Иван Гончаров - Лихая болесть
— У! у! у! — завыли они и понеслись далее. Я долго смотрел им вслед, и две крупные слезы скатились с ресниц моих. «За что тяготеет над ними кара небесная? — подумал я. — Господи! неисповедимы судьбы Твои».
Часа через три после того сильный туман, который еще с полночи разостлался над городом, превратился в частый дождь и с севера поднялся холодный ветер. Я вспомнил о несчастных, и сожаление не позволило мне оставаться хладнокровным к их гибели. Я поспешно оделся, взял с собою цирюльника, за неимением знакомого лекаря, и на дрожках отправился в погоню, чтоб подать помощь, которая, как я полагал, будет им необходима, и не ошибся.
В самом Парголове я их не нашел, а от мужиков узнал, что они ушли еще верст за семь, на какое-то озеро, удить рыбу и избрали для того болотистую дорогу, а по проезжей не пошли. Нечего делать, надо было ехать по их следам. Вскоре эти следы открылись: то были растерянные фуражки и перчатки, как такие вещи, которые, по мнению Алексея Петровича, только мешали в прогулках. Наконец нашел: Алексей Петрович сидел на берегу с мутными глазами, свесив ноги в воду по самые колена и держал в руках удочку. Он дремал и бредил, потому что вся кровь бросилась от ног в голову. Подле него, с разинутым ртом, лежал окунь, а далее местами, точно в таком же положении, валялись дети, окоченевшие от холода. Сапоги у них до половины были наполнены водою, а платье промочено дождем. Цирюльник, похлопотав с полчаса, успел привести их в чувство, а я между тем сбегал в ближайшую деревню и нанял три чухонские тележки, в которые уложив Алексея Петровича с детьми и накрыв рогожами, повез в город в отчаянном положении.
После этого приключения я не заглядывал к ним целые две недели. Наконец в воскресенье, утром, вхожу в переднюю. Там оба зачумленные лакея, со всеми зловещими признаками, спорили, как лучше ездить за город и наслаждаться воздухом — стоя на запятках или сидя с кучером на козлах. «Эге! да здесь опять нездорово! — подумал я, — видно, наши едут». Из залы послышался голос Алексея Петровича: он приказал подавать экипажи. Я опрометью бросился вон, с намерением возвратиться вечером, проведать, не случилось ли с ними чего, то есть не убился ли кто-нибудь, не простудился ли, не утонул ли, не ослеп ли и проч. Часу в десятом я пришел и — охнул от удивления: они не походили на самих себя. Бледные, тощие лица, растрепанные волосы, запекшиеся уста и мутные взоры — вот что поразило меня в них. Иной, не зная причины, подумал бы, что они претерпели страшную пытку, и действительно, они могли бы, не нарушив приличия, проплясать танец мертвых в «Роберте». Марья Александровна лежала на постели и едва дышала; на столике подле нее стояло множество баночек и пузырьков со спиртами и разными крепительными и успокоивающими медикаментами. В столовой оба недужные человека, также бледные и изнуренные, накрывали на стол.
— Откуда? что с вами? — были мои первые вопросы.
— Славно погуляли, — отвечал Зуров, едва переводя дыхание. — Вот мы вам расскажем.
— Погодите, успокойтесь прежде: вы сейчас умрете.
— Эй! давайте скорее кушать! Смерть, есть хочется.
— Да разве вы ужинать хотите?
— Нет, обедать.
— Как обедать! неужели по сю пору не обедали?
— Нет еще. Сначала некогда было: всё ходили, и даже немножко устали, а потом, как захотелось есть, мужики ничего не дали, кроме молока, а мы взяли с собой только соленых булок в надежде, что к обеду воротимся, так и не ели. Да в еде ли дело! Зато как славно погуляли!
— Где же вы были? — спросил я.
— За Средней Рогаткой, пять верст в сторону от большой дороги, есть славное место!
— Ах, что за место! — сказала едва внятным голосом Марья Александровна и приняла несколько капель, — какие виды! Жаль очень, что вы с нами не поехали. Как иногда бывает игрива и вместе великолепна природа! Расскажи, Зинаида, — я не могу.
— Представьте себе, — начала Зинаида, — преживописный песчаный косогор над канавой; на косогоре три сосны да береза — точь-в-точь над могилой Наполеона, как справедливо заметил Иван Степаныч; далее видно озеро, которое то трепещет от ветра, как кисейное покрывало, то замирает и лежит неподвижно, гладкое и блестящее как зеркало; по берегам его со всех сторон теснятся маленькие хижинки, как будто желают спрыгнуть в воду, — всё приюты незатейливого счастия, труда, довольства, любви и семейных добродетелей! Через озеро, с одного крутого берега на другой, с удивительным искусством и смелостью, которые сделали бы честь лучшему инженеру, переброшен мост из легких жердей, устланный… чем, бишь, mon oncle? [1] вы давеча сказали, да я забыла.
