Игорь Яркевич - Ум, секс, литература
Я вышел из депрессии. Спасибо, Пикуль! Семенов, спасибо! Спасибо, плохая литература! Есть две точки зрения на эстетов. Первая - эстеты не любят плохой литературы. Вторая - эстеты любят только плохую литературу. Только эстеты способны оценить по достоинству плохую литературу. В этом и состоит предназначение эстетов. Я не знаю, эстет я или нет. Вероятно, нет. Или эстет. Хуй его знает. Это не имеет ровным счетом никакого значения. Но я люблю плохую литературу. Правда, со временем я перестал чувствовать разницу между хорошей и плохой литературой. Я уже действительно не понимаю, чем же хорошая литература лучше плохой и чем же плохая хуже хорошей. Обе говно. Но об этом не надо. Я не хочу расстраивать тебя, Лена! Ведь ты будешь очень переживать, узнав, что обе они говно, а не только одна из них. Поэтому об этом потом. Или совсем не надо. Главное, что плохая литература вернула мне, Лена, тебя. Хорошая бы не вернула. А вот плохая взяла и вернула! И кораблик моего горячего духовного хуя снова поплыл по волнам жизни между Сциллой ума и Харибдой секса. Смотри, кораблик, не разбейся! Смотри, кораблик, не потопи вверенный тебе ценный груз - духовный молодой хуй.
Я воскрес. Я почти воскрес. Я отошел от басни, морали и хорошей литературы. Я снова был готов к уму и сексу. Секс был в Лене, ум - в книгах. Я снова стал читать. Все подряд. Как раз тогда я взял у Лены книгу "Буддизм в России".
Мы стали встречаться не только в театральной студии. Лена заходила ко мне в институт. В институте ей не понравилось. Она не понимала истории; ни как науки, ни как времяпрепровождения. Она была, в принципе, права. Такой науки нет. Прошлое знать не нужно. Там ничего интересного никогда не было. Нет, конечно, нужно и было, но от прошлого тянет плесенью морали и прошлое совершенно бесполезно для настоящего. Про будущее я уже не говорю. Если само настоящее-то бесполезно для будущего, то чем уже может быть полезно прошлое?
Мы гуляли по Москве. Заходили в кафе. Пили кофе. Кофе пил, правда, только я. Лена пила чай или сок. Мне всегда не везло на женщин, которые тоже бы любили кофе, как люблю его я. Лена была просто первой из них. Остальные были такие же кофефобки. Остальные настолько не уважали кофе, что специально обозначали его в женском или среднем роде. Лена хотя бы никогда не отнимала у кофе мужской род. Спасибо тебе, Лена! От меня и от кофе. Кофе все-таки не гермафродит и не педераст; ему явно не нравится, когда его обозначают злые люди в женском или среднем родах.
С Леной было интересно гулять по Москве. Лена знала много любопытного об этом вонючем городе. Тогда он еще не был таким вонючим, как сейчас, но уже был готов, чтобы стать таким же, как сейчас, вонючим. По центру Лена могла ходить с закрытыми глазами. Лена знала весь центр наизусть. Лена называла улицы, переименованные советской властью, досоветскими топонимами. Где-то там мы впервые поцеловались. А потом Лена прижала мою руку к своей груди. Это было мощнее, чем у Маркеса. Маркесу такое и не снилось! Ведь его персонажи лишены советского контекста! А мы в этом контексте варились, купались и переворачивались.
Мы не только гуляли; мы были и в цирке. Я не выношу цирка. Но ради Лены я пошел в цирк. Ради Лены я пошел бы не только в цирк, но и хуй знает куда! Хотя и цирк был этим хуй знает чем. Вот туда мы и пошли.
Помню, на арену вывели слона. И Лена сразу положила мне руку на хуй. В цирке было много детей. Кажется, мы попали в цирк во время зимних каникул. А советские дети обожали цирк. Почему - не знаю, но обожали! И в центре этого обожания цирка был слон. Советские дети не любили зоопарк и русские дети не любят зоопарк. Чтобы там ни придумывал Лужков, они никогда не полюбят зоопарк. А цирк любят до сих пор. И слона любят. Не того, который был тогда, а уже какого-то нового слона. Того слона я помню плохо. Но помню, что было много детей. Слава Богу, что было много детей! Они любовались слоном и совершенно не интересовались твоей рукой на моем хуе. А были бы взрослые естественно, сразу бы заинтересовались! И уже не обращали бы на слона никакого внимания.
Что-то там происходило между тем со слоном. Кажется, он играл в мячик. Лена все крепче и крепче, но так ласково и осторожно, сжимала мой хуй. Слон не хотел расставаться с мячиком. Лена не хотела расставаться с моим хуем. Слон закрутил мячик хоботом и встал на задние ноги. Лена взяла член двумя пальцами за головку и вся подалась вперед, как самая преданная поклонница в мире слона с мячиком. Слон бросил наконец мячик, встал на четыре ноги и поклонился. Я кончил. "Я знаю, как можно принципиально по-новому поставить "Вишневый сад"", - шепнула Лена. Я снова кончил. Слон снова вышел на поклоны. Если бы я мог, я бы снова кончил.
