Борис Можаев - Мужики и бабы
- Ну что ж. Иного выхода нет. Давай попробуем.
- А я вот тебе гостинец в рот положу. Только рот разевай пошире да глотай скорее, не то улетит, - ворковала девочке Царица.
Пока она обматывала чистой тряпицей свой толстенный палец, Надежда с бойким любопытством зыркала на нее глазенками: что, мол, за гостинец такой в этой обертке? Но когда баба Груша, умакнув палец в соль, сказала: "Теперь закрой глаза и разевай рот шире, не то гостинец в зубах застрянет и улетит", - Надежда отчаянно замотала головой и засипела.
- А ты нишкни, дитятко, нишкни! Василиса, ну-к, разведи ей зубы-то! Та-ак... Счас я тебе сласть вложу, счас облизнешься... Та-ак... Ай-я-яй! заорала вдруг басом Царица. - Пусти, дьяволенок! Палец откусишь... Палец-то! Ай-я-яй!
Она вырвала наконец изо рта у Надежки свой обмотанный палец и затрясла рукой, причитая:
- Волчонок ты, а не ребенок. Дура ты зубастая. Я ж тебе пособить от болезни, а ты кусаться... Вон, аж чернота появилась, - заглянула она под обмотку. - Я больше к ней в рот не полезу. Вези ее в больницу!
Повезли в больницу. Везде сугробы непролазные, раскаты на дороге. Ехать до земской больницы - двенадцать верст. Вот до Сергачева не доехали - сани под уклон пошли, а там, на дне оврага, раскат здоровенный. Лошадь понеслась, сани раскатились да в отбой - хлоп! Мать Василиса на вожжах удержалась, а Надежку вон куда выкинуло - голова в сугробе торчит, ноги поверху болтаются. Вытащила ее из сугроба, а у нее дрянь изо рта хлынула прорвало нарыв от удара. Вот и вылечилась... Домой поехали.
В школе хорошо училась. Что читать, что писать, а уж басни Крылова декламировать: "Что волки жадны, всякий знает" или "Буря мглою небо кроет..." - лучше ее и не было. При самых важных посетителях выкликала ее учительница. Ни попа, ни инспектора - никого не боялась. А по закону божию не только все молитвы чеканила, Псалтырь бойко читала и на клиросе пела. Поп, отец Семен, говорил, бывало, Василисе:
- Ну, Алексевна, Надежку в Кусмор отвезу, в реальное училище. В пансион сдам. Быть ей учительницей...
Вот тебе, накануне окончания школы на Крещение ездил отец Семен с псаломщиком в соседнее село Борки на водосвятие. Ну и насвятились... Псаломщик уснул прямо за столом у лавочника. Трясли его, трясли, так и бросили. А отец Семен поехал поздно... Поднялась метель, лошадь с дороги сбилась... Ушла аж в одоньи свистуновские, да всю ночь возле сарая простояла, в закутке. А отец Семен в санях спал. Наутро нашли его чуть живого... Так и помер.
Сорвалось у нее с училищем. Хотел отец ее забрать в Батум. Он там в боцманах ходил. Договорился устроить ее в коммерческую школу. Но тут в девятьсот пятом году революция случилась. Отец как в воду канул. Два года от него ни слуху ни духу. Приехал в девятьсот седьмом году зимой, накануне масленицы. Привезла его из Пугасова тройка, цугом запряженная. С колокольцами. Ну, бурлак приехал! В сумерках дело было... Вошел он в дом шуба на нем черным сукном крыта, воротник серый, смушковый, шапка гоголем - под потолок.
- Ну, кого вам надо, золотца или молодца? - спросил от порога.
А бабка-упокойница с печки ему:
- Эх, дитятко, был бы молодец, а золотец найдется.
- Тогда принимайте, - он распахнул шубу, вынул четверть водки и поставил ее на стол. - Зовите, - говорит, - Филиппа Евдокимовича, - а потом жене: - Василиса, у тебя деньги мелкие есть?
- Есть, есть.
- Расплатись с извозчиком.
- Батюшки мои! - шепчет бабка. - У него и деньги-то одни крупные.
А потом стали багаж вносить... Все саквояжи да корзины - белые, хрустят с мороза. Двадцать четыре места насчитали.
- Ну, дитятко мое, - говорит бабка Надежке, - теперь не токмо что тебе, детям и внукам твоим носить не переносить. Добра-то, добра!..
А хозяин и не глядит на добро. Сели за стол вдвоем с Филиппом Евдокимычем, это муж Царицы, слесарь сормовский, да всю четверть и выпили. Уснул под утро... Стали открывать саквояжи да корзины... Ну, господи благослови! А там, что ни откроют, - одни книги. Да запрещенные! Он всю ячейную библиотеку вывез. Уж эти книги и в баню, и в застрехи, и на чердак... Совали их да прятали от греха подальше.
Так и "улыбнулось" Надежкино учение. На какие шиши учиться-то? Если у самого хозяина за извозчика нечем расплатиться. Да и время ушло - впереди замужество.
