своих друзей, - простодушно сказал я. - Чтобы разузнать обо мне, вы начнете таскать их в милицию и и лучшем случае доставите им несколько неприятных минут.
- Что вы пытаетесь представить милицию как какое-то страшное место, демагогически сказал Васильев, - мы, наоборот, стоим на защите советских людей.
- Правильно делаете, - ответил я, после чего разговор принял новое направление. Со словами: "Хорошо, не хотите писать, не надо", - произнося их с яростными паузами, Васильев спрятал пустой лист бумаги почему-то в сейф и заговорил, видимо по заранее составленному плану, о том, где я работаю и на какие средства живу. Я сказал, что из-за тяжелой болезни отца и болезни своей тетки, у которой три месяца назад умер муж и которая осталась одна, я не могу работать где-нибудь в штате и подрабатываю случайными заработками: работаю временно корректором, натурщиком, беру на дом технические переводы.
