Виктория Токарева - Мой мастер
В Катрин влюбился брат известного режиссера. Это было перед самой войной.
- Он был красивый? - спросила я.
- Копия своего брата, только без таланта.
Весь талант рода вобрал в себя младший брат, а старшему досталось все благородство. В нем было столько благородства, что его хватило бы на сорок человек, и все это он сложил к ногам Катрин.
Катрин была разграблена предыдущей любовью Икс. В ней тогда ничего не рождалось: ни сюжетов, ни детей, ни чувств. Внутри была пустыня, один песок.
- И что он сделал? - спросила я. - Уехал?
- Застрелился.
- Как? - онемела я.
- Он пришел ко мне. Хотел поговорить. А я торопилась.
- А он?
- Он сказал, что застрелится.
- А вы?
- А я торопилась... А потом слышу - щелчок, такой негромкий, как будто спичкой чиркнули по коробку. Я повернулась. А он лежит.
- Боже мой!.. - ужаснулась я.
Виноградская покачала головой, как бы согласившись с моим ужасом.
Позже я узнала, что брат режиссера застрелился не из-за любви, вернее, не только из-за любви, а по совокупности. Его должны были посадить. Он сделал свой выбор, хотя выбирать ему было практически не из чего. Пуля, пущенная своей рукой или чужой. Вот и весь выбор.
Но если бы Катрин любила его и согласилась выслушать, он не убил бы себя в этот вечер. И как знать, может быть, его миновала бы и чужая пуля...
- А если бы вы знали, что он застрелится, вы бы не торопились? Вы бы его выслушали?
- Ну конечно!
Мы смотрели друг на друга, не видя лиц, а видя тот давний день, клонящийся к вечеру.
- А что было потом? - спросила я.
- Когда?
- Ну... после щелчка.
- К дворнику пошла... И что вы думаете, он мне дал? Тачку.
- Зачем?
- Чтобы я сама везла тело.
- И вы везли?
- Ну а как же? Везла и кричала.
Время было для нее фоном, но иногда фон проступал на первый план и окрашивал цветом крови все портреты и жизненные сюжеты.
Катрин молчала. Тень прошедшего как будто притемнила лицо.
- А Икс? - спросила я.
- С ним все в порядке. После войны он женился на другой женщине.
- Актрисе?
- Нет. Специалист по воронам. В доме жило тринадцать ворон.
- Орнитолог, - догадалась я.
- Говорят, как две капли воды похожа на меня. Но не я.
- Вы с ним общались?
- Никогда. Полный разрыв.
- Но полный разрыв - это тоже отношения.
- Конечно...
Виноградская мстительно выпрямляет спину, смотрит перед собой, чуть прищурившись, будто видит счастливую пару в окружении ворон. Она не смирилась и не простила. Наблюдает издалека, как кошка.
За окном в траве и в желтых одуванчиках сидит молодая женщина. Шьет. Рука вверх - вниз. Плавное, извечно-женственное движение руки. Это к соседу приехала любовница и демонстрирует домовитость. Вчера вечером они пили и дрались.
И всюду страсти роковые, и солнце все никак не сядет, и молодость все никак не кончится.
В институте отмечают юбилей Виноградской. К юбилею ей дали квартиру в Москве, на самом выезде из города. Случайно или не случайно ее дом в двадцати минутах от моего, если идти пешком. Идти приходится через поле и лес. Прекрасная прогулка.
Квартира - на семнадцатом этаже. Когда я выхожу на балкон, я ближе к небу, чем к земле. Кажется, что сейчас сдует ветром, и я крепко держусь за балконные перила. У меня даже косточки на руках белеют от напряжения.
В комнате есть еще одно окно, узкое и длинное. Из него далеко внизу видна земля, как из окошка самолета. Катерина называет его "окно самоубийцы". Я думаю, в Катерине иногда заводятся мстительные мысли типа: "Вот возьму и выброшусь. Будете знать..."
Но это только кокетство с возможностью выбора.
Катерина преподает по-прежнему. У нее новый курс. Она заставляет будущих сценаристов писать сценарий про Ленина. Но в стране другая жизнь, другие настроения. Социализм с человеческим лицом надоел, поскольку это тяжелое, бровастое лицо Брежнева со товарищи.
Новый курс отказался писать про Ленина. Согласился только латыш Янис. И получил повышенную стипендию единственный на курсе. Курс объявил Янису бойкот. Катерина поставила на свой письменный стол портрет Яниса. Это ее ответ курсу. Началось противостояние.
Янис красив и одинок. С ним никто не разговаривает, кроме Катерины. Он приезжает к ней довольно часто, и они молча играют в карты.
Во время войны Янис попал трехлетним ребенком в концлагерь, у него немцы забирали кровь, ставили какие-то опыты. Он до сих пор помнил леденящий холод смерти. Смерть приходит с ног.