Вроде бы и повезло ей с мужем: высокий да кудрявый и в обхождении легкий - не матерится, не пьянствует. Но вот беда - непоседливый. Не успели свадьбу сыграть, укатил на пароходы. И осталась она ни вдова, ни мужняя жена, да еще в чужой семье, многолюдной.
А на свадьбе счастливой была. Свадьбу играли - денег не жалели. Отец быка трехгодовалого зарезал. А Бородины хор певчих нанимали. Служба шла при всем свете - большое паникадило зажигали. Как ударили величальную "Исайя, ликуй", - свечи заморгали. Попов на дом приглашали. От церкви до дома целой процессией шли, что твой крестный ход: впереди священник в ризах с золотым крестом, за ним молодые, над их головами венцы шаферы несут, дьякон сбоку топает с певчими.
- Да ниспошлет господь блаженство человеку домовиту-у-у, провозглашает священник поначалу скороговоркой, а в конец певуче-дребезжащим тенорком.
- А-асподь бла-а-аженство, - ухает басом дьякон, как из колодца, только пар изо рта клубами.
- Че-ло-ве-ку до-мо-ви-ту-у-у, - речитативом подхватывает хор, разливается на всю улицу.
Но священник не дает упасть, замереть последней ноте, и поспешно, наставительно звучит снова его надтреснутый тенорок:
- Иже изыди купно утро наяти делатели в виноград сво-о-ой!
Надежда не понимает, что значит "утро наяти делатели в виноград свой". Но ей хорошо, сердце обмирает от приобщения к какой-то высокой и непостижимой тайне.
А народ валом валит, и за молодыми хвостом тянется, и по сторонам стеной стоит. Надежда ловит быстрый шепот да пересуды:
- Щеки-то, будто свеклой натерты...
- Да у нее веки вроде припухлые. Плакала, что ли?
- Чего плакать? От радости, поди, скулит. Вон какого молодца окрутили!
- Говорят, она колдовского роду... Видишь, прищуркой смотрит...
- Бочажина... Все они из болота, все колдуны...
А уж гуляли-то, гуляли. Три дня дым стоял коромыслом. А на четвертый день собрались опохмелиться; пришла баба Стеня-Колобок, Митрия Бородина жена, про нее говорили: что вдоль, что поперек; и загремела, как таратайка:
- Татьяна! Максим! Наталья! Чего нос повесили? Иль не знаете, что с похмелья делают? Вот вам лекарство! - хлоп на стол бутылку русско-горькой...
Максим поставил вторую:
- Эх, пила девица, кутила, у ней денег не хватило!
И понеслось по второму кругу:
- Зови Ереминых!
- Дядю Петру кликни!
- Евсея не забудьте!
- А Макаревну, Макаревну-то!
- Поехали в Бочаги!
Собрались на пяти подводах. А долго ли? Лошади на дворе стояли. Взяли водки три четверти, два каравая ситного да калачей - к Нуждецким в калашную сбегали да колбасы взяли у Пашки Долбача и понеслись.
Приезжают в Бочаги к Обуховым - целый обоз. Василиса выглянула в окно, так и обомлела:
- Ба-атюшки мои! Чем их поить да угощать?
Она как раз белье стирала после трехдневной гулянки.
- Не горюй, сваха! Не хлопочи! У нас все есть!
Четвертя на стол - грох! Колбасу, калачи ситные... Гору навалили.
Ну, хозяйка свинины нарезала, яичницу сотворила, огурцы, капуста... И давай гулять по второму кругу.
И-эх, прощай, радость, жизнь моя.
Знаю - едешь от меня...
Нам должно с тобой расстаться.
Ой, расстаться навсегда.
Ой, чтой-то сделалось, случилось
Да над тобой, хороший мой?
Глаза серые, веселые
На свет больше не глядят...
Да разуста твои прелестные
Про любовь не говорят...
За столом пели, пели...
- А ну, пошли по селу?!
- Дак четвертый день... Вроде бы неудобно?
- Неудобно днем вору воровать, так он ночью крадет. А мы что, воры, что ли? Пошли!
Вывалили всей кумпанией:
Эх, что кому до нас,
Когда праздник у нас?
Мы зароемся в соломушку
Не найдут нас.
А было это на Седмицу сырную... Масленица! И впрямь праздник. Вот тебе, едут по селу горшечники. Две подводы - полные сани с горшками. А Степанида-Колобок да Макарьевна горшками в Тиханове торговали, оптом скупали их. Ну, им все горшечники знакомые. Вот Степанида подбегает к горшечнику:
- Тимофей, на сколь у тебя горшков-то в повозке?
- На четыре рубля.
- Беру все твои горшки.
- Мелех, а у тебя на сколько?
- У меня на три рубля.
- Плачу за все! А ну, открывай возы! Снимай брезент! Бабы, мужики, навались, пока видно!
Она первой выхватила два горшка, подняла их над головой и - трах! Вдребезги.
- Бей горшки на глину!..
- За счастье новобрачных!
И давай пулять горшками. Поставят их вдоль дороги, как казанки в кону.
- А ну, сколько сшибешь одним махом?
- Какой у него мах? Он на ногах не стоит. Задницей, может, ишшо раздавит...
- Я не стою на ногах? Я?!
- Держите его, а то он морду об каланцы разобьет!