"Вишневый сад" - очень важное дело. Необходимое дело. Самое важное и самое необходимое. Но как же его поставить - чтобы самим не заснуть и чтобы свернуть шею советской власти? Неизвестно. Но у Лены был готовый концепт.
Все еще продолжая держать меня за хуй, Лена объяснила. Это уже не "Вишневый сад", а "Вишневый ад". То есть на афише "с", конечно, будет, но на сцене, конечно, будет без "с". Действие происходит в Сибири. Конец сороковых - начало пятидесятых годов. Кругом снега. Лютые морозы. Концентрационный лагерь. На нарах собрались измученные коммунистами люди. Завтра - день рождения Чехова. Поэтому они решили сделать себе маленький подарок: поставить "Вишневый сад". Декорация - стенка барака: ну, там телогрейки, параша, чьи-то ноги, подросток Федя, сквозь барачное окошко смотрит луна. Лена, правда, не знала, есть ли в Сибири луна. Должна быть. Хуй с ней, с луной. Пусть смотрит просто ночь. Без луны. Все мужские роли играют мужчины. Все женские роли играют тоже мужчины. Но гомосексуалисты, ставшие таковыми непосредственно в лагере. В роли старика Фирса - подросток Федя. Музыка - классика и песни советских композиторов тех лет. Возможны хореографические номера - подростку Феде дают пизды гетеросексуалы, а гомосексуалисты ебут. И еще дразнят: "Федя, Федя, съел медведя". Но это уже вокальные номера. С финальными репликами пьесы в барак врывается охрана лагеря и всех убивает. Свою последнюю фразу подросток Федя произносит уже мертвый. Охрана лагеря насилует мертвого Федю в извращенной форме. Суть спектакля: выраженная в пьесе Чехова высокая духовность может быть в любых условиях, в том числе и в забытом Богом концентрационном лагере в Сибири в лютые морозы в ночь без луны. Там она даже живет лучше, чем где бы то ни было еще.
Молодец, Лена! Не зря она держала меня за хуй! Не зря я кончал. Не зря выходил на поклоны слон.
Это было сильнее Маркеса, Гессе и Набокова. Это было даже сильнее Пикуля и Юлиана Семенова. Потому что "Вишневый сад" поставить уже невозможно. И только одна Лена знала, как его можно поставить. Как "Вишневый ад".
У Лены был и другой концепт. Даже более актуальный, чем предыдущий. Но тот же "Вишневый ад". Наше время. Война в Афганистане. Маленький военно-полевой госпиталь в окрестностях Кандагара. Завтра - годовщина смерти Чехова. И весь госпиталь решает сделать сам себе маленький подарок естественно, "Вишневый сад". Декорации - больничная стенка, больничная койка, унитаз, кровь, гной, по полу разная зараза ползает, блевотина, фекалии, моча, рваные бинты, использованная туалетная бумага, чья-то раненая жопа, молоденький солдатик Федя, сквозь больничное окно смотрит скупая афганская луна. Афганистан - все-таки не Сибирь, там луна быть обязана. Все мужские роли играют раненые солдаты - те, кто еще в состоянии шевелить рукой или ногой. Или хотя бы говорить. Все женские роли - конечно, медсестры. В роли старика Фирса - молоденький солдатик Федя. Звучат советские и зарубежные песни. Есть и хореографический номер: контуженый товарищ Феди пытается встать и как следует отпиздить молоденького солдатика Федю за то, что он молоденький, солдатик и Федя, но встать не может. Контузия не дает. И тогда молоденький солдатик Федя пиздит себя сам - чтобы не мучить контуженого товарища. На финальных репликах пьесы в госпиталь врываются душманы и всех убивают. Свою последнюю фразу в роли Фирса Федя произносит уже мертвый. У Чехова он сначала произносит, а потом уже умирает, а у Лены наоборот. Душманы вытирают ноги о медсестру, ссут на контуженого товарища Феди, так и не успевшего как следует отпиздить Федю, и насилуют мертвого Федю. Сквозь больничное окошко светит скупая афганская луна. Звучит веселая музыка - ведь жизнь все равно несмотря ни на что продолжается! Суть постановки - показать советской власти, что высокая духовность Чехова может жить, и очень хорошо жить, даже в скотских условиях афганской войны.
Я чуть не заплакал. Так было жалко луну и Федю. Что-то Феде в "Вишневом аде" доставалось больше всех. Но Лена запретила мне жалеть Федю. Так Феде и надо! В обоих концептах.
Лена - ты не только ангел! Ты - гений! Ты - гениальный ангел! Ты смогла схватить за хвост русский советский контекст. Ты почти свернула ему шею. Он только чудом уцелел. Ты вдохнула новую жизнь в засохшие деревья "Вишневого сада". Они не расцвели. Но ты в этом не виновата. В этом виноват только контекст.
