Федор Сологуб - Том 8. Стихотворения. Рассказы
Ратман отвечал:
— Вы на Альбертштрассе номер семь, господин гофлиферант, и вы отворили мою дверь своим ключом. Я не буду удивляться, если окажется, что мой замок сломан.
Гофлиферант спросил:
— Но почему же вы это думаете?
Ратман отвечал:
— Мой замок имеет свой ключ, и чужим ключом он не может быть без повреждения отворяем.
Гофлиферант подумал, что ратман слишком мрачно смотрит на положение вещей. Необходимо проверить это немедленно, чтобы потом ратман не вздумал говорить о том, чего не было. Гофлиферант сказал:
— Мы должны это посмотреть, господин ратман.
Ратман запальчиво ответил:
— Мы это посмотрим сейчас же, господин гофлиферант.
Оба отправились в переднюю и там без труда убедились в том, что замок сломан. Ратман сердито поглядел на гофлиферанта и воскликнул:
— Господин гофлиферант!
Гофлиферант пожал плечами, развел руками и сказал:
— Я очень извиняюсь, господин ратман, за повреждение вашего замка, произведенное мною без умысла, и я уплачу, что следует, за починку замка.
— Хорошо, — сказал ратман. — Но мы должны это обсудить. Пожалуйте в мою гостиную, господин гофлиферант.
Вошли опять в гостиную. Послышался за дверью тревожный голос Берты Шпицер:
— Вильгельм, с кем ты разговариваешь так поздно?
Ратман отвечал:
— Не беспокойся, Берта, это господин гофлиферант Шлейф. У нас с ним деловое совещание.
— В такой необыкновенный час? — с удивлением спросила Берта.
— Дела всегда дела, — сказал ратман. — Иди, Берта, через десять минуть я вернусь к тебе.
За дверью послышались удаляющееся шаги Берты. Ратман повернулся к гофлиферанту и, указывая ему на кресло, сказал:
— Итак, господин гофлиферант?
Гофлиферант сел на указанное кресло и, утирая платком выступивший от волнения пот, говорил:
— Я пришлю завтра к вам слесаря…
Ратман перебил его.
— Извините, господин гофлиферант, но это очень неудобно, чтобы вы чинили замки в моем доме. Это подает повод к разным неприятным слухам. Да и к чему вам беспокоиться? Я сделаю это сам, а вы уплатите мне сейчас в возмещение моих убытков некоторую сумму денег.
Гофлиферант отвечал:
— В вечернее время я не ношу с собою лишних денег. В моем кошельке находится сорок пфеннигов, но этого, я думаю, мало за починку такого хорошего замка.
Ратман сказал спокойно:
— Вы дадите мне вексель.
Гофлиферант воскликнул с удивлением:
— Вексель! На такую сумму! Я завтра же пришлю вам, что следует.
— Я желаю иметь пятьсот марок, — невозмутимо сказал ратман.
Он сел против гофлиферанта, сложил руки на животе и спокойно смотрел на своего незваного гостя.
— Господин ратман! — воскликнул гофлиферант.
Ратман говорил:
— Я сказал Берте: дело. Что же я скажу, если она спросит: что же тебе дало это дело, за которым ты лишал себя ночного отдыха?
Гофлиферант растерянно говорил:
— Это невозможно, господин ратман!
Ратман сказал решительно:
— Господин гофлиферант, я мог бы сделать большой скандал. Но я его не делаю из уважения к вам.
Гофлиферант понял, что спор бесполезен. Он бросил на ратмана негодующий взгляд и сказал с тихою злобою:
— Давайте бумагу, я пишу вексель на триста марок.
— Пятьсот, господин гофлиферант.
Пришлось гофлиферанту писать вексель на пятьсот марок.
IIIНа другой день, когда Карл сидел в своей конторе, ему сказал конторский мальчик в курточке с бронзовыми пуговками и с узкими галунчиками:
— Господин Шлейф, к вам пришел мальчик от господина гофлиферанта Шлейфа.
Карп взял с ясеневого пенька над конторкою котелок и вышел на улицу, где его ожидал другой мальчик с такими же галунчиками и пуговками. Карл надел котелок, мальчик снял фуражку с галунами, поклонился и сказал:
— Добрый день, господин Шлейф.
Карл сказал:
— Добрый день, Фрицхен. Что скажешь?
Фрицхен отвечал:
— Господин гофлиферант просит вас пожаловать вечером в девять часов в кафе господина Баумвальда.
Карл подумал, поглядел для чего-то на часы, кинул взгляд вдоль улицы и наконец сказал:
— Скажи господину гофлиферанту, что я приду.
Мальчик опять поклонился, надел фуражку и пошел к Карлплатцу спорою походкою хорошего посланного мальчика, не тихо и не скоро, не останавливаясь перед витринами хороших магазинов с хорошими и дешевыми товарами. Карл же вернулся в контору, к своей конторке. Он думал: «Гофлиферанту понравилось пить мое пиво. Хорошо, пусть пьет, мне не жалко, я могу сделать экономию на другом. Но я бы хотел, чтобы мои деньги и мое время не пропали даром и чтобы гофлиферант согласился на мой брак с Гульдою. Он должен понять, что я имею свой расчет в жизни и что хорошая жена полезнее для хозяйства, чем хорошее приданое, которое можно все растратить на прихоти избалованной в богатстве жены».
