Василий Шукшин - Калина красная
-- Вот счас с Петром вместе пойдете, -- говорила Люба, собирая Егора в баню. -- Чего же тебе переодеть-то дать? Как же ты так: едешь свататься, и даже лишней пары белья нету? Ну? Кто же так заявляется!
-- На то она и тюрьма! -- воскликнул старик. -- А не ку-рорт. С курорта и то, бывает, приезжают прозрачные. Илюха вон Лопатин радикулит ездил лечить: корову целую ухнул, а приехал без копья.
-- Ну-ка вот, мужнины бывшие... Нашла. Небось годит-ся. -- Люба извлекла из сундучка длинную белую рубаху и кальсоны.
-- То есть? -- не понял Егор.
-- Моего мужика бывшего... -- Люба стояла с бельем в руках. -- А чего?
-- Да я что?! -- обиделся Егор. -- Совсем, что ли, подза-борник -чужое белье напялю. У меня есть деньги -- надо сходить и купить в магазине.
-- Где ты теперь купишь? Закрыто уж все. А чего тут тако-го? Оно стираное...
-- Бери, чего? -- сказал и старик. -- Оно же чистое.
Егор подумал и взял.
-- Опускаюсь все ниже и ниже, -- проворчал он при этом. -- Даже самому интересно... Я потом вам спою песню: "Во саду ли, в огороде".
-- Иди, иди, -- провожала его к выходу Люба. -- Петро у нас не шибко ласковый, так что не удивляйся: он со всеми такой.
Петро уже раздевался в предбаннике, когда туда сунулся Егор.
-- Бритых принимают? -- постарался он заговорить как можно веселее, даже рот растянул в улыбке.
-- Всяких принимают, -- все тем же ровным голосом, каким он говорил "ну и что", сказал Петро.
-- Будем знакомы, Георгий. -- Егор протянул руку. И все улыбался и заглядывал в сумрачные глаза Петра. Все же хоте-лось ему освоиться среди этих людей, почему-то теперь хоте-лось. Люба, что ли?.. -- Я говорю: я -Георгий.
-- Ну-ну, -- сказал Петро. -- Давай еще целоваться. Ге-оргий, значит, Георгий. Значит, Жора...
-- Джордж. -- Егор остался с протянутой рукой. Перестал улыбаться.
-- А? -- не понял Петро.
-- На! -- с сердцем сказал Егор. -- Курва, суюсь сегодня, как побирушка!.. -- Егор бросил белье на лавку. -- Осталось только хвостом повилять. Что, я тебе дорогу перешел, что ты мне руку не соизволил подать?
Егор и вправду заволновался и полез в карман за сигаре-той. Закурил. Сел на лавочку. Руки у него чуть дрожали.
-- Чего ты? -- спросил Петро. -- Расселся-то?
-- Иди мойся, -- сказал Егор. -- Я потом. Я же из заклю-чения... Мы после вас. Не беспокойтесь.
-- Во!.. -- сказал Петро. И, не снимая трусов, вошел в ба-ню. Слышно было, как он загремел там тазами, ковшом...
Егор прилег на широкую лавку, курил.
-- Ну надо же!.. -- сказал он. -- Как бедный родственник, мля.
Открылась дверь бани, из парного облака выглянул Петро.
-- Чего ты? -- спросил он.
-- Чего?
-- Чего лежишь-то?
-- Я подкидыш.
-- Во!.. -- сказал Петро. И усунулся опять в баню. Долго там наливал воду в тазы, двигал лавки... Не выдержал и опять открыл дверь. -- Ты пойдешь или нет?! -- спросил он.
-- У меня справка об освобождении! -- чуть не заорал ему в лицо Егор. -- Я завтра пойду и получу такой же паспорт, как у тебя! Точно такой, за исключением маленькой помет-ки, которую никто не читает. Понял?
-- Счас возьму и силком суну в тазик, -- сказал Петро не-выразительно. -- И посажу на каменку. Без паспорта. -- Пет-ру самому понравилось, как он сострил. Еще добавил: -- Со справкой. -- И хохотнул коротко.
-- Вот это уже другой разговор! -- Егор сел на лавке. И стал раздеваться. -- А то начинает тут... Диплом ему покажи!
А в это время мать Любина и Зоя, жена Петра, загнали в угол Любу и наперебой допрашивали ее.
-- На кой ты его в чайную-то повела? -- визгливо спрашивала членораздельная Зоя, женщина вполне истерич-ная. -- Ведь вся уж деревня знает: к Любке тюремщик при-ехал! Мне на работе прямо сказали...
-- Любка, Любка!.. -- насилу дозвалась мать. -- Ты скажи так: если ты, скажи, просто так приехал -- жир накопить да потом опять зауситься по свету, -- то, скажи, уезжай седни же, не позорь меня перед людями. Если, скажи, у тебя...
-- Как это может так быть, чтобы у него семьи не было? Как? Что он -парень семнадцати годов? Ты думаешь своей головой-то?
-- Ты скажи так: если, скажи, у тебя чего худое на уме, то собирай манатки и...
-- Ему собраться -- только подпоясаться, -- встрял в раз-говор молчавший до этого старик. -- Чего вы навалились на девку? Чего счас с нее спрашивать? Тут уж -- как выйдет, какой человек окажется. Как она за него может счас заручиться?
-- Не пугайте вы меня ради Христа, -- только и сказала Люба. -- Я сама боюсь. Что, вы думаете, просто мне?
-- Вот!.. Я тебе чего и говорю-то! -- воскликнула Зоя.
-- Ты вот чего... девка... Любка, слышь? -- опять затормо-шила Любу мать. -- Ты скажи так: вот чего, добрый человек, иди седни ночуй где-нибудь.