Здесь, в Москве, у него нет знакомых, кроме Катерины. Два одиноких человека режутся в карты, совершенно молча. Потом пьют чай с пряниками жесткими, как камни. Иногда Янис остается ночевать, выносит на балкон раскладушку. Я бы сошла с ума: спать на такой высоте. Я бы боялась, что меня сдует ветром.
Новый курс к Катерине не ходит. Из старых наведываются двое: безотказная Лариска и Быкомазов. Лариска - некрасивая и неталантливая. Но зато добрая и трогательно безотказная. В этом и есть ее талант и красота.
Быкомазов - высокий, костистый, крестьянский. Приехал откуда-то из глубинки: не то из Сибири, не то из Чувашии. Катерина была к нему равнодушна. Она говорила: "Что это за фамилия такая, Быкомазов? Из чего она образована?"
По дому свободно, как по уссурийской тайге, разгуливают семь кошек. Сначала была одна - Мурка. Она родила троих детей, а эти дети - своих детей, Муркиных внуков. Несколько котят удалось раздарить, а семь остались стационарно, одичали, качаются на люстре, скачут по занавескам.
Виноградская смотрит на младших и говорит:
- Какие красивые дети, у них лица, как у Ленина. Ленин - идеал, значит, котята близки к идеалу.
- Но старшая лучше всех, - добавляет Катерина.
Мурка - бабка и, значит, ближе всех Катерине по возрасту. Она недолюбливает молодых кошек, студенток именно за молодость. Это ревность к жизни.
Я приношу кошкам рыбу. Если бы не я, Катерина кормила бы их пряниками, печеньем, всякой ерундой, которую ест сама.
Однажды я застала у нее тридцатилетнюю красавицу. Передо мной стояла молодая Виноградская, но более совершенная: высокая, породистая. Это уже не кошка. Пантера.
Мы знакомимся. Я называю свое имя.
- А я знаю, - говорит Пантера.
Катерина торопливо заканчивает общение и быстро-быстро ее сплавляет. Иначе я спрошу: "А откуда вы знаете?" Она ответит: "Бабушка рассказывала". Вот тут и выплывет семьдесят лет. Если внучке тридцать, то родителям самое малое - пятьдесят, значит, бабке - семьдесят по самым грубым подсчетам.
Катерина скрывает возраст и все производное от возраста.
Пантера ушла. Катерина делает вид, что ее не было.
- Как ее зовут? - спрашиваю.
- Наташа.
- Могли бы назвать вашим именем.
- Еще зачем?
- Была бы вторая Катерина Виноградская.
- Вторых не бывает.
Катерина лежит на диване. Долго молчит. Хмуро смотрит в потолок.
- Давление замучило, - жалуется она. - Вот умру, никто не хватится.
- А где ваш сын? - спрашиваю я. - У вас же был сын... Катерина не отвечает.
Сын, конечно, был. Она родила его перед войной, в тридцать восьмом году.
- От кого? - спрашиваю я. - От Икс? Это естественно. Была большая любовь, значит, должен быть и ребенок.
- Да нет... - Виноградская машет аккуратненькой ручкой.
- А от кого?
- Ты не знаешь...
Я, конечно, не знаю, но она-то знает... Но похоже, что и она не знает.
- Чем он занимался? - спрашиваю я.
- Чем-то занимался.
- А как фамилия?
- Бауман.
- Еврей?
- Немец.
- Немецкий или наш?
- Не знаю. Может, и еврей. Какая разница...
- А сейчас он где? - настаиваю я.
- Умер. В одно время с Маяковским.
- А сколько ему было лет?
- Тридцать семь, кажется. Они были ровесники с Володей.
- А вы Маяковского знали?
- Ну конечно...
- А Брик?
- Ну конечно...
- У вас была одна компания?
- Нет. Мы просто жили в одно время и знали друг друга.
- Значит, ребеночек от немца, - заключаю я.
Этот несчастный русский немец пришел к Катерине, чтобы совместить времена года, но ей это было НЕ НАДО. И ничто не удержало: ни сын, ни безденежье. Ничего не надо, раз нет ТАКОЙ любви.
А сын рос тем не менее.
- Вы его любили? - расспрашиваю я. Идиотский вопрос. Кто не любит своего сына? А вот Виноградская не любит.
- У него была жирная кожа. Мне всегда было неприятно его целовать.
Сын от нелюбимого человека - как бы часть этого человека. Его неприятно целовать.
А потом была война. Многие легко вздохнули: наконец-то перестанут сажать, переключатся с внутреннего врага на внешнего.
Виноградская работала в газете. Получила задание лететь на фронт. И полетела. Немцы засекают самолет и начинают обстреливать. Летчик видит строчки трассирующих пуль в ночном небе. Ему жалко машину, жаль свою молодую жизнь и журналистку в круглой шапке-кубанке тоже жалко.
А что в это время переживает Виноградская? Ничего. Спит. Она заснула в начале полета и все проспала. А когда проснулась, небо было чистым. Она проскочила через свою смерть. И никогда не узнала об этом.