IVВечером в кафе Карл усердно хвалил Гульду. Гофлиферант молчал. Когда третья кружка подходила к концу, гофлиферант сказал:
— Госпожа Гульда Кюнер — хорошая девушка, и она получила хорошее место в городе.
И замолчал. Карл еще ревностнее продолжал хвалить свою возлюбленную.
Допивая четвертую кружку, гофлиферант сказал:
— Вчера я долго шел домой и по дороге успел подумать о многом. Я, гофлиферант Гейнрих Шлейф, заблудился и пошел не по настоящей дороге. Я долго думал и понял, что всякий человек может один раз в жизни сделать ошибку, только надо, чтобы ему было чем заплатить за эту ошибку.
Карл сказал:
— Дядя, я еще не сделал ошибки.
Гофлиферант возразил:
— Нет, Карл, ты сделал ошибку уже тогда, когда влюбился в бедную девушку. И вторую ошибку ты сделал, когда ты дал ей надежду на брак с тобою. Но у тебя, Карл, будет чем заплатить за твои ошибки, — я решил дать мое согласие на твой брак с Гульдою.
Карл засиял. Он думал: «О, мои расходы не пропали даром!» И воскликнул:
— Кельнер, еще одну кружку господину гофлиферанту, и одну также мне!
Гофлиферант говорил:
— У Гульды Кюнер нет денег, но я на свой счет сошью ей все, что надо для молодой девушки, выходящей замуж. Скажи ей, Карл, пусть она завтра же идет к госпоже Пельцер, — я уже сказал, чтобы госпожа Пельцер сняла с нее мерку для белья. И оттуда пусть она идет к госпоже Шварц, которая сошьет ей платья, и к господину Крюгеру, который сделает ей башмаки. И потом пусть она идет в мою контору, где ей дадут еще триста марок на прочие мелкие расходы.
Карл прослезился и воскликнул:
— Благодарю вас очень, дадя, очень благодарю. Господь Бог вознаградит вас за ваше великодушие и за вашу щедрость!
— О! — воскликнул гофлиферант, — я платил за мою ошибку, я буду платить за твою ошибку; мои клиенты в некультурной России заплатят за наши ошибки.
Сочтенные дни
Сочтенные дни
Если на прочный помост станут взваливать груз за грузом, то кажется сначала, что бесконечна способность сопротивления тяжелых бревен помоста. Но вот вкатывается еще одна тачка с каким-нибудь пудом или двумя камней, и вдруг слышен слабый, но зловещий треск. Помост еще держится, но уходи от него подальше, — уже скоро бревна подломятся, все сооружение рухнет на землю и столб пыли заволочет грузный грохот обвала.
Если человек долго сидел под замком, и вдруг в стене его затвора повалилось одно бревно и придавило узнику ноги, и в щель стены повеяло свежим воздухом, узнику вдруг становится и страшно, и радостно. Страшно, — не сломаны ли ноги? Удастся ли сбросить бревно? Или так и погибнешь, словно крыса в мышеловке? И все же радостно, потому что грудь узника дышит ровно и свободно. Перед глазами плывут радужные пятна и кольца, и все кажется сном.
Такой перелом в настроениях наших и в нашем отношении к войне случился, когда немцы взяли обратно Перемышль. И таким узником с придавленными ногами, но с широко и свободно дышащею грудью оказалась вскоре Россия. Еще не было свободных путей никуда, но уже пустынный ветер свободы веял. Его гул был страшен для слабых, — многим чудилась близкая гибель России еще и в те томительные дни.
В то лето, в начале перелома, ощущалось только смятение тяжелого обвала, болезненная придавленность и безмерное, беспредметное раздражение. И это раздражение особенно тяжело чувствовалось не в средоточениях, — там люди заняты делом, им не до психологии, — а на проселочных путях жизни. Люди, отдыхавшие летом, ложе отдыха почувствовали жестоким и колючим.
* * *На берегах Волги, в верхних и средних ее частях, в то лето поселилось немало людей, которые раньше жили на дачах где-нибудь близ Петрограда или на Финском или Рижском побережье. В семи верстах от торгового верхневолжского города жил со своею семьею профессор Борис Павлович Кратный. Его семью составляли жена, дочь, двое мальчишек. Они жили в большом доме, среди парка, красивого и уютного, немного запущенного и оттого еще более милого, грустного и задумчивого. Хозяин барской усадьбы, офицер, был на войне, на юго-западном фронте, в штабе одной из армий. Его жена захолустной жизни терпеть не могла и жила на даче под Киевом у своих родственников, — ближе к мужу, и среди беспечно-богатых людей, жизнь которых текла так безоблачно, словно и не было войны. Дом поэтому сдавали дачникам. Маленькую дачу, на берегу Волги, сдавали и раньше, если не ожидалось приезда родственников. Там поселилась другая семья, местные интеллигенты Балиновы, — мать-вдова, дочь-вдова, сын — долговязый и улыбчиво-мрачный гимназист, только что перешедший в восьмой класс. Только в это лето Кратные и Балиновы познакомились и сошлись очень, понравились друг другу, что редко бывает с русскими интеллигентными семьями.