-- Это где же? -- обалдела Люба.
-- В сельсовете.
-- Тьфу! -- разозлился старик. -- Да вы что, совсем оду-рели?! Гляди-ка: вызвали мужика да отправили его в сельсо-вет ночевать! Вот так да!.. Совсем уж нехристи какие-то.
-- Пусть его завтра милиционер обследует, -- не сдава-лась мать.
-- Чего его обследовать-то? Он весь налицо.
-- Не знаю... -- заговорила Люба. -- А вот кажется мне, что он хороший человек. Я как-то по глазам вижу... Еще на карточке заметила: глаза какие-то... грустные. Вот хоть убей-те вы меня -- мне его жалко. Может, я и...
Тут из бани с диким ревом выскочил Петро и покатился с веником по сырой земле.
-- Свари-ил! -- кричал Петро. -- Живьем сварил!..
Следом выскочил Егор с ковшом в руке.
К Петру уже бежали из дома. Старик бежал с топором.
-- Убили! Убили! -- заполошно кричала Зоя, жена Пет-ра. -- Люди добрые, убили!..
-- Не ори, -- страдальческим голосом попросил Петро, садясь и поглаживая ошпаренный бок. -- Чего ты?
-- Чего, Петька? -- спросил запыхавшийся старик.
-- Попросил этого полудурка плеснуть ковшик горячей воды -- поддать на каменку, а он взял меня да окатил.
-- А я еще удивился, -- растерянно говорил Егор, -- как же, думаю, он стерпит?.. Вода-то ведь горячая. Я еще паль-цем попробовал -- прямо кипяток! Как же, думаю, он вытер-пит? Ну, думаю, закаленный, наверно. Наверно, думаю, ко-жа, как у быка, -- толстая. Я же не знал, что надо на каменку.
-- "Пальцем попробовал", -- передразнил Петро. -- Что, совсем уж? Ребенок, что ли, малый?
-- Я же думал, тебе окупнуться надо...
-- Да я еще не парился! -- заорал спокойный Петро. -- Я еще не мылся даже!.. Чего мне ополаскиваться-то?
-- Жиром каким-нибудь надо смазать, -- сказал отец, ис-следовав ожог. -- Ничего тут страшного нету. Надо только жиру какого-нибудь... Ну-ка, кто?
-- У меня сало баранье есть, -- сказала Зоя. И побежала в дом.
-- Ладно, расходитесь, -- велел старик. -- А то уж вон лю-дишки сбегаются.
-- Да как же это ты, Егор? -- спросила Люба.
Егор поддернул трусы и опять стал оправдываться.
-- Понимаешь, как вышло: он уже наподдавал -- дышать нечем -- и просит: "Дай ковшик горячей". Ну, думаю, хочет мужик температурный баланс навести...
-- "Бала-анс", -- опять передразнил его Петро. -- Навел бы я те счас баланс -- ковшом по лбу! Вот же полудурок-то, весь бок ошпарил. А если бы там живой кипяток был?
-- Я же пальцем попробовал...
-- "Пальцем"!.. Чем тебя только делали, такого.
-- Ну, дай мне по лбу, правда, -- взмолился Егор, -- мне легче будет. -- Он протянул Петру ковш. -- Дай, умоляю...
-- Петро... -- заговорила Люба. -- Он же нечаянно. Ну, что теперь?
-- Да идите вы в дом, ей-Богу! -- рассердился на всех Петро. -- Вон и правда люди собираться начали.
У изгороди Байкаловых действительно остановилось че-ловек шесть-семь любопытных.
-- Чо там у их? -- спросил у стоявших вновь подошедший мужик.
-- Петро ихний... Пьяный на каменку свалился, -- пояс-нила какая-то старушка.
-- Ох, е!.. -- сказал мужик. -- Дак а живой ли?
-- Живой... Вишь, сидит. Чухается.
-- Вот заорал-то, наверно!
-- Так заорал, так заорал!.. У меня ажник стекла задребез-жали.
-- Заорешь...
-- Чо же, задом, что ли, приспособился?
-- Как же задом? Он же сидит.
-- Да сидит же... Боком, наверно, угодил. А эт кто же у их? Что за мужик-то?
-- Это ж надо так пить! -- удивлялась старушка.
Засиделись далеко за полночь.
Старые люди, слегка захмелев, заговорили и заспорили о каких-то своих делах. Их, старых, набралось за столом изряд-но, человек двенадцать. Говорили, перебивая друг друга, а то и сразу по двое, по трое.
-- Ты кого говоришь-то? Кого говоришь-то? Она замуж-то вон куда выходила -- в Краюшкино, ну!
-- Правильно. За этого, как его? За этого...
-- За Митьку Хромова она выходила!
-- Ну, за Митьку.
-- А Хромовых раскулачили...
-- Кого раскулачили? Громовых? Здорово живешь?..
-- Да не Громовых, а Хромовых!
-- А-а. А то я слушаю -- Громовых. Мы с Михайлой-то Громовым шишковать в чернь ездили.
-- А когда, значит, самого-то Хромова раскулачили...
-- Правильно, он маслобойку держал.
-- Кто маслобойку держал? Хромов? Это маслобойку-то Воиновы держали, ты чо! А Хромов, сам-то, гурты вон пере-гонял из Монголии. Шерстобитку они держали, верно, а маслобойку Воиновы держали. Их тоже раскулачили. А самого Хромова прямо от гурта взяли... Я ишо помню: амбар у их стали ломать -- пимы искали, они пимы катали, вся деревня, помню, сбежалась глядеть.