— Навозом, моя милая, — отвечал профессор, — вещь самая простая.
— Да, может быть; только это придает пейзажу особенный, чрезвычайно живописный вид и напоминает Швейцарию и Китай. К сожалению, природа и там, вдали от толпы, не свободна от нечистого прикосновения людей! Представьте: в этом милом озере, на которое, кажется, самый ветерок едва может дышать, солдаты моют белье, и мыльная пена растекается по всей поверхности!
— Стало быть, ваше озеро не больше этой комнаты, — заметил я, — когда мыло покрывает всю поверхность.
— Нет, побольше, — нерешительно отвечал Зуров.
— Погода нынче прекрасная, — продолжала Зинаида Михайловна, — а там она вдвое хороша: зной необыкновенный…
— Да, славно жарило! — примолвил Алексей Петрович, — у меня даже во рту пересохло. Чудо! прелесть! люблю жары! Я дорогой потерял шапку и удил всё с открытой головой.
— Вероятно, из почтения к рыбам, — сказал я.
— Нет, рыбы не было: всё лягушки попадались. Да что до этого за дело! Понимаете ли вы одно бескорыстное наслаждение сидеть и ждать, когда зашевелится поплавок? Вы — профан! никогда не поймете этого божественного ощущения. Для этого надобно иметь не такую черствую душу, как ваша, и чувство понежнее.
Я просил Зинаиду Михайловну продолжать, и она опять начала:
— Итак, зной необыкновенный, как под тропиками; место открытое, тени нет, спрятаться некуда, — настоящая Аравия! А что за воздух! как в Южной Италии! отвсюду веет ароматом, но опять люди нарушают гармонию: там, где царствует сладостный запах, где под каждой травкой наслаждается жизнию насекомое, где ветерок ласкает каждый цветочек, где пернатые поют согласным хором хвалебный гимн Творцу, — и там, как черви, копышатся люди, и туда принесли свои мелочные заботы: рабы презренных нужд и расчета, они унизили рабством природу. Вообразите, что на этом клочке земного рая они завели… какой, бишь, завод, mon oncle? я опять забыла.
— Салотопенный, — отвечал старик. — Ты забываешь самые обыкновенные вещи.
— Вот это в самом деле неудобно! — простонала бабушка, — я чуть не задохлась от дыму, а вонь какая — упаси Создатель!
— Зачем вы старушку-то берете? — сказал я вполголоса. — Она только что оправилась от недавней болезни, да, кроме того, ей бы и не по летам разъезжать.
Старуха услыхала.
— Что ты это, батюшка, отговариваешь их брать меня? — сердито проворчала она, — ведь я живой человек; что мне дома-то делать?
— Ну а вы, дети, как себя чувствуете после прогулки?
— У меня голова от жару трещит, а то весело было.
— И мне бы славно, да целый день всё что-то тошнило.
— У меня так лицо перетрескалось — нельзя дотронуться.
— А у меня целый день в животе ворчит, не знаю отчего, — проговорили они один за другим.
— А Вереницын был с вами?
— Как же! он и поездку-то затеял.
— Где же он?
— Его отнесли домой.
— Как отнесли?
— Он очень много ходил; у него ноги отнялись.
— Вот тебе раз! Славно же вы гуляете. Теперь видите ли, — начал я проповедовать, — понимаете ли, до чего доводит вас гибельная страсть? Ведь это болезнь, неужели вы не замечаете? Смотрите: Марья Александровна едва дышит; Зинаида Михайловна теряет прелестный цвет лица и худеет ко вреду своего здоровья и красоты; дети почти при смерти; вы сами, Алексей Петрович, укоротили свой век по крайней мере на десять лет. Отстаньте! ну, право, ей-Богу, отстаньте!
Он задумчиво смотрел на меня и, казалось мне, раскаивался. Я обрадовался. «Вот действует! — думал я, — каково! с пяти слов!»
— Постойте, — вдруг вскричал он, — слушайте, что я скажу: как скоро жена и дети выздоровеют от этой прогулки, мы учреждаем пикник и едем в Токсово!
— Браво! брависсимо! — грянули все. Я махнул рукой, вздохнул и располагался выйти, бросив слезный взгляд на Феклу Алексеевну.
— Вы с нами едете, непременно едете! — сказал мне Алексей Петрович, иначе поссоримся.
— Поезжайте, — примолвила Зинаида Михайловна, — а то вы, как ваш приятель Тяжеленко, от лени растолстеете и будете похожи на кубарь.
— Что ж за беда! тогда мне не нужно будет ходить, а только перекатываться с места на место, что, кажется, легче.
